Лекция 8
События 19—21 августа 1991 г. занимают особое место в отечественной литературе. С одной стороны, можно констатировать, что тема не обделена вниманием, а с другой — то, что преобладают издания мемуарного и публицистического плана, где, хотя и освещаются многие важнейшие стороны кризиса, целостная картина все же отсугствует. Остаются без ответа достаточно крупные вопросы, в числе которых и вопрос о том, а кто же в те дни совершил переворот. Публикации обнаруживают не менее трех различных позиций по этому поводу.
Наиболее распространенной является версия, сформулированная российским руководством еще 19—21 августа 1991 г. Согласно этой версии, «путч» попыталась осуществить «имперская» реакционная партийно-государственная номенклатура, которая противилась глубоким демократическим преобразованиям, проводимым прежде всего российскими властями. Тогда же в 1991 г. была издана подборка материалов под характерным названием «Коричневый путч красных. Август 1991 г.». Обложка книги была украшена знаком, соединявшим звезду и свастику.
Согласно второй версии, главным инициатором неудавшегося «переворота» являлся президент СССР. Сторонники этой версии полагают, что М.С. Горбачев, провоцируя столкновение российских и союзных властей, рассчитывал на их взаимное ослабление и большую уступчивость в будущем. В. С. Павлов же считает, что таким образом президент СССР хотел избавиться от своего окружения, которым он тогда уже тяготился. При этом, как предполагали некоторые шторы, Горбачев действовал в сговоре с Ельциным.
И наконец, третья версия принадлежит Г. X. Попову, который весной 1992 г. в интервью руководителю санкт-петербургского телевидения Б. А. Курковой заявил, что в августе 1991 г. «путч» совершили «демократы», чем немало шокировал собеседницу.
Противники ГКЧП обычно акцентируют внимание на событиях Собственно августа 1991 г., указывая на противоправный характер действий и документов «заговорщиков». Участники и сторонники ГКЧП подчеркивают, что их выступление явилось отчаянной попыткой остановить действие тех деструктивных процессов, которые начались задолго до августа 1991 г., привели советское общество к глубокому кризису и поставили под вопрос существование самого государства. Для историка интересны те правовые и политические границы, в рамках которых действовали конфликтующие стороны.
Высшие союзные руководители стремились помешать подписанию Договора, означавшего прекращение существования единого государства. Как это можно было сделать? Президент СССР был одним из разработчиков этого договора и инициатором его скорейшего подписания, причем отказавшимся выполнять решения, носившие для него обязательный характер. По мнению ряда высших руководителей СССР, единственно, что было способно предотвратить крах страны, это введение режима чрезвычайного положения, который мог бы положить конец «войне законов» и восстановить управляемость государством в рамках СССР. Однако проблема состояла в том, что введение режима ЧП осуществлялось президентом СССР с последующим утверждением Верховным Советом СССР, а глава государства длительное время пойти на этот шаг не решался. Поэтому в правовом плане перед будущими «заговорщиками» стояла практически нерешаемая задача: реально «надавить» на президента мог лишь Верховный Совет, созвать который до 20 августа было тогда уже невозможно. По сути, высшие должностные лица Союза оказались перед дилеммой: либо молча смириться с подписанием Договора, либо попытаться что-то предпринять; причем в обеих ситуациях их позиция не была бы юридически безупречной. Во втором случае перед сторонниками сохранения Союза было три варианта действий: попытаться все же склонить президента к введению Ч П; под благовидным предлогом постараться «отодвинуть» его на период «непопулярных» действий; реально отстранить Горбачева от выполнения обязанностей с последующим вынесением вопроса на Съезд народных депутатов. Впоследствии В. А. Крючков сожалел о том, что не был избран последний сценарий. В августе же 1991 г. обсуждались лишь два первых варианта, а, учитывая все предшествующие обстоятельства, реальным считали лишь второй. Сильно давил и временной фактор: все нужно было сделать до 20 августа.
Идея введения чрезвычайного положения в августе 1991 г. нс была новой. С 1990 г. неоднократно ставился вопрос о введении ЧП на территории всей страны или в ряде регионов как вариант президентского правления. Причем тема не просто обсуждалась: Горбачев давал конкретные поручения по подготовке соответствующих мате риалов. Правоохранительные органы неоднократно получали на этот счет указания в связи с событиями в Прибалтике, Закавказье, Молдавии, Южной Осетии, в регионах особой забастовочной активности. Не раз обсуждалась ситуация и в Москве. Поручения президента носили прикладной характер: они касались подготовки соответствующих постановлений, обращений, содержали перечень необходимых организационных и чрезвычайных мер. На общесоюзном уровне вопрос регулярно поднимался с ноября 1990 г. В декабре 1990 г. на IV Съезде народных депутатов были утверждены предложения Горбачева о реорганизации исполнительно-распорядительных органов власти СССР и о введении формы президентского правления. 29 декабря 1990 г. был подписан совместный приказ министра внутренних дел и министра обороны об организации совместного патрулирования, неоднозначно воспринятый различными политическими силами.
В практическую плоскость вопрос о введении режима чрезвычайного положения перешел в середине 1991 г. На закрытом заседании сессии Верховного Совета СССР 17 июня 1991 г. после доклада премьер-министра В. С. Павлова на необходимости его введения настаивали председатель КГБ В. А. Крючков, министр внутренних дел Б. К. Пуго и министр обороны Д. Т. Язов. По перечню ведомств, которые они представляли, и с учетом сфер, которыми они занимались, можно сделать вывод о том, что о применении решительных мер говорили люди, каждодневно и остро ощущавшие последствия потери управляемости социальными процессами. Однако тогда, в разгар «новоогаревского процесса», президент СССР не поддержал членов своего Кабинета. В то же время поручения Горбачева продолжать анализ ситуации, изучать возможности полного или частичного введения ЧП в стране или в отдельных ее частях, применения жестких мер, прежде всего для предотвращения экономического краха, получали как указанные должностные лица, так и другие ответственные работники аппарата президента и руководители ЦК. Им предлагалось работать и «ждать момента». Последнее поручение Крючков, Язов и Пуго получили перед самым отъездом Горбачева на юг. О большой степени достоверности этой версии может свидетельствовать тот факт, что позже, уже находясь в Форосе, Генеральный секретарь взялся за подготовку статьи о недопустимости введения чрезвычайного положения. Нетрудно предположить, что в случае потенциального успеха подобного мероприятия статью «о вреде» можно было бы без труда переделать в статью «о пользе»; не менее основательной будет и догадка о том, что он знал (или догадывался), что могло произойти, но ничего не предпринял (или что-то предпринял, но это осталось неизвестным). В пользу этой версии говорит заявление, сделанное Горбачевым для журналистов 22 августа 1991 г.: «Всей правды вы никогда не узнаете!»
Создание ГКЧП и его действия 17—18 августа достаточно, хотя и противоречиво, отражены в литературе. Намного меньше внимания уделено «содержательной» стороне деятельности «гекачепистов», связанной прежде всего с первым «пакетом» документов, появившихся от их имени 19 августа.
Первым был указ вице-президента Г. И. Янаева, где сообщалось о «невозможности» Горбачевым выполнять обязанности президента «по состоянию здоровья» и о вступлении в этой связи в исполнение обязанностей главы государства самого Янаева. Этот — самый короткий из всех — документ должен был легализовать все последующие действия ГКЧП, однако он не был подкреплен никаким, даже формальным медицинским заключением или чем-то подобным, что делало его изначально уязвимым и ставило под сомнение всю последующую политическую комбинацию.
Вторым документом было «Заявление советского руководства». подписанное Г. И. Янаевым, В. С. Павловыми О. Д. Баклановым, где сообщалось, что в отдельных местностях СССР на срок 6 месяцев с 19 августа вводится чрезвычайное положение. Предписывалось «установить, что на всей территории СССР безусловное верховенство имеют Конституция СССР и законы Союза ССР». Этот пункт «Заявления» обозначил основное средство, которое должно было положить конец «конфронтации, хаосу и анархии». Реализовать это был призван специально создаваемый Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР, решения которого были обязательны для неукоснительного исполнения всеми органами власти на всей территории Союза.
Третьим документом ГКЧП было «Обращение к советскому народу», где впервые на столь высоком уровне констатировалось, что «начатая по инициативе М.С. Горбачева политика реформ зашла в тупик». Причины, вызвавшие «безверие, апатию и отчаянье», потерю доверия к власти и неуправляемость страны, члены ГКЧП связывали с «возникновением экстремистских сил, взявших курс на ликвидацию Советского Союза и захват власти любой ценой». И хотя в руках этих сил в некоторых случаях оказалась власть, используется она «в чуждых народу интересах как средство беспринципного самовыражения». Авторы «Обращения» указывали на то, что кризис власти катастрофически сказался на экономике, где хаотичное сползание к рынку вызвало взрыв регионального, ведомственного, группового и личного эгоизма. Война законов привела к разрушению единого народно-хозяйственного комплекса, результатом чего стало резкое падение уровня жизни людей. Члены ГКЧП предупреждали, что без принятия срочных и решительных мер по стабилизации экономики неизбежны голод и новый виток обнищания с возможным массовым проявлением стихийного недовольства. Авторы обращали внимание на то, что префектуры, мэрии и другие противозаконные структуры явочным порядком подменяют Советы; фактически целенаправленно совершается антиконституционный переворот, ведущий к «необузданном личной диктатуре». Под угрозой оказалась элементарная личная безопасность: размываются нравственные устои общества. Ярким свидетельством ослабления государства являются появление к нему территориальных претензий, а также предложения об установлении международной опеки некоторыми объектами и регионами.
Члены ГКЧП обещали: провести широкое обсуждение нового Союзного договора, восстановить законность и правопорядок, поддерживать действительно демократические процессы, взять под контроль социальную защиту самых широких слоев населения, развивать многоукладность народного хозяйства, сосредоточиться на решении жилищной и продовольственной проблем. В заключение авторы воззвания обращались ко всем патриотическим силам с призывом объединиться, чтобы «положить конец нынешнему смутному времени». Документ интересен тем, что едва ли не впервые в советской, по крайней мере послевоенной, истории не содержал призывов защищать социализм; в нем даже не встречались прилагательные «коммунистический» и «социалистический». Апелляция к патриотическим чувствам была призвана подчеркнуть критичность момента, консолидировать всех национально-государственно настроенных граждан СССР, независимо от их политических симпатий. Документ очень напоминал сделанное в момент острейшего экономического и политического кризиса в Польше в 1982 г. обращение В. Ярузельского, когда партийный лидер — президент — также обратился ко всей нации.
И наконец, в первом «пакете» было Постановление ГКЧП № 1, где перечислялся комплекс конкретных мер преимущественно политического плана, реализовать которые намечалось в первую очередь. Что это были за меры? Во-первых, предусматривалось приостановление полномочий органов власти (союзных и автономных республик, краев, областей, городов и т.д.), неспособных обеспечить соблюдение режима чрезвычайного положения и выполнение постановлений ГКЧП. Выполнение функций этих органов власти могло быть возложено на лиц, специально уполномоченных ГКЧП. Во- вторых, предписывалось незамедлительно расформировать структуры власти и управления, военизированные формирования, противоречащие Конституции СССР и законам СССР. В-третьих, подтверждалась недействительность законов и решений, противоречащих Конституции и законам СССР. В-четвертых, приостанавливалась деятельность политических партий, общественных организации и массовых движений, препятствующих нормализации обстановки. Всего постановление содержало 16 пунктов, в числе которых — меры по охране общественного порядка и безопасности государства, общества и граждан; меры, не допускающие проведения митингов, уличных шествий и демонстраций, а также забастовок; меры по установлению контроля над средствами массовой информации, но наведению порядка и дисциплины во всех сферах жизни общества, по своевременной уборке урожая и удовлетворению первостепенных социальных нужд.
О том, какое значение члены ГКЧП придавали наведению по рядка в информационной сфере, свидетельствует факт издания двух специальных постановлений (№ 2 и № 3), одно из которых регулировало издание печатной продукции, а другое — деятельность Всесоюзной гостелерадиокомпании.
Одновременно 20 августа было опубликовано написанное ранее Заявление Председателя Верховного Совета СССР А. И. Лукьянова по поводу подготовленного текста Союзного договора и его же Постановление о созыве 26 августа сессии ВС СССР, призванном утвердить решение о введении чрезвычайного положения.
Проанализировав все перечисленные документы, определившие концепцию потенциальных действий ГКЧП, можно сделать вывод о том, что все содержавшиеся в них подходы и предложения обобщали идеи, которые не раз в различных формах выдвигались союзными органами власти до августа 1991 г., и в этом смысле документы первого «пакета» не содержали ничего нового, за исключением идеи создания самого ГКЧП и управления страной от его имени.
Российское руководство, преимущественно против которого была направлена активность ГКЧП, достаточно оперативно, продуман ни и комплексно отреагировало на первые же действия Комитета. Н а одно из центральных мест вышла тема «заботы» о президенте СССР и его здоровье, что было далеко не случайно: этот сюжет становится одним из важнейших рычагов политического давления на противни ков, так как фокусировал внимание на действительно сомнительном характере повода отстранения Горбачева от должности. «Отстранен от власти законно избранный Президент страны», «отстранен от должности Президент СССР, являющийся Главнокомандующим
Вооруженных Сил СССР», «Провести в ближайшие 3 дня медицинское освидетельствование Президента СССР с участием специалистов-экспертов Всемирной организации здравоохранения. Валютные расходы российское правительство принимает на себя» — это цитаты из важнейших российских документов 19—21 августа; «педалирование» темы было призвано подчеркнуть отсутствие правовой базы как для создания ГКЧП, так и для его деятельности. Отсюда — акцент на антиконституционности Комитета и признание незаконными всех его шагов, разумеется, без их рассмотрения по существу.
В то же время в первом российском документе — обращении «К гражданам России!» — отмечалось, что «руководство России заняло решительную позицию по Союзному договору, стремясь к единству Советского Союза... Наша позиция по этому вопросу позволила существенно ускорить подготовку этого Договора». Такое развитие событий, по мнению подписавших документ Б. Н. Ельцина, И. С. Силаева и Р. И. Хасбулатова, вызвало «озлобление реакционных сил», подтолкнув их к авантюре. Авторы призвали не только не оказывать поддержки «заговорщикам» и следовать Законам и Указам Президента РСФСР, но и настаивали на проведении всеобщей бессрочной забастовки в республике.
Однако в содержательном плане наиболее важным, на наш взгляд, был подписанный сразу же 19 августа Указ Президента РСФСР № 61. Отталкиваясь от идеи утраты легитимности «советским» (союзным) руководством в связи с «совершением государственного преступления», Ельцин переподчинил все органы исполнительной власти Союза ССР «избранному народом президенту РСФСР». Главное, что специально подчеркивалось в Указе, состояло в том, что под управление России «временно» переводились все силовые структуры Союза: расположенные на территории республики подразделения КГБ, МВД и МО СССР. Комитет РСФСР по оборонным вопросам фактически приобретал статус Министерства обороны. Указом № 64 от 20 августа Ельцин объявил о принятии на себя полномочий командующего Вооруженными силами СССР на территории РСФСР, переподчинив себе высший армейский командный состав, обязав его отказаться от выполнения приказов Язова и Крючкова и следовать только своему воинскому долгу. Этим указом вице- президенту А. В. Руцкому предлагалось разработать предложения по созданию национальной гвардии РСФСР.
На эти шаги, выходящие за пределы союзной Конституции, российский президент не решался пойти на протяжении всей первой половины 1991 г., хотя и делал многое для приближения к этой цели. Теперь же, воспользовавшись моментом, Ельцин выбивал по сути единственную остававшуюся опору и главный рычаг влияния президента СССР, что окончательно предопределяло и судьбу СССР. И хотя формально 9 сентября 1991 г. некоторые из этих указов были отменены, тем не менее с конца августа 1991 г. именно голос российского руководства оказывался решающим в вопросах обороны и безопасности.
К числу несомненных «творческих удач» сторонников Белого дома следует отнести развертывание информационно-психологической войны, которая велась наступательно и агрессивно, что позволило им демонизировать ГКЧП в общественном сознании и принести дополнительный «протестный» политический капитал российскому руководству. Уже объявление происходящего в первый же день «путчем хунты» должно было вызвать ассоциации со стереотипными образами кровавых диктаторов и правовым беспределом. В официальных документах констатировалось, что страна оказалась перед угрозой террора («сгустились тучи террора»), предвещалось подавление инакомыслия, концентрационные лагеря, ночные аресты. Говорилось о «реакционном», «правом», «антиконституционном перевороте», который совершила «группа высокопоставленных коррумпированных партократов», «предавших своего друга и шефа», об «измене Отчизне», о «коммунистической хунте». Продолжали выходить некоторые активные некоммунистические газеты (например, «Демократическая Россия»), приостановленные издания организовали специальный выпуск под эгидой «Обшей газеты», функционировала радиостанция «Эхо Москвы», печатались листовки, готовились транспаранты. Широко распространялись слухи о якобы уже сделанных и готовящихся арестах, о намечающемся штурме Белого дома, о возможном применении отравляющих веществ. Для обороны строили баррикады, раздавали противогазы, обучали применению бутылок с зажигательной смесью, что также имело огромное пропагандистское значение, хотя с военной точки зрения было совершенно бессмысленным.
В этих условиях 20—21 августа появляется «второй пакет» документов ГКЧП, носивших ситуативный характер и являвшихся реакцией на действия российского руководства. Указом Г. И. Янаева в связи с попытками организовать митинги, шествия и манифестации, а также в связи с фактами подстрекательства к беспорядкам в Москве вводилось чрезвычайное положение. Следующим Указом «исполняющий обязанности Президента СССР» отменял ельцинские акты о переводе под юрисдикцию России союзных исполнительных структур, переподчинении силовых ведомств, а также акты, содержавшие требования непризнания и неподчинения ГКЧ П и невыполнения его распоряжений. В «Сообщении» ГКЧП от 20 августа осуждался приказ замминистра внутренних дел России об откомандировании в Москву сотен вооруженных курсантов, которых предполагалось использовать в качестве инструмента давления на «советское руководство». Выражалось опасение, что это может стать «детонатором» опаснейших взрывоопасных процессов в столице СССР. Этим документом, собственно, и закончилась нормотворческая деятельность ГКЧП.
Интересен и вопрос о реакции на противостояние союзной и российской властей со стороны республик, регионов, различных общественно-политических сил. Показательно, что в воспоминаниях лидеров противостоящих сторон — Ельцина и Крючкова — оценки ситуации во многом совпадали. Крючков писал, что 19 и 20 августа члены ГКЧП переговорили по телефону с руководителями всех союзных республик, многих краев и областей. Кравчук, Назарбаев, Акаев, Дементей и другие, отмечая сложность ситуации, осуждения по поводу ввода чрезвычайного положения не высказывали. Кравчук, вспоминал Крючков, даже не исключал возможности введения чрезвычайных мер в западных областях Украины, где обстановку считал наиболее настораживающей. Ельцин, со своей стороны, писал, что «реакция лидеров республик меня поначалу просто поразила. Они разговаривали крайне сдержанно. Их тоже смутило заявление Лукьянова. Они тоже хотели знать истинную роль Горбачева... Но главное — это желание дистанцироваться от московских событий, сохранить... суверенитет... выступить в диалоге с ГКЧП как равноправный партнер». Аналогичная ситуация наблюдалась и в российских регионах. Несмотря на призывы российского руководства к политической забастовке и акциям политического неповиновения, ситуация по стране была спокойной. Интересно, что даже в Москве не забастовало ни одно (!) предприятие; московских «демократов» поддержали лишь «верные» шахтеры: в Кузбассе по указанию Совета рабочих комитетов забастовали 16 шахт и разрезов из 101. Местные органы власти чаше проявляли сдержанность, ограничиваясь принятием документов, где выражалась готовность следовать Конституции СССР и российским законам и осуждалось введение ЧП. В то же время были и достаточно крупные регионы, лидеры которых открыто поддержали ГКЧП. Это — руководство Татарстана, Краснодарского края, Ростовской, Самарской и Липецкой областей. Корректно-негативную Позицию заняли профсоюзы (ВКП и ФНРП), многие другие общественные организации. 19—21 августа хранили молчание — по крайней мере, внешнее — организации КПСС разных уровней. И хотя документы «путчистов» публиковались в центральной партийной прессе, это было скорее данью советской традиции.
Анализ фактического материала, воспоминаний участников событий подтверждает тезис Крючкова о том, что изначально позиция России носила двойственный характер. С одной стороны, ее лидеры встали на путь беспощадной информационно-политической конфронтации с «советским руководством», а с другой — Ельцин и его окружение находились в постоянном контакге с членами ГКЧП и другими союзными руководителями, выясняя намерения и степень их серьезности. Сам Ельцин в эти дни разговаривал по телефону и с Янаевым, и с Язовым; Силаев не раз соединялся с Крючковым и Янаевым; Силаев, Хасбулатов, Руцкой ездили в Кремль к Лукьянову. В Белом доме телефоны не отключались. Новый лидер российских коммунистов Купцов поддерживал постоянную телефон - ную связь с Ельциным. Секретарь ЦК КПСС А.С. Дзасохов также общался по телефону с представителями президентского аппарата и Совета Министров РСФСР. В российском парламенте побывали заве дующие отделами ЦК.
Изучение событий 19—21 августа 1991 г. показывает, что на их исход повлияли не столько силовые факторы или правовая обоснованность позиций сторон, сколько чувство политической ситуации, умение собрать в нужный момент и в нужном месте своих сторонников и поставить противника в такие условия, в которых даже численное или силовое превосходство не принесет ему победу.
Судя по воспоминаниям и другим источникам «излагеря ГКЧП», цель его создания состояла в том, чтобы «надавить» на российское руководство, заставить сесть за стол переговоров и сформулировать приемлемые для сохранения СССР и вывода страны из кризиса условия будущего Союзного договора. При этом союзные лидеры справедливо рассчитывали на неприятие большинством населения М. С. Горбачева и отсутствие массовой устойчивой политической базы у Ельцина, а также на подвластные им, союзным руководителям, КГБ, МВД и СА СССР.
Что недооценили «гекачеписты»? Во-первых, информационнополитическую и организационную «отмобилизованность» оппонентов, бескомпромиссность их позиции, готовность идти «до конца». Во-вторых, неприятие населением военного давления, хотя и очевидно, что оно было направлено против узкой элитной группы. Российской же стороной это преподносилось как использование силы против народа.
Очевидно также и то, что среди членов ГКЧП были как те, кто был готов зайти в использовании силы достаточно далеко, так и другие, не знавшие об этом вовсе или не готовые это сделать сразу. Победила позиция последних, полагавших привлечь армию, прежде всего для оказания психологического давления. Как позже говорил маршал Д. Т. Язов, он согласился войти в Комитет с твердой оговоркой, что армии будет отведена роль пассивной давящей силы.
Интересно, что Ельцину принадлежит едва ли не первая попытка сопоставить политический кризис августа 1991 г. и сентябрьско- октябрьским 1993 г., чтобы выявить, каких ошибок следовало избегать, чтобы не проиграть схватку. По «методологии» российского президента единственный вариант, который сулил успех ГКЧП в 1991 г., — это изоляция наиболее активной части конфронтационно настроенной оппозиционной элиты с последующим превращением ee из «непримиримой» в «системную». Поэтому, возвращаясь к событиям тех дней, можно достаточно уверенно утверждать, что многое было предопределено 19 августа, когда была упущена (недооценена) возможность мирно и без крови отсечь от рычагов политического, информационного и, отчасти, силового влияния «верхушку» российского руководства, а затем продиктовать ей условия своего «компромисса». Победителей едва ли судили бы строго, поскольку При этом выход за конституционные рамки был бы не большим, чем допустили российские лидеры после появления ГКЧП.
Утром 19 августа, когда стало известно о создании Комитета, но не были ясны его намерения, российское руководство стало готовить условия сопротивления по двум сценариям: на случай возможного ареста и на тот, если этого не произойдет. Для реализации первого предполагалось создать опорную базу сопротивления в Свердловске, для чего туда в срочном порядке был отправлен О. И. Лобов, назначенный главой резервного состава правительства; министр иностранных дел А. В. Козырев вылетел в Париж для организации международной поддержки России. Однако и тактически, и стратегически более важным оказался другой шаг, из второго сценария: едва узнав о ГКЧП, Ельцин сразу же предложил «поднимать народ». Это была беспроигрышная акция, поскольку тбилисский, бакинский и вильнюсский «синдромы», когда армия использовалась против экстремистов, но была подвергнута хуле за то, что было поднято оружие против «мирного населения», затрудняли и даже делали практически невозможным ее привлечение для активных действий в Москве. Но в тех случаях применению Вооруженных сил все же предшествовали крупные и кровавые провокации, в столице же все приобретало вид «верхушечной разборки», смысл которой был затуманен сложной политической риторикой. Поэтому противники ГКЧП сразу же включили проверенный многими предыдущими акциями «мобилизационный» механизм: российские руководители призвали под стены Белого дома своих сторонников и старались на протяжении всего периода противостояния сохранять вокруг него «живое кольцо», для чего культивировалась атмосфера предстояще го штурма. По оценке генерала А. И. Лебедя, в середине дня 19 августа перед Белым домом находилось 70—90 тысяч человек. Такой же цифрой — 70 тысяч — оперировал и П. С. Грачев. По данным В. А. Крючкова, численность «защитников» в разное время колебалась от 4 до 30 тысяч. Встречавшаяся же цифра 600—700 тысяч едва ли отвечает реальности.
Вторая задача, которую стали решать российские власти, — организация «обороны» Белого дома. К ночи 20 августа среди «защитников демократии» были 1500 ополченцев, 300 вооруженных профессионалов, 300 «афганцев», 6 застав, 16 баррикад. Чуть позже к ним присоединились бойцы ОМОНа российского подчинения, а утром 21 августа в Москву вошли курсанты Рязанской и Орловской школ милиции. Наличие относительно немногочисленных сил обороны, окруженных многотысячным безоружным «живым кольцом», было, тем не менее, важным сдерживающим фактором. Обе противостоящие стороны прекрасно понимали политические последствия возможного кровопролития. Поэтому количественное увеличение вооруженных сторонников Белого дома вело, с одной стороны, к повышению риска даже случайного столкновения, а с другой — снижало возможности использовать против оборонявшихся армию: осознание неизбежности жертв среди мирного населения в случае конфликта привело к отказу от участия в возможном штурме не только войсковых генералов, но и руководства дисциплинированной элитной «Альфы».
Ситуация в армии тоже была сложнее, чем могла показаться на первый взгляд. При сохранении свойственных ей дисциплины и субординации здесь, так же как и в обществе, существовали различные политические симпатии, которые проявлялись менее открыто, но в определенные моменты оказывали значительное влияние на события Так произошло и в августе 1991 г., когда в составе армейского руководства идейно-политического единства уже не существовало.
В 1992 г. на следствии по делу ГКЧП госсоветник Ю. В. Скоков сообщил, что с командующим Воздушно-десантными войсками П. С. Грачевым он познакомился в феврале 1991 г., после того, как Ельцин поручил ему наладить контакты с армией. Обещанием поддержки со стороны Грачева Ельцин заручился и накануне «путча» в ходе посещения образцовой Тульской дивизии. Взаимодействие с ним для российского руководства было особенно важным, поскольку Грачев был одним из тех трех генералов, которые по поручению Крючкова в августе разрабатывали план конкретных мероприятий по введению чрезвычайного положения, т.е. Грачев изначально был «в курсе» в отношении военного аспекта предстоящих событий. Ельцин даже писал, что Грачев руководил военной стороной «путча». Тем не менее именно Грачеву Ельцин позвонил утром 19 августа, получил подтверждение прежних договоренностей и обещание помочь. Тогда же заместителю командующего ВДВ генералу Лебедю был дан приказ отправиться к Верховному Совету РСФСР, войти в контакт с начальником охраны и организовать охрану и оборону здания силами 2-го батальона Рязанского полка. Когда батальон достиг стен Белого дома, президент России объявил, что «на сторону восставшего народа переходит парашютно-десантный батальон под командованием генерала Лебедя». Через сутки по приказу Язова батальон был отведен от стен Белого дома, а при отходе «в люки БМД и открытые окна кабин летели конфеты, пряники, червонцы». Сам Грачев чуть позже так говорил по поводу этих событий: «Язов приказал мне взять под охрану пять объектов — Гостелерадио, Моссовет, Верховный Совет РСФСР, Госбанк и Госхранилище. Но и Ельцин распорядился выделить себе охрану. Поэтому о невыполнении приказа речь на первых порах не шла: я старался лавировать между моим армейским руководством и российским правительством... Но из штатских мало кто представлял, что происходит в войсках на самом деле... доходило до курьезов... Не успели взять под охрану Моссовет, как навстречу... вышел Лужков: «Какого... вы сюда прислали десантников?» Не желая накалять ситуацию, солдат вывели в Тушино. А буквально через час Грачеву позвонил мэр Москвы Г. X. Попов: «Павел Сергеевич, мы тут тебя неправильно поняли. Верни нам этот батальон обратно». Несколько обиженный «непониманием» Грачев вернуть батальон отказался, однако помощь, в случае необходимости, обещал. Грачев говорил и о том, что не намерен отдавать десантникам приказ о штурме, если этого потребует от него начальство.
Однозначно отрицательную позицию по отношению к ГКЧП занял командующий ВВС маршал Е. И. Шапошников; ее разделял и комсостав военной авиации. Причем эта позиция не скрывалась от Д. Т. Язова. Шапошников был готов и на активное противостояние «путчистам»: он полагал возможным использовать авиацию в качестве сдерживающего фактора в случае перехода ГКЧП к применению оружия. В ходе следствия по делу ГКЧП Скоков ссылался на разговор Грачева с Шапошниковым, в котором последний предупреждал, что, «если будет штурм “Белого дома”, то для отвлечения сил путчистов будет дана команда двумя самолетами бомбить Кремль».
В ходе переговоров Грачева с первым заместителем министра внутренних дел СССР генералом Б. В. Г ромовым тот тоже заявил, что нс поведет внутренние войска на штурм Белого дома.
Сколько реально войск было введено в столицу? 21 августа 1991 г., выступая на сессии российского парламента, Хасбулатов сказал, что «на Москву были брошены 500 танков и около 10 дивизий». Годом позже бывший управляющий делами Кабинета министров СССР И. Простяков писал, что 19-го в город вошли 4 тыс. солдат и офицеров, однако члены ГКЧП, быстро поняв свою ошибку, уже в первый день чрезвычайного положения в 17 часов 45 минут стали планировать вывод войск, который тогда и начался. К вечеру 20 августа 95% войск уже вернулось на пункты сбора.
Вопрос о возможности штурма Белого дома действительно обсуждался в Генеральном штабе в середине — второй половине дня 20 августа. Окончательное решение предполагалось принять после рекогносцировки, которую было предложено провести генералам А. И. Лебедю, В. Ф. Карпухину (командир «Альфы») и А. А. Головневу (зам. командующего Московским военным округом). Вернувшись, они доложили, что с военной точки зрения взять здание не составит труда, однако любые силовые действия на подступах приведут к массовому кровопролитию. Тем не менее Лебедю было поручено «набросать план блокирования здания Верховного Совета», для реализации которого предполагалось задействовать дивизию Дзержинского, Тульскую ВДВ, бригаду спецназа «Теплый Стан» и группу «Альфа». Затем в беседе один на один Грачев попросил Лебедя лично поехать к Верховному Совету и довести до сведения защитников, что блокирование возможно и штурм начнется в три часа ночи. Информация была адресована Скокову и Коржакову. Ночью стало известно, что «Альфа» от участия в блокировании и штурме отказалась, Дзержинская и Тульская дивизии не тронулись с мест, а бригада «Теплый Стан» «вообще куда-то пропала». Позже командир бригады «Витязь» внутренних войск СССР В. Лысюк вспоминал, что в ту ночь его бойцы, вооруженные по «полной программе», разместились в грузовых автомобилях и отправились на задание. Однако при выезде из воинской части они получили благодарность за готовность и приказ вернуться в казармы.
Как в официальных источниках, так и в мемуарной литературе нет упоминаний о том, что приказ о штурме был отдан. Думается, если бы он существовал, то этот факт непременно получил бы заметное освещение, в особенности в источниках «оборонявшейся» тогда стороны.
Такое толкование событий действительно правдоподобно, оно примыкает к официальной российской версии, согласно которой «путчисты» были готовы «силой и кровью» задушить «российскую демократию», чему воспротивились военные и помешали москвичи. С этой версией категорическим не согласны Язов и Крючков, утверждавшие, что штурмом брать Белый дом никто не собирался и поэтому приказа о его захвате не отдавали. Тем не менее многие мемуаристы считают ночь с 20 на 21 августа наиболее тревожной, поскольку тогда все в Белом доме находились в ожидании нападения. Однако и Коржаков, и Крючков пишут о том, что этой ночью состоялись телефонные переговоры между Крючковым и Ельциным, тон которых был достаточно спокойный. Предметом обсуждения были варианты выхода из конфликта. Рассматривали, в частности, и то, каким образом возвращать в Москву Горбачева.
В этих условиях в ночь с 20 на 21 августа произошел инцидент, которому было суждено оказать значительное влияние на развитие политической ситуации. При странных обстоятельствах погибли три молодых человека — все из числа «защитников» Белого дома. Последовавшее позже расследование этих событий показало, что случившееся было скорее даже не несчастным случаем, а результатом заранее продуманной провокации, последствия которой могли быть чудовищными. Тем не менее факт пролития крови «мирных» жителей находящимися в подчинении ГКЧП военными стал, с одной стороны, той каплей, которая предрешила конец колебаниям и без того неустойчивых сторонников Комитета, а с другой — позволил российскому руководству начать развернутое политическое наступление на своих противников и одержать полную и безоговорочную победу.
В 8.00 21 августа началось заседание Коллегии Министерства обороны СССР. Высшие военные руководители высказались за то, чтобы вывести войска из Москвы, отменить повышенную готовность, а министру обороны без промедления выйти из ГКЧП. Наиболее определенно за это выступали главком ВВС Е. И. Шапошников, главком ракетных войск стратегического назначения Ю. П. Максимов и главком ВМФ В. Н. Чернавин; с ними солидаризировались и заместители Язова. В итоге Коллегия приняла решение о выводе войск из Москвы и о переводе их из повышенной в постоянную, т.е. «обычную», боевую готовность. Решение Минобороны было оперативно доведено до участников открывшейся 21 августа сессии Верховного Совета России. Почти одновременно последнюю попытку «задержать» армию предприняли члены ГКЧП. 21 августа в 10.00 несколько участников Комитета, а также О. И. Шенин, Ю. А. Прокофьев и Ю. С. Плеханов явились к Язову в Министерство обороны, с тем чтобы «посоветоваться о дальнейших шагах». К Москве к этому времени подошли новые воинские части, которые, однако, в столицу введены не были. Язов же сообщил прибывшим о решении коллегии МО, не без обиды обратив их внимание на бездействие как ГКЧП, так и других ведомств.
В этих условиях начала работу сессия Верховного Совета РСФСР На ход ее работы оказала влияние атмосфера острейшей конфронтации двух предшествующих дней. Руководители России предстали на сессии как главные организаторы борьбы с «противниками демократии», подвергшиеся к тому же большому личному риску; их авторитет, по крайней мере среди республиканских депутатов, был необычайно высок. Этот момент был использован не только для подтверждения правильности принятых в течение двух дней решений, но и для дальнейших изменений в системе организации российской власти. 21 августа было принято постановление Верховного Совета РСФСР, согласно которому президенту РСФСР предоставлялось право впредь до принятия Закона РСФСР об управлении краем, областью отстранять от должности председателей (всех уровней) Советов народных депутатов в случае неисполнения этими Советами законодательства РСФСР, указов президента РСФСР, актов правительства РСФСР либо исполнения ими решений анти конституционных органов. Не менее революционным был второй пункт постановления. Им вводилась должность главы администрации в крае, области и др. как руководителя соответствующего исполнительного органа. Глава администрации становился правопреемником исполкома соответствующего Совета народных депутатов. В третьем пункте постановления президенту РСФСР предоставлялось право на указанный период («впредь до принятия Закона», где бы регулировался порядок выборов, т.е. на неопределенный четко срок) единолично назначать глав администраций и освобождать от этих должностей. Причем постановление вводилось в действие с момента его принятия. Документ существенно изменял действовав шую систему управленческих отношений, значительно ограничивая властные функции Советов и усиливая «исполнительную вертикаль подчиненную непосредственно (и почти исключительно) президенту. Делалось это под эгидой «ликвидации последствий государственного переворота в СССР»; чрезвычайные условия возникновения документа отодвигали на второй план вопрос о его соответствии даже действующей российской Конституции.
Президент России в первый же день воспользовался новым правом: его указом (№ 70) «за поддержку антиконституционной деятельности ГКЧП» и «невыполнение указов Президента РСФСР» были освобождены от занимаемых должностей четыре председателя исполкомов ряда крупнейших регионов.
21 августа 1991 г. российский президент издал указ о передаче Всесоюзной телерадиокомпании в ведение правительства РСФСР. Временно, до назначения ее председателя, руководить компанией предписывалось министру печати и массовой информации РСФСР М Н. Полторанину. Второй же общесоюзный телеканал передавался в управление Всероссийской телерадиокомпании для создания общереспубликанской телесети.
21 августа 1991 г. состоялось еще одно важное событие. В принципе, события 19-21 августа можно было рассматривать и как проявление острого политического кризиса, и как попытку государственного переворота. Многое зависело от позиции Горбачева, которая не была ясна ни для одной из конфликтующих сторон и которой обе они опасались. Поэтому российское руководство торопилось. Определив случившееся как попытку отстранения от власти законного президента, т.е. совершение преступления, оно рассчитывало на соответствующую реакцию правоохранительных органов, которые, однако, не проявляли своей позиции. Первоначально на требование Ельцина арестовать высшее руководство страны генеральный прокурор России В. Г. Степанков вообще отказался это сделать без санкции генпрокурора СССР Н. С. Трубина. Союзный прокурор указывал на юридические сложности: он говорил, что вначале парламент должен подтвердить факт попытки свержения власти или что-то в этом роде, а также высказаться относительно освидетельствования Горбачева. Ельцину же удалось «дожать» прокурорских работников и получить согласие на задержание.
Надо сказать, что колебания юристов 21 августа были небезосновательны. Забегая несколько вперед, можно констатировать, что в 1992—1993 гг. в деле ГКЧП прокурорские работники испытывали заметные затруднения в определении состава преступления. Это нашло отражение в замене обвинения в «измене Родине» на «заговор с целью захвата власти». Новую формулировку обвинения считали небесспорной даже с формально-правовой точки зрения многие юристы. О. М. Попцов в 1995 г. сожалел, что на суде «команда, заявленная со стороны обвинения, менее профессиональна, чем со стороны защиты». В переводе на обычный язык это означало признание того факта, что, даже имея по меньшей мере моральную поддержку власти, обвинение не смогло быстро и убедительно доказать преступность совершенных союзным руководством в августе 1991 г. поступков. Известно также и то, что в феврале 1994 г. Госдума амнистировала проходивших по делу ГКЧП, однако генерал В. И. Варенников отказался от амнистии и был оправдан, т.е. в его действиях августа 1991 г. не нашли состава уголовно наказуемого деяния. Более того, и приговоре отмечалось, что «мотивами и целью содеянного были не корыстные побуждения или личная заинтересованность, а сохранение государства, что соответствовало воле народа, высказанной на референдуме 17 марта 1991 г.». Самое же интересное, видимо, состояло в том, что оправдательного приговора потребовал государственный обвинитель.
Последним эпизодом противостояния между ГКЧП и российским руководством на завершающем этапе политического кризиса 19—21 августа 1991 г. стал вопрос о том, кто первый встретится с Горбачевым, поддержку которого в этой ситуации считали важной обе конфликтующие стороны. Ельцин предпринял ряд демаршей, направленных на то, чтобы вооруженная российская делегация опередила гекачепистов и «освободила» «отстраненного от власти законно избранного Президента страны». В свою очередь, «советское руководство» рассчитывало на определенную лояльность президента СССР и спешило представить ему свою версию происшедшего раньше. Горбачев, однако, уже сделал свой выбор; в Форосе он отказался принять «заговорщиков» и поздним вечером 21 августа вернулся в Москву в окружении «победителей». Там же, во Внукове, по распоряжению Генерального прокурора России и В. Г. Степанкова были задержаны В. А. Крючков, Д. Т. Язов и А. И. Тизяков. В последующие дни к ним были присоединены и другие активные участники событий.
* * *
Итак, возвращаясь к вопросу, поставленному в начале лекции: «Кто же в августе 1991 г. совершил переворот?» — можно сказать следующее.
К середине 1991 г. страна подошла с печальным итогом. Деструктивные процессы развивались столь интенсивно, что для восстановления элементарной управляемости обычных мер было уже недостаточно. И это осознавали все политические силы.
За право вывода страны из кризиса боролись два четко обозначившихся центра политической власти: союзное руководство за вычетом Горбачева и российские лидеры. На бескомпромиссность противостояния повлияло то, что за каждым из них стояли не просто личностные амбиции, а различные представления о путях экономического, политического и национально-государственного развития страны. Первые выступали за социалистический выбор, развитие системы Советов, сохранение единого государства в рамках СССР. Вторые заявляли о приверженности либеральным подходам в экономике, о необходимости изменения советской системы, считали возможным осуществить это лишь в рамках конфедеративного союза государств.
С союзным руководством ассоциировали все неудачи в социально-экономической, национальной и внешней политике 1985— 1991 гг., поэтому его привлекательность и политический авторитет постоянно снижались; в информационном пространстве господствовал «вирус анти-СССР». В то же время российское руководство не было отягощено грузом очевидных просчетов, на протестной волне смогло сплотить самые различные социальные группы. На протяжении второй половины 1990 — первой половины 1991 г. молодая «российская демократия» продемонстрировала большую политическую активность, способность приспосабливаться к быстро меняющимся обстоятельствам и готовность «идти до конца». «Консерваторы понимали, что осенью бой дадим уже мы, — писал в 1992 г. один из лидеров радикалов Г. X. Попов. — Консерваторы попытались опередить нас... ГКЧП — конечно нарушение законности. Но и нам бы пришлось ее нарушать (как, кстати, произошло при ликвидации СССР)».
Огромное значение в тех условиях играл временной фактор. Даже Горбачев в 1992 г. признавал, что переговоры о подписании нового Союзного договора нужно было начать на несколько месяцев раньше, осенью 1990 г., и что он сам «на каком-то этапе не уловил момента». К августу 1991 г. ситуация действительно вышла из-под контроля. Дезинтеграция страны зашла очень далеко, союзный центр существовал во многом номинально, а сам президент еще до 19 августа переходил на позиции «сильнейших», следовал в политическом фарватере российских лидеров. В этом плане он объективно был заинтересован в том, чтобы «отодвинуть» своих соратников по союзным структурам: правовая предпочтительность их позиции в глазах Горбачева меркла перед реальным соотношением политических сил, в котором сам президент уже «определился». Как справедливо писал А. С. Грачев, «подобно пожару в большом универмаге, путч давал возможность Горбачеву, как его директору, списать наряду с реально сгоревши ми и, может быть, никогда не имевшиеся у него товары».
Единственными дееспособными общегосударственными структурами оставались вооруженные силы и спецслужбы СССР. Однако уже тогда было сложно оценить, насколько эффективным могло быть их вмешательство в ситуацию. Этот вопрос так и остался в числе риторических, поскольку реализованное частью политиков и военных выступление не было подготовлено ни политически, ни технически, что и привело к его неудаче.
Трудность понимания событий 19—21 августа состоит в том, что «путч» начали одни, а переворот совершили другие, противоположные силы. Угасание военного вмешательства со стороны ГКЧП сопровождалось расширением правотворчества российских властных структур, которые в «чрезвычайных условиях» пошли на то, что собирались сделать лишь после намеченного подписания Союзного договора. Этот момент следует подчеркнуть особо, поскольку в действиях российского руководства 19—21 августа не было экспромтов: все принятые акты отражали давно и определенно обозначенные позиции. В этом плане нельзя согласиться с широко распространенной точкой зрения, согласно которой «путч» сорвал планы реформирования Союза. События 19—21 августа лишь перевели латентный процесс дезинтеграции СССР в открытую форму, положив начало новому периоду (до конца 1991 г.), основным содержанием которого явился последовательный демонтаж союзных структур.