Лекция 5

НАЧАЛО РЕФОРМЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ СССР. 1989 — НАЧАЛО 1990

События 1985—1988 гг. «развязали» ряд очень важных социально- экономических. социально-политических и идеологических процессов которые в 1989—1990 гг. зажили своей жизнью, все более выходя из-под контроля инициаторов преобразований и дестабилизируя Государственную жизнь и управление единой страной.

Многие авторы, изучающие историю перестройки, считают переломным для ее истории не 1991, и не 1990, а 1989 г., и, на наш взгляд, имеют для этого весьма серьезные основания. Во-первых, в это время складываются объективные предпосылки широкой антигорбачевской и антикоммунистической оппозиционности. В 1989 г. негативные тенденции в развитии экономики приобретают необратимый характер. Ухудшение экономического положения, повлекшее обострение социальных проблем, привело к сужению первоначально значительной политической поддержки реформаторов. Одновременно в этот период быстро увеличивалось число новых субъектов хозяйствования, представлявших «альтернативную», негосударственную экономику. Эта социально динамичная часть населения концентрировала в своих руках все большие материальные и организационные ресурсы и была заинтересована в дальнейшей радикализации реформ, а также в политической защите своих интересов. Во-вторых, в 1989 г. взрывается «национальная бомба». В большинстве республик Союза политическая жизнь все более окрашивается в этнические краски, что приводит к обострению существующих и появлению новых противоречий и конфликтов. Происходит дальнейшая эскалация вооруженных столкновений (Закавказье, Средняя Азия), отрабатывается прибалтийская модель сепаратизма, на Союзной политической сцене впервые как самостоятельный появляется российский фактор. В-третьих, быстро эволюционирует идейно-политическая ситуация. Продолжавшееся углубление критики советского периода отечественной истории подводило к отрицанию социализма как общественной системы. В то же время все большее обоснование получала либерально-демократическая альтернатива развития. В-четвертых, во второй половине 1989 г. происходит организационное оформление политической оппозиции, опирающейся на значительные теневые материальные ресурсы и организационную помощь Запада. Радикальная часть оппозиции изначально была нацелена на овладение властью, борьба за которую имела свою жесткую логику, дестабилизируя существующую систему управления и жизнь страны в целом.

В 1989 г. в народном хозяйстве страны произошел перелом в сторону ухудшения, обозначилась тенденция к падению валового общественного продукта и национального дохода. С января 1989 г. темпы развития народного хозяйства стали заметно снижаться, усилился развал потребительского рынка, вводились ограничения на вывоз товаров из регионов, а также талонная система. Стала явной угроза разрушения денежного обращения. Снижение темпов производства, неизбежное в условиях структурной перестройки, усугублялось ошибками в проведении реформ, накопившимися за предшествующие годы, политической нестабильностью, нарушением хозяйственных связей между регионами и предприятиями. Значительные средства уходили на ликвидацию последствий Чернобыльской аварии, а также землетрясения в Армении.

Темпы роста производства средств производства в процентах к предыдущему году в 1988 г. составили 3,4%, в 1989 г. — 0,6, в 1990 г. — падение 3,2%. Темпы роста производства товаров народного потребления в 1988 г. — 5,4%, в 1989 г. — 4,9, в 1990 г. — 4,4%. Темпы роста денежных доходов населения были более высокими: в 1989 г. в сравнении с предшествующим годом — 13,1%, в 1990 г. — 16,9%. Рост товарооборота отставал от роста денежных доходов: в 1989 г. он увеличился на 8,4%, а в 1990 г. — на 10,3%. По сути, происходила инфляционная «накачка» экономики. Государственные денежные вливания часто использовались предприятиями не на модернизацию производства, а на повышение зарплаты. Сказались отсутствие действенного экономического и административного контроля со стороны государства, а также стереотипы поведения «нехозяина», дефицит рационального экономического поведения. И хотя в это время начинается активное привлечение иностранных кредитов, используемых, в том числе, и для закупки товаров народного потребления, тем не менее к началу 1990 г. неудовлетворенный спрос достиг колоссальной суммы в 95 млрд руб., по рождая всяческие дефициты и спекуляцию.

Такая ситуация оказывала негативное воздействие на настроения населения. «Народ верил, что с перестройкой улучшится снабжение населения товарами и продуктами. А что получилось в действительности? Возросли розничные цены на все и вся, организована спекулятивная перепродажа государственных товаров в кооперативах, введены так называемые договорные цены, которые по карману только ворам и грабителям, дефицитом стала даже зубная щетка, с прилавков магазинов исчезли импортные товары. Получается, что достоинства перестройки — в бурном росте цен, дефицита, в сплошных очередях и давках. Но народ нельзя накормить демократией и гласностью», — писалось в одном из писем, полученных ЦК КПСС в 1989 г. Подобные настроения стали массовыми и звучали в различных частях страны. При этом недовольство населения реформами стало приобретать и открытые формы.

29 марта 1989 г. состоялась первая крупная забастовка шахтеров — работников Норильского горнообогатительного комбината. А 10 июля в Кузбассе началась самая мощная в СССР забастовка шахтеров, охватившая почти всю угольную отрасль. Забастовал Междуреченск, а за ним — другие шахты Кузбасса, затем — Донбасс, Караганда, Печорский угольный бассейн. На основе стачечных комитетов формировались постоянные структуры, которые часто подменяли собой местную власть. Почти во всех вовлеченных в забастовку регионах стали создаваться политические объединения.

В 1989 г. забастовки прошли также в Москве, Ленинграде, Красноярске, Верхнетурьинске, Нижнем Тагиле, Бельцах, Новокузнецке, Одессе, Томске, Баку, Алма-Ате, Ярославле и других городах. Первоначально выдвигались преимущественно экономические требования: повышение зарплаты, улучшение условий труда, наведение порядка в системе снабжения и торговли. В первой половине 1990 г. масштабы стачечного движения увеличились, прибавились новые отрасли; экономические лозунги бастующих все чаще дополнялись политическими.

К 1988-1990 гг. относится возникновение новых субъектов хозяйствования, заинтересованных в радикализации реформ. Во-первых, экономические новации тех лет создали достаточно благоприятные условия для функционирования и расширения сферы деятельности теневого капитала, возникшего еще в застойные годы.

По скромным экспертным оценкам, его масштабы оценивались в 150 млрд рублей, что составляло чуть менее четверти годового национального дохода страны. Во-вторых, проводившаяся государством кооперативная политика (при всей ее непоследовательности и непродуманности) привела к появлению пусть немногочисленного, но весьма социально активного слоя, заинтересованного в значительной либерализации экономических отношений, что было невозможно без политического представительства этой группы. И наконец, в-третьих, если не прямая приватизация, то фактическое разгосударствление экономики, переход к прямому распоряжению государственными ресурсами и использованию их в своих интересах значительными группами номенклатуры также датируются 1988 г.

В 1987 г. берет свое начало «комсомольская» экономика. Тогда при ЦК ВЛКСМ под кураторством ЦК КПСС создается Координационный Совет Центров научно-технического творчества молодежи (ЦНТТМ) и сеть ЦНТТМ при каждом райкоме в Москве. Это были первые коммерческие структуры. Их главная привилегия состояла в праве переводить безналичные деньги в наличные. За посреднические операции ЦНТТМ получали от 18 до 30% прибыли, из которых 5% перечисляли в ЦК КПСС. Эти Центры стали впоследствии зародышами крупнейших коммерческих предприятий.

Другой формой аккумулирования финансов стало создание совместных предприятий. Несоответствие официального и реального курсов рубля к доллару давало значительные прибыли при любых внешнеторговых операциях. Ранее эта сфера была монопольно-государственной. Теперь, при базовых государственных ресурсах, допускалась значительная свобода в осуществлении экспортноимпортных операций. Для управления этим процессом была создана Ассоциация совместных предприятий, глава которой, Л. И. Вайнберг, являлся членом Консультационного совета при Горбачеве.

Обозначился процесс превращения некоторых министерств в концерны. Концерн приобретал юридический статус акционерного общества. Держателями акций, наряду с государственными предприятиями, становились и физические лица, имевшие, разумеется, непосредственное отношение к руководству отраслью. Таким образом произошло преобразование Министерства газовой промышленности в концерн «Газпром».

Одновременно идет процесс фактической приватизации банковской системы. Упраздняется сеть Промстройбанков и Жилсоцбанков с их филиалами по всей стране. Каждая часть этой системы преобразуется в коммерческий банк. Так, бывший московский Жилсоцбанк становится Мосбизнесбанком; Промстройбанк даже не изменил название, но получил приставку «коммерческий». Не которые руководители финансовой сферы создавали банки «под себя». Директора коммерческих банков, формально независимых, также, как правило, были связаны с традиционными финансовыми структурами. И хотя контрольные пакеты новых банков не принадлежали частным лицам, тем не менее они получили возможность реально управлять финансовыми потоками (в условиях их дефицита), работать на получение прибыли и участвовать в ее пере распределении.

В 1988-1991 гг. начинается приватизация советской распределительной системы. На базе различных подразделений Госснаба складываются такие структуры, как Российская товарно-сырьевая биржа, Московская товарная биржа, Московская фондовая биржа и др. Коммерческие структуры создавались и руководством министерств торговли и внешней торговли. Одновременно развертывается приватизация крупных рентабельных производств, которые становятся акционерными обществами. В качестве ярких примеров такого рода можно привести концерн «Бутэк», МНТК «Микрохирургия глаза», автозаводы КАМАЗ и ВАЗ. Правда, правовая основа такой Приватизации еще не была определена, но до нее оставалось сделать лишь один шаг. Видимо, Е. Т. Гайдар не преувеличивает, когда Пишет о том, что основы большинства крупных состояний и коммерческих фирм были заложены в 1988—1991 гг.

Все перечисленные и другие пути формирования «альтернативной» экономики широко практиковались в те годы. Следует Специально отметить, что этот процесс, по всей вероятности, негласно, но стимулировался официальными властями, поскольку ни одна из перечисленных проблем не могла быть решена без системы сильных номенклатурных связей, притом на самом высоком уровне. В политическом плане это означало, что в среде партийной, советской, хозяйственной номенклатуры также вызревало течение, заинтересованное в легитимации своего нового Положения и, следовательно, в радикализации реформ.

Итак, в 1988-1991 гг. увеличивалось число недовольных проводившимся социально-экономическим курсом. Уровень жизни многих социальных групп понизился даже в сравнении с «застойным» временем. Они стали чувствовать себя менее социально защищенными. В этой среде зрела уверенность, что отступления от социализма (даже в прежнем его виде) несут мало хорошего. Руководство начали подозревать в некомпетентности, в худшем случае — в том, что оно ведет страну «не туда», что идет просто «сдача» социализма, разграбление ранее созданных богатств. Эти подозрения усиливались нарастанием социальных контрастов, когда не связанные с государственным сектором экономики люди не стеснялись демонстрировать значительно возросшие материальные возможности при неочевидно высокой интенсивности труда. Нараставшее недовольство направлялось на Горбачева и его команду, с которой связывали апрельский курс.

В то же время в расширяющейся сфере «альтернативной» экономики концентрировалось социально активное население. Значи тельная его часть была связана с государственно-хозяйственным аппаратом, обладала навыками управления и организации. Группа располагала солидными финансовыми ресурсами. Все это вело к тому, что ее влияние было намного выше, чем численность. Эта группа не противостояла Горбачеву, но стремилась к расширению своих возможностей, легализации статуса, прямому политическому представительству. Это объективно подталкивало ее к радикализации реформ и ориентации на политиков «правее» Горбачева.

К отступлению от социалистических принципов была готова в основной своей массе и интеллигенция. Здесь объективной основой недовольства была очевидная заниженность социального статуса: инженер-технолог или конструктор получал меньше, чем рабочий среднего разряда, мастер зарабатывал намного меньше бригадира, работой которого руководил. Недовольны были и представители интеллигенции, чей труд был связан с непроизводственной сферой и финансировался по «остаточному» принципу: учителя, врачи, работники культпросветорганизаций, лица, занятые в науке. Существовавшие для интеллигенции ограничения по приему в партию резко сужали возможности карьеры, допуска в органы управления, загранпоездок. Все эти группы охотно отказывались от перечисленных «преимуществ» «развитого социализма». Они были той средой, где утверждались представления о том, что существовавшую систему нужно и можно преобразовать в «нормальную», «демократическую», «как на Западе». Их убеждения поддерживала другая группа интеллигенции, связанная преимущественно с научной и творческой элитой, представители которой являлись идейными противниками социализма и советской власти и сторонниками утверждения в CCCР экономических и политических институтов по образцу западных стран. В основном именно эта группа занималась «интеллектуальным обеспечением движения, называвшего себя демократическим, формировала в массовом сознании образ нового общественного идеала. Заметную активность демонстрировали потомки тех, кто в разные годы пострадал от репрессий.

Все указанные и некоторые другие, как мы видим, достаточно разнородные группы составили основу того мощного протестного движения, которое в целом оформилось в 1989 г. На повестке дня вставал вопрос о его политическом структурировании, определения стратегии и тактики достижения определившихся целей.

Как мы уже отмечали, в 1989 г. на одно из главных мест в политической жизни СССР выдвигается национальный вопрос. Его необычно громкое для страны звучание было следствием накопившихся в предшествующие годы проблем, которые в период перестройки было разрешено обсуждать открыто. Но главная причина была, видимо, связана с тем, что союзно-республиканские элиты по достоинству оценили мобилизующее значение этнонационализма как мощного оружия в борьбе против Центра за контроль над республиканскими ресурсами в ходе провозглашенной экономической реформы. Это лежало и в основе внутренней консолидации — разной по темпам и формам в различных республиках — национальных элит и в их стремлении к политическому — опять же в разных формах — обособлению от общесоюзного руководства. Не случайно практически во всех регионах СССР национализм пользовался по сути общими идеологемами.

Первой фазой актуализации национализма, как справедливо отмечает С. В. Чешко, была фаза «альтернативной лояльности», когда национализм «легализовался» в виде «движений за перестройку», но в «национальных формах». На этом этапе республиканские национальные объединения провозглашали себя сторонниками задуманных Центром преобразований, стремясь к их последовательной реализации на своих территориях. Однако постепенно республиканские проблемы стали приобретать этническую окраску и использоваться для нагнетания «национального вопроса». Активно использовалось экологическое движение. Естественная реакция на вредные последствия развития индустрии для природной среды и здоровья приобретала за пределами РСФСР форму заботы о сохранении этнической среды, а пренебрежение экологической безопасностью союзными ведомствами расценивалось как, в лучшем случае, безразличие к судьбе нерусских народов.

Аналогичным образом трансформировались идеи национального возрождения. Первоначально обращение к своей истории и культуре. заинтересованность в распространении языка и традиций были во многом естественными и не имели явной политической окраски. Затем вдруг обнаружилось, что все нерусские народы оказались в состоянии глубокого культурного упадка, деэтнизации и даже на грани исчезновения. Причины этого связывались со «зловредной политикой Москвы». Опровергающие подобные суждения аргументы отметались с порога.

Важное место лидеры национальных движений отводили идее республиканского хозрасчета и экономической самостоятельности. Аналитики уже тогда обращали внимание на ее экономическую сомнительность и очевидную политическую подоплеку. Народное хозяйство СССР развивалось как единый комплекс, для которого внутри страны не было границ. В этих условиях идея «независимой» республиканской экономики выглядела, мягко говоря, неубедительной. Тем не менее в сознание местного населения внедрялась мысль о неэквивалентном (естественно, в пользу Центра) обмене и возможности быстрого улучшения социально-экономической ситуации при условии автономного ведения хозяйства.

Много внимания уделялось обоснованию идеологемы об аннексии Советским Союзом, а до него Россией, тех государств и территорий, историческими наследниками которых провозглашали себя претендующие на независимость союзные республики. Согласно этой логике, СССР и русские были и остаются оккупантами, пребывание республик в Союзе — незаконно, а восстановление исторической справедливости требует воссоздания государственной независимости. Одна из главных исторических идеологем состояла в переносе пороков и преступлений сталинизма на русский народ. Его виновность распространялась и на послесталинский период: русские «мигранты», «наводнившие» Прибалтику, Казахстан, Молдавию, в силу своей численности угрожали существованию «коренных наций». Вообще исторические знания играли исключительную роль в обосновании политических претензий. В 1989—1990 гг. в целом ряде республик были приняты специальные постановления ЦК (например, на Украине), разработаны программы по истории (в Грузии, Молдавии), ориентировавшие ученых и преподавателей на усиление «национализации» местной истории, освещение ее «сложных» поворотов. Историки С. В. Константинов и А. И. Ушаков, специально изучавшие этот вопрос, констатировали, что «к моменту роспуска СССР исторический образ России — страны-агрессора всех времен и при всех вождях в республиках Советского Союза был демонизирован до немыслимых размеров».

Весной—летом 1989 г., когда явственно наметился переход от «альтернативной лояльности» к открытой оппозиции Москве, перечисленные положения легли в основу политических дискуссий с союзными властями. С осени же 1989 г. обозначился переход республиканских коммунистических элит на националистические позиции. Складывалась ситуация, которую применительно к Закавказью Э. А. Шеварднадзе охарактеризовал так: «Мы уже не можем различить между секретарем ЦК республики и отъявленным националистом».

Одновременно националистическими элитами был озвучен ряд идей, которые должны были быть положены в основу внутриреспубликанского обустройства. Взятые вместе, они составили то, что исследователи назвали «концепцией приоритета коренной нации». Концепция включала (и включает) ряд пунктов. Первый: в мировой истории первичны нации, национальная культура, а классы, иные социальные общности — вторичны. Основным субъектом социального действия выступает не класс, а нация. А поскольку ранее эта ситуация представлялась в перевернутом виде, то главное сейчас — национальное возрождение. Согласно второму пункту, «на территории национальной республики живет лишь одна нация — та именно, которая дала название данной республике». При этом «на исконной земле одной нации не может быть равноправия между всеми нациями». Третий пункт гласит, что только обеспечение приоритетного развития коренной нации дает-де гарантию будущности всем нациям. Смысл четвертой базовой идеи состоит в том, что представители некоренной национальности, проживающие на одной территории с коренной, в принципе не могут рассчитывать на равный с ней статус. Пятая позиция провозглашает, что только коренная нация имеет естественное право на самоопределение, сохранение и развитие своей культуры и самобытности. Откровенно расистский душок имела пропаганда вредности межэтнических браков для развития национальной культуры. Шестой пункт предполагал определение временного отрезка, в рамках которого «некоренные» должны были адаптироваться к новым условиям и интегрироваться в «приоритетную» национальную среду. Часто говорили о трех—пяти годах — по аналогии с цензом, «который введен для получения гражданства во многих Иммиграционных государствах». Согласно седьмой позиции, непризнание приоритета коренной нации может вызвать непреодолимый раскол между ней и представителями других национальностей, которым, в принципе, было бы разумнее вернуться туда, где жили их предки, и «там делать политику и перестройку».

Наиболее последовательно идеи «национального возрождения» были сформулированы и «отработаны» в Литве, Латвии и Эстонии. Изучение «прибалтийской модели» отношений с Центром в 1988—1990 гг. имеет исключительно важное значение, поскольку Преимущественно отсюда внедрялось убеждение о необходимости предварительного разъединения политического и экономического пространства СССР как обязательного условия преодоления «наследия тоталитаризма и сталинизма» и успешного проведения задуманных «демократических» реформ. И, что не менее важно, прибалтийский опыт 1988—1990 гг. был использован как инструмент внутриэлитной борьбы на территории России, что имело негативные последствия для страны и населявших ее народов.

Есть все основания для утверждения о том, что в основе действий национальных движений в Прибалтике изначально лежала идея обретения независимости от СССР. Планы ее восстановления появились на Западе еще в 1960-е годы и затем воспроизводились в республиканской прессе перестроечного времени. Эти планы удивительно совпали с реальным развитием событий, что говорило либо о прозорливости авторов, либо о давней укорененности содержавшихся в них идей. Так или иначе, конституировавшиеся осенью 1988 г. народные фронты опирались на массовые сепаратистские настроения «титульного» населения, которые находили отражение на форумах и в программных документах этих организаций. Что касается политической деятельности, то помимо упрочения позиций в местных органах власти она была направлена на решение двух проблем: добиться признания незаконности предвоенной оккупации для легитимации претензий на независимость, а также максимально возможного — в зависимости от политической ситуации — обособления республик в рамках Союза ССР. Определенная синхронность акций, широкая пропаганда идей за пределами региона свидетельствовали о целенаправленности и скоординированности усилий прибалтийских «независимцев».

Первый этап движения «от Союза» можно отнести к середине — второй половине 1988 г. 30 мая Ассамблея национальных сил Эстонии, а затем — Латвии и Литвы потребовала внести ясность в события 1939 и 1940 гг., связанные с присоединением к СССР. Эти требования неоднократно поддерживались массовыми демонстрациями и митингами. Тогда же в политический обиход вводится термин «республиканский суверенитет», который трактуется достаточно широко. В резолюции учредительного съезда «Саюдиса» (22-23 октября 1988 г.) было записано, что «суверенитет Литовской ССР должен охватывать управление всеми отраслями хозяйства, включая экономику, политику, формирование бюджета, финансовую, кредитную, торговую, налоговую и таможенную политику». В 1988 г. усилиями прежде всего эстонских ученых была разработана концепция «республиканского хозрасчета», которая преподносилась как прогрессивная модель реформирования экономических отношений, чудодейственное средство обеспечения процветания. Ее содержание сводилось к переподчинению союзных предприятий республиканским властям, резкому сокращению отчислений в союзный бюджет, обретению права самостоятельно вести внешнеэкономические операции. Были варианты, предусматривавшие введение таможенных границ с другими республиками и собственных денег. Концепция вышла за пределы прибалтийского региона и преподносилась как новейшее достижение экономической мысли. К ее пропаганде подключились и московские ученые.

Осенью—зимой 1988 г. были приняты и некоторые важные законодательные акты, отразившие движение в том же направлении. В октябре в Латвии, в ноябре в Эстонии, а в декабре в Литве местным языкам был придан статус государственных. В ноябре сессия ВС Эстонии приняла Декларацию о суверенитете и дополнения к Конституции, позволявшие в «определенных случаях» приостанавливать или устанавливать пределы применения союзных законов. Несколько позднее — в мае и июле 1989 г. — Декларацию и Закон о государственном суверенитете приняли соответственно Литва и Латвия.

Начало реформы политической системы СССР было использовано для вынесения прибалтийских проблем на общесоюзную трибуну. Депутаты открыто убеждали Председателя Совета Союза ССР Е. М. Примакова в том, что в случае предоставления независимости Литве, Латвии и Эстонии они с пониманием отнесутся к военным проблемам Советского Союза и будут готовы сохранить Стоянки ВМФ, аэродромы, станции раннего предупреждения, вооружения ПВО на своих территориях. Новый Верховный Совет СССР предоставил Латвии, Литве и Эстонии более широкие права iB управлении экономикой. Депутатам от этих республик при поддержке радикалов из других регионов удалось добиться создания парламентской Комиссии по расследованию обстоятельств 1939-1940 гг. Комиссия, работавшая под руководством А. Н. Яковлева, заняла «нужную» позицию, которая была подкреплена авторитетом резолюции II Съезда народных депутатов в декабре 1989 г. Далекая от исторической корректности оценка событий пятидесятилетней давности, тем не менее «развязала руки» «независимцам». К этому же времени литовцам удалось «оторвать» местную партийную организацию от КПСС. XX съезд компартии Литвы (19—20 декабря 1989 г.) объявил ее независимой от КПСС. Тем самым каналы политического Влияния Москвы на регион быстро сужались.

В ходе второго этапа реформы политической системы, когда происходили выборы в местные органы власти (зима 1990 г.), «народнофронтовцы» — сторонники отделения доминировали абсолютно, что позволило избрать идейно консолидированные парламенты. Уже 11 марта 1990 г. Верховный Совет Литвы принял Акт «О восстановлении независимого Литовского государства». Литовская ССР переименовывалась в Литовскую республику, отменялось действие Конституции Литовской ССР, а также Конституции СССР на территории Литвы. Вместо них утверждался временный Основной закон Литовской Республики на основе Конституции 1938 г.

30 марта 1990 г. Верховный Совет Эстонии принял закон «О государственном статусе Эстонии», где говорилось о незакон ности власти СССР в Эстонии с момента ее «оккупации» и провозглашалось начало восстановления Эстонской республики. И наконец, 4 мая 1990 г. примеру соседей последовала Латвия, Верховный Совет которой принял Декларацию «О восстановлении независимости Латвийской республики». Таким образом, в первой половине 1990 г. прибалтийские «независимцы» прошли значительную часть пути к «свободе». Дальнейшая судьба «воссозданных стран» зависела от позиции союзного руководства, на властные полномочия которого стала предъявлять претензии уже вполне оформившаяся политическая оппозиция.

Важной проблемой, которая встала во второй половине 1980-х годов, но не решена и поныне, является проблема исторической преемственности преобразований. Это далеко не теоретический вопрос, как может показаться с первого взгляда. Дело в том, что национальное самосознание как фундамент государства и основа его устойчивости представляет собой тесное переплетение рациональных представлений и иррациональных чувств. Исследователи обратили внимание на то, что освобождение от коммунизма во всех странах сопровождалось восстановлением духовной преемственности с докоммунистической историей. Такой сценарий в принципе предвидели и некоторые российские мыслители в 20-е годы. Они полагали, что если сущностью большевистской власти была антинациональная диктатура, основанная на уничтожении культурно-исторической памяти, то уход от большевизма будет означать лишь восстановление связи времен, углубление национального сознания н национальной памяти.

Еще в 1918 г. П. Б. Струве писал: «На развалинах России, перед лицом поруганного Кремля и разрушенных ярославских храмов, мы скажем каждому русскому юноше: России безразлично, веришь ли ты в социализм, республику или общину, но ей важно, чтобы ты чтил величие ее прошлого и чаял, требовал величия для ее будущего, чтобы благочестие Сергия Радонежского, дерзновение митрополита Филиппа, патриотизм Петра Великого, геройство Суворова, поэзия Пушкина, Гоголя и Толстого, самоотвержение Нахимова, Корнилова и всех миллионов русских людей, помещиков и крестьян, богачей и бедняков, безропотно и бескорыстно умиравших за Россию, были для тебя святынями. Ибо ими, этими святынями, творилась и поддерживалась Россия, как живая соборная личность и как духовная сила. Ими, их духом и их мощью мы только и можем возродить Россию. В этом смысле прошлое России, и только оно, есть залог ее будущего. На том пепелище, в которое изуверством социалистических вожаков и разгулом соблазненных ими масс превращена великая страна, возрождение жизненных сил даст только национальная идея в сочетании с национальной страстью».

Любопытно, что из советских вождей попытка легитимации настоящего через соединение рационального (строительство нового общества) и иррационального (любовь к Отечеству, его истории) была предпринята И. В. Сталиным. Причем стремление опереться на иррациональные эмоции относится к наиболее критическим моментам советской истории. Осуждая в 1941 г. планы гитлеровского командования, Сталин говорил: «Эти люди, лишенные совести и чести, люди с моралью животных имеют наглость призывать к уничтожению великой русской нации, нации Плеханова и Ленина, Белинского и Чернышевского, Пушкина и Толстого, Глинки и Чайковского, Горького и Чехова, Сеченова и Павлова, Репина и Сурикова, Суворова и Кутузова!». Едва ли «великий вождь» был знаком с приведенными словами Струве, но он интуитивно понимал важность опоры на историческую традицию. При этом Сталина нельзя, как это делают некоторые авторы, называть русским националистом. Даже его знаменитая здравица «За здоровье русского народа — наиболее выдающейся из всех наций» была не чем иным, как попыткой подкрепить проводимый курс иррациональным, но действенным ресурсом — русским, российским патриотизмом: ведь едва ли не главным достоинством русских в его глазах было доверие к партии и правительству. При этом политика Сталина носила прямо противоположный характер: запрещалось даже обсуждать вопрос о российских интересах («ленинградское дело»); не печатались русские писатели и поэты, которые «просто» любили Родину без приложения «социалистическая»; кампания же борьбы против «космополитизма», за «русское первенство» носила, по сути, антирусский характер, поскольку методы ее проведения не вызывали ничего, кроме отторжения того, что тупо навязывалось официальной пропагандой.

Проблема поиска идейной и исторической опоры обновленческих процессов во второй половине 80-х годов встала достаточно остро. Однако даже если бы «Горбачев и Яковлев были русскими патриотами, сторонниками реставрации дореволюционной России как государства, они, как лидеры коммунистической партии, должны были... искать обоснование своим действиям в социалистических авторитетах и в социалистической послеоктябрьской истории». Критика сталинизма как извращения ленинизма выдвигала на главные политические роли шестидесятников, как правило, детей вождей ленинской гвардии, репрессированных Сталиным, являвшихся антиподами российского патриотизма и почвенничества. Опора на антисталинизм и реставрацию ленинизма предполагала «реабилитацию ленинской гвардии и идеалов Октября, реабилитацию коммунистической интернационалистической основы большевизма».

Таким образом, с самого начала идейные и духовные процессы пошли в направлении, прямо противоположном логике и закономерностям освобождения от коммунизма: бюрократическому социализму Сталина—Брежнева—Суслова противопоставлялся романтический большевизм 1917 г. Возможность перехода на идейные основы традиционалистского плана теоретически существовала в 1989—1990 гг., когда в печати уже развернулась критика и ленинизма, и социализма как системы. По существу, перед радикальными реформаторами тогда стояла дилемма — перейти к обоснованию преобразований как восстановления прерванной историко- культурной традиции России или внедрить в жизнь страны «общечеловеческие ценности», присоединиться к «цивилизованным» государствам. Как нам известно, фактически политическая элита СССР избрала второй путь, оказавшийся тупиковым. Однако мотив именно такого выбора пока не получил достаточного объяснения в литературе, хотя, на наш взгляд, он был во многом закономерным и коренился в советской политической традиции.

В СССР в 20-е годы сложилась система партийно-государственных отношений, с небольшими модификациями просуществовавшая до середины 80-х годов. Страной реально руководила КПСС, построенная по жестко централизованному принципу. Определенно мой автономией обладали союзно-республиканские компартии, которые в своей деятельности отражали не столько региональную, сколько национальную специфику соответствующих территорий, выступая от лица прежде всего граждан титульной национальности. Союзные республики обладали и наибольшим набором политических и иных институтов, способных артикулировать национальные сюжеты. Партийные и государственные органы, академии наук, творческие объединения интеллигенции, система республиканских средств массовой информации — все они ставили и решали (насколько это было возможно в тех условиях) проблемы, связанные с развитием главным образом тех этнических групп, которые дали название республике. В послевоенные годы широко развернулся процесс «национализации» республиканских элит. Это обстоятельство, а также прогрессирующая в 1960—1980-е годы догматизация официальной идеологии привели к тому, что в жизни многих народов росло значение национальных моментов, шла их определенная «деинтернационализация».

На территории РСФСР ситуация складывалась иначе. Находившаяся в Москве союзная бюрократия, будучи преимущественно русской в этническом плане, по «определению», была более интернациональной по взглядам, ибо в своей деятельности была обязана руководствоваться идеей гармонизации экономических, политических, социальных отношений в масштабах всего Советского Союза, учитывая особенности и запросы весьма разнородных его частей. Собственно российская политическая элита была рассредоточена по регионам, и хотя российские партийные и советские «бароны» формально доминировали в составе общесоюзных органов, этого, как показал исторический опыт, было недостаточно. Российские правительство и Верховный Совет в условиях политической гегемонии КПСС были не в состоянии играть роль консолидирующих республиканских центров. На протяжении 70— 80-х годов верхушка КПСС постоянно пресекала тенденции расширения политической и экономической самостоятельности РСФСР, хотя необходимость в этом уже тогда многим казалась очевидной.

Следует специально отметить, что существовавшая система национально-государственной и партийной организации бывшего СССР оказала прямое влияние на идейное состояние и общественно-политические симпатии интеллигенции, интеллектуальных элит в союзных республиках, с одной стороны, и в России — с другой. Названия городов Тбилиси, Киев, Ташкент ассоциировались прежде всего с центрами развития грузинской, украинской, узбекской культур. Москву же небезосновательно рассматривали как столицу единого многонационального государства, центр общесоюзной интернациональной культуры, призванный играть интегрирующую роль. В сравнении с этим статус Москвы как столицы РСФСР выглядел, и реально был, вторичным. В результате интеллектуальные элиты союзных республик были намного больше укоренены в сво их национальных историко-культурных традициях.

В Москве в силу объективной роли — столицы СССР — интеллектуальная элита была предельно интернационализирована или даже, как считают некоторые авторы, космополитизирована. В основе этого лежала необходимость интеллектуального обслуживания центральных политических и идеологических аппаратов, денационализаторский характер политики которых сейчас отмечают многие авторы. Будучи намного более многонациональной по своему составу, нежели республиканские, московская союзная общественно-политическая элита была намного меньше укоренена в российской и русской историко-культурной почве. Своим миро воззрением и объективным положением она была более открыта и подготовлена к восприятию «общечеловеческих ценностей», представленных преимущественно цивилизационными стандартами ряда стран Запада. Анализ состава наиболее активных проводников перестроечных идей второй половины 80-х — начала 90-х годов свидетельствует: в своем подавляющем большинстве они вышли из центральной политической интеллектуальной и научной элиты, были встроены в официальные государственные и общественно- политические структуры.

Появление национального вопроса было неожиданным для инициаторов реформ. «Раньше считали, что все вопросы решены, ими можно особо и не заниматься. Ваш покорный слуга на первом этапе перестройки искренне полагал, что здесь больших проблем нет. Так уж мы были воспитаны», — вспоминал М. С. Горбачев в апреле 1990 г. Об уровне представлений высшего руководителя о национальной структуре государства говорит такой факт: в сентябре 1989 г. Горбачев утверждал, что в СССР за пределами границ «своих» национальных территорий проживают 50 млн человек, в апреле 1990 г. он говорил о 60 млн, и только в феврале 1991 г., уже в период подготовки к референдуму о сохранении Союза ССР, он вышел на реальную цифру в 75 млн человек. Можно констатировать непонимание той сложной и тонкой связи в системе «партия государство — этничность», ликвидация или ослабление одного из звеньев которой в итоге привели к взрыву, мощность которого не могли предсказать даже самые смелые недоброжелатели СССР. Отсутствие адекватных представлений о реальностях межнациональных отношений и вытекавшие отсюда теоретическое бесплодие и политическая беспомощность во многом предопределили предельно болезненные формы разрешения противоречий между основными элитными группами СССР. В результате на всех направлениях национальной политики руководство страны катастрофически запаздывало с принятием необходимых решений, а если и действовало, то крайне вяло. Это проявлялось и в Закавказье, и в Средней Азии; и в Прибалтике. Неэффективность действий Горбачева на «национальном» направлении стала одним из факторов перманентного падения политического авторитета лидера.

Несмотря на многочисленные «обновленческие» декларации, в своих действиях М. С. Горбачев и его окружение руководствовались идеями своих предшественников, многие из которых восходили еще к 20-м годам. Применительно к нашей теме следует выделить два аспекта. Во-первых, решение национального вопроса допускалось лишь в контексте экономических, социальных, политических преобразований. Значительная самостоятельность, подчиненность национализма собственной логике развития явно недооценивались, что вело к серьезным упрощениям и вульгаризации в национальной политике. Анализ многочисленных выступлений Горбачева показывает, что сам он национальный вопрос рассматривал исключительно как федеративный, причем в рамках сталинской конструкции. Во-вторых, эта политика допускала использование различных принципов в отношении разных народов страны и национально-государственных образований, что являлось источником подспудного сохранения целого ряда взрывоопасных межнациональных противоречий. Отступлений от этих принципов не предполагалось: «Наш Союз настолько разносторонен, что придется по-разному держать его разные части: одних — за ошейник, других — на коротком поводке, третьих — на длинном и т.д.», — опираясь, прямо скажем, на сомнительную образность, разъяснял генсек свою позицию на заседании Политбюро 1 марта 1990 г. В период перестройки такой «плюрализм» союзного руководства особенно ярко проявился в отношении, с одной стороны, к прибалтийским народам и республикам, а с другой — к РСФСР и русским.

Определенная часть союзной политической элиты разделяла убеждение об особом месте Прибалтики в Союзе, признавала ее право на определенную исключительность, основанную на большей «цивилизованности» в связи с культурной близостью к Европе. В этой же среде считали, что Прибалтику «надо отпускать». Позиция Горбачева не была столь категоричной, но на деле вела именно к такому исходу. Генсек был убежден, что без Союза прибалты не выживут. «Да куда они денутся? Перебесятся». По мере роста сепаратистских настроений в выступлениях Горбачева зазвучали нотки обиды: как же, я дал вам невиданную свободу, а вы сразу «побежали». Он с удивлением обнаруживал, что вся его отчаянная аргументация в пользу пребывания в Союзе упирается в глухую стену непонимания. Однако в апреле 1990 г., когда уже были предложения о применении жестких, но законных мер, Горбачев говорил, что «нельзя ремнем дать по «попе» Литве».

В итоге в 1988—1990 гг. союзное руководство «заглотило» все прибалтийские «наживки»: республиканский (государственный) суверенитет, республиканский хозрасчет, — и занялось разработкой механизма выхода из СССР. Такой подход едва ли можно считать дальновидным, поскольку при этом игнорировались права других народов, ибо история каждой этнической группы — «особенная». И если учитывать эту «особость», подобно тому, как это делалось в прибалтийском варианте, то потребовалось бы признать такие же права — «вплоть до» — и в отношении всех других наций. Пример прибалтов оказался заразительным. Сам Горбачев отмечал, что «за вирусом самостийности» туда потянулись националисты из других республик. Тем не менее отмеченная позиция союзного руководства объясняет отсутствие реального противодействия литовским, эстонским и латышским сепаратистам, изначально взявшим курс на отделение своих республик от Союза. В 1987— 1989 гг. союзные власти «не замечали» активной антиконституционной деятельности прибалтийских «независимцев», которые разжигали антисоюзные и антирусские настроения по всей стране. В итоге именно в Прибалтике в 1988—1989 гг. была апробирована та модель развала СССР, которая была реализована в 1990—1991 гг.

В отношении РСФСР и русских М. С. Горбачев выступал в качестве продолжателя традиций предшествующих поколений партийно-политической элиты, многие из которых восходили к 1917 1920 гг., но развивались и позже. Именно тогда сложилась «традиция» решать национальные проблемы без учета русских как национальной группы и фактического отказа им в праве представлять свои интересы. В политическом лексиконе тех лет понятие «русскости» часто было синонимом «великодержавного шовинизма к которому основатели советской государственности относились особенно непримиримо. В. И. Ленин не раз, причем в хлестких выражениях, критиковал «великорусский шовинизм». Как отмечают современные исследователи, «благодаря авторитету Ленина и значимости его высказываний, приобретавших для партии силу руководящих указаний, было положено начало целенаправленной политике игнорирования национальных интересов русских». Сталин говорил «об особом вреде уклона к русской великодержавности». Л. Д. Троцкий настаивал на необходимости дать «решительный и беспощадный отпор... великодержавническим тенденциям». Н. А. Скрыпник призывал «заткнуть глотку» чудищу великодержав- ничества, а Г. Е. Зиновьев — «вытравить его окончательно, прижечь каленым железом». А. И. Микоян настраивал на длительную борьбу, так как «великорусский шовинизм будет, пока будет крестьянство».

На первом этапе «борьба» проявилась в нежелании учитывать русский фактор в структуре партии и государства. А после войны речь уже шла о подавлении попыток придать РСФСР равный с другими республиками статус. Наиболее явственно это проявилось в ходе фабрикации и «расследования» «ленинградского дела», когда были расстреляны русские «националисты» и «шовинисты»: член Политбюро ЦК ВКП(б) Н. А. Вознесенский, секретарь ЦК А. А. Кузнецов, председатель Совета Министров РСФСР М. И. Родионов, первый секретарь Ленинградского обкома и горкома партии П. С. Попков, — и репрессированы сотни других «ленинградцев», которые восприняли всерьез тост Сталина за здоровье русского народа на приеме в Кремле 24 мая 1945 г. и полагали возможным заняться решением вопросов, которые волновали российскую партийную элиту. Согласно воспоминаниям А. И. Микояна, «ленинградцы» были якобы недовольны засильем «кавказцев» в руководстве страны и ждали естественного ухода из жизни Сталина, чтобы изменить это положение, а пока хотели перевести правительство в Ленинград, чтобы оторвать его от московского руководства». Выяснилось, что П. С. Попков в беседах со «встречными и поперечными» ратовал за создание, как в других респуб- I ликах, компартии РСФСР со штаб-квартирой в Ленинграде, за перевод туда правительства России. В кулуарных беседах о Вознесенском говорили как о будущем председателе Совета Министров I РСФСР, о Кузнецове — как о первом секретаре ЦК КП РСФСР, о Жданове — как о Генеральном секретаре. «Заговорщики» могли вменить в вину и «русскую топонимическую революцию»: в 1944 г. в Ленинграде некоторым улицам и площадям, обретшим новые названия после Октября 1917 г., были возвращены их исторические имена. Сталин резко отреагировал на возникшую «угрозу», ведь он понимал, что если из его рук уходит российская партия и государственность, то он остается генералом без армии.

Политическому покровителю Горбачева Ю. В. Андропову приписывают фразу: «Главная забота для нас — русский национализм; диссиденты потом, их мы возьмем за одну ночь». Подобный подход, видимо, разделял и Горбачев. Сейчас очевидно, что далеко не случайной была та шумная «протестная» реклама, которую делали обществу «Память» наиболее преданные делу перестройки издания.

Лукавство подобной позиции состояло в том, что фактически игнорировалось российское почвенническое, патриотическое движение 70-х — начала 80-х годов, накопившее значительный моральный и идейный потенциал. Создание же негативного имиджа русского национализма, основанного, по мнению его критиков, на антисемитизме и ксенофобии, было одной из задач официальных идеологов. Цель такой позиции была одна — дискредитация всего русского национального движения. О весьма сдержанном отношении к нему свидетельствуют и высказывания самого Горбачева. Призывая лучше понять природу обострения межнациональных отношений, Горбачев напоминал слова грузинского диссидента В. Чалидзе: «Демократия будет сопровождаться сепаратизмом, но русские не допустят сепаратизма, а значит, будут против демократии». «Это, конечно, — добавлял Горбачев, — примитивная точка зрения, но она находит отражение в действительности». В. А. Медведев указывал на «великодержавный шовинизм сталинского руководства и проводимую им политику подавления по отношению к нерусским народам». Он же предостерегал о «большой опасности» национально-патриотической идеологии, поскольку она «исключает вестернизацию, может оттолкнуть прозападно настроенную интеллигенцию». Подобные пассажи множили и прогорбачевские публицисты, у которых можно было прочитать: «Призывы к защите интересов великого русского народа — показатель консервативности политического деятеля». Приведенная трактовка «русского вопроса» объясняет отсутствие какой-либо вразумительной реакции на открытую русофобию в союзных республиках, которая стала фактом в 1988—1989 гг. и шла по нарастающей.

Был в такой позиции и чисто прагматический момент. Вслед за Лениным, Каменевым, Троцким и Сталиным Горбачев прекрасно понимал, что реальное равноправие России в ранге союзной республики будет означать конец власти центральных государственных структур и его лично. Благодаря гигантскому весу РСФСР, ее потенциальный лидер превращался в главную политическую фигуру в СССР, что, безусловно, лишило бы любого Генерального секретаря возможности бесконтрольно манипулировать российскими ресурсами. Поэтому в 1989 г. Горбачев не раз осуждал «голубую мечту прибалтов» — сделать и Россию суверенной: «Восстановить авторитет — это да. Но не на путях суверенизации». Поощряя всевозможные суверенизаторские «изыски» в других республиках, Горбачев настаивал на «интеграционной особенности» русских, «сложившейся исторически». «Специфика» России — быть «стержнем всей федерации», ее осью, вокруг которой «все в Союзе будет вращаться». Поэтому «идеологически мы должны обосновать российский феномен. Проблему регионального (!) управления в России пока надо дать только постановочно», — говорил он при обсуждении платформы ЦК по национальному вопросу. При общении со своим помощником Горбачев был прямее: «Если Россия поднимется, вот тогда и начнется!» А. С. Черняев вспоминал о своем «патроне»: «Железно» стоял против создания компартии РСФСР, против полного статуса России в качестве союзной республики. На Политбюро после отпуска (сентябрь 1989 г.) так прямо и сказал: «Тогда конец империи». В этой связи выглядит странным признание Горбачева образца 1995 г. о том, что именно Россия открыла парад суверенитетов.

Российский фактор появляется в политике в 1989 г. На рубеже 1988—1989 гг. как реакция на «прибалтийский вызов» в региональной прессе поднимается вопрос о российском суверенитете. Примерно в это время в среде московской интеллигенции получает довольно широкое распространение записка доктора юридических наук Г. И. Литвиновой, где она указывала на пагубные последствия для России и русских проводившейся до этого национальной политики, в результате которой республика, будучи общесоюзным донором, оказалась на одном из последних мест по важнейшим параметрам социального развития. Официальные издания не спешили обсуждать проблему. Катализатором послужила работа I Съезда народных депутатов СССР и, в частности, эмоциональное выступление на нем писателя В. Г. Распутина — единственного из делегатов, кто в открытой форме решился дать отповедь многочисленным русофобским выпадам в республиках СССР. Едва ли ему можно приписывать авторство концепции «отделения России от

Союза» — в этом направлении подталкивала логика политического противостояния и, главное, нежелание правящей команды замечать российскую тему. Тогдашние российские лидеры — В. И. Воротников и А. И. Власов — не смогли выступить в качестве консолидирующих фигур общереспубликанского масштаба. Их предложения, регулярно излагавшиеся, в частности, в записках, носили паллиативный характер и были выдержаны в духе предельной лояльности к генсеку. Именно поэтому «борьбу за Россию» повели «снизу» провинциальные делегаты и депутаты. «Плотину прорвало» на сентябрьском (1989) пленуме ЦК, посвященном национальному вопросу: впервые российские коммунисты «предъявили счет» союзному партруководству за бедственное положение республики. Позицию многих выразил секретарь Смоленского обкома КПСС А. А. Власенко: «Крупнейшая в стране республика — Россия — находится в условиях финансовой, ценовой, экономической дискриминации. Ее население, особенно в Нечерноземье, да и в других регионах живет значительно беднее, страдает из-за бездорожья, отсталости социальной сферы». На этом пленуме и, позднее — на II Съезде народных депутатов, а также в печати середины — второй половины 1989 г. был вскрыт многолетний механизм перекоса цен, предопределявший «законное» недофинансирование России.

Однако официальные власти по-прежнему не проявляли должного внимания к русским проблемам России. Поэтому часть российских депутатов выступила с инициативой созыва совещания, в котором бы приняли участие все народные депутаты СССР от Российской Федерации. На совещании предполагалось выработать консолидированную позицию отношений республики с союзным Центром. Идея не получила поддержки в Москве, и была предпринята попытка сорвать проведение этого форума. В итоге на совещание в Тюмени (20—21 октября 1989 г.) приехал лишь 51 депутат. Здесь была рассмотрена политическая ситуация в СССР, положение в России, а также создан Российский депутатский клуб.

Анализ отмеченных и других событий позволяет сделать заключение о том, что Горбачев и его окружение оказались не готовы предложить какой-либо разумный вариант разрешения давнего исторического противоречия между союзными и российскими властными структурами. Апогеем их «творчества» стало создание Бюро ЦК по России. Эта идея изначально не могла быть продуктивной. Во-первых, существование такого органа еще в хрущевские времена показало свою искусственность, в результате чего он и был благополучно ликвидирован. Во-вторых, в 1989 г. во всех республиках полным ходом шел процесс «национализации» и обретения большей самостоятельности уже существовавших там компартий, а России вновь «дозволялось» лишь Бюро. Растерянность союзных лидеров проявилась в их уклонении от создания новых российских политических структур, будь то Съезд народных депутатов или Российская компартия. Парадоксально, но ни партийные, ни советские органы власти союзного уровня не занимались ни серьезной подготовкой к выборам народных депутатов России, ни работой с региональными парторганизациями в ходе набиравшего силу движения за создание республиканской компартии. Ошибочность подобного курса ретроспективно отмечали не только противники бывшего Генерального секретаря, но и его наиболее преданные сторонники.

Возможным разумным объяснением такой линии может послужить лишь то, что в период формирования российских властных структур (весна — лето 1990 г.) авторитет и популярность Горбачева стремительно падали по мере нарастания социальных и других трудностей. Инициатор перестройки уже не был общепризнанным национальным лидером, как это было в 1985—1986 гг. Он имел все основания опасаться того, что открытое волеизъявление россиян ни в ходе партийной, ни в ходе советской избирательных кампаний не принесет ему никаких политических дивидендов. Широко используемый радикалами популизм делал шансы Горбачева и его сторонников еще более иллюзорными: осуждению партийных привилегий, смакованию экономических провалов и обещанию быстро решить все стоящие перед страной проблемы официальные власти не могли ничего противопоставить. Фактически в этот период СССР находился на пути к возникновению двоецентрия (Союз—Россия) в принятии наиболее важных для страны решений, что во многом предопределило и стиль дальнейшего поведения Горбачева — политическое лавирование, при котором личностные мотивы (сохранение собственной власти и демократического имиджа) порой становились доминирующими.

В 1989 г. произошли стремительные изменения и в идеологической жизни общества. Из них в числе наиболее важных перемен логично выделить три. Первое: критика истории советского общества в средствах массовой информации приняла откровенно деструктивный характер. Второе: «обвальный» характер критики подводил к сомнению в «социалистичности» построенного в СССР общества, напрочь лишал позитивного смысла все послеоктябрьское развитие страны. Третье: на этом фоне формулировалась программа отречения от прошлого и возвращения страны в «лоно цивилизации» через укоренение на советской почве «демократических» экономических, политических и ценностных институтов.

Ситуацию в сфере исторического сознания достаточно точно определили некоторые из участников совещания историков, проведенного в ЦК КПСС 3 октября 1989 г. Открывая его, секретарь ЦК по идеологии В. А. Медведев выразил официальную позицию. Он отметил, что от представлений о прошлом зависит общественно-политический фон в стране. «И конечно же, историческая проблематика, ее исследование играют огромную инструментальную роль, являясь необходимым компонентом обоснования того, как следует решать сегодняшние задачи». «Нельзя защищать то, что требует разоблачения, — говорил главный партийный идеолог. — С совестью не может быть сделок. Расчет с ошибками прошлого должен быть обязательно доведен до конца, и никаких ограничений здесь быть не может». В то время, когда профессиональная историческая наука переживала непростой период адаптации к меняющимся на глазах условиям, такие призывы объективно осложняли ее развитие. Зато фактически они поощряли «исторические исследования» непрофессионалов, готовых к беспощадному «расчету с ошибками прошлого».

С тревогой о складывающейся ситуации говорил академик Г. Л. Смирнов. Он отметил, что в стране все чаoе появляются публикации, представляющие всю историю социалистического строительства в СССР антигуманным, разрушительным для человека процессом. «В такого рода публикациях этапы нашей истории — 20—30-е годы, Великая Отечественная война, послевоенный период и перестройка — преподносятся таким образом, чтобы не оставить у читателя никаких положительных представлений об осуществленных преобразованиях, конструктивно-созидательной деятельности народа, росте экономики, страны и культуры народа. Репрессии, преступления, ошибки, просчеты составляют при этом не только драматические, трагические стороны исторического процесса, а исключительное и исчерпывающее содержание нашего развития и деятельности партии. Очевидно, цель поставлена такая — не оставить никакого следа в сознании людей, в памяти потомков, доказать крах дела партии, ее идеологии и политики, обосновать необходимость отстранения партии от руководства обществом». На совещании констатировалось, что сейчас историческое сознание формируется преимущественно публицистами, которые господствуют в многотиражных изданиях. В результате в массовом сознании — особенно молодежи — более чем 70-летний период истории страны воспринимается лишь как сплошная цепь преступлений, как своего рода «уголовная хроника». Академик Ю. С. Кукушкин отметил, что без бережного отношения к марксистской идеологии, без тщательного обоснования теории перестройки нельзя рассчитывать на ее успех. Он обратил внимание на то, что невозможно вести подлинную перестройку под флагом нигилизма, деидеологизации, а между тем требование деидеологизации исторической науки усиленно навязывалось с помощью многих средств массовой информации. Оратор выразил удивление пассивностью официальных структур в деле перестройки преподавания общественных наук, что осложняет социальную ориентацию молодежи при столкновении с нескрываемой идеологической агрессивностью экстремистских сил. Академик-секретарь Отделения истории АН СССР И. Д. Ковальченко также выразил убеждение в том, что по важнейшим методологическим вопросам позиция ЦК КПСС должна быть более развернутой и определенной. «Ученые мот соглашаться или не соглашаться с нею, но она должна быть, и ее должны знать». Как бы отвечая на прозвучавшие соображения, В. А. Медведев весьма лапидарно сформулировал «принципиальные позиции» ЦК: Ленин, Октябрь, социалистический выбор. В то же время в своих мемуарах 1998 г. Медведев фактически признает крах собственных попыток повлиять на ситуацию: в 1989 г. в идеологическом отделе ЦК была предпринята попытка создать группу «быстрого реагирования» на необъективные антиисторические выступления в печати. Затея не принесла положительных результатов, так как не нашла заинтересованной опоры среди обществоведов. Уже сложилась ситуация, когда научно-корректная, сдержанная позиция могла быть ошельмована за «консерватизм» или даже «догматизм». Интересен пример, приводимый самим Медведевым. В 1989 г. он как секретарь ЦК обратился к руководству НМЛ проделать анализ готовившейся публикации «Архипелага ГУЛАГ» Солженицына с тем, чтобы читатель получил квалифицированный научный разбор далеко не бесспорных исторических конструкций писателя. Однако, по свидетельству Медведева, «энтузиазма у ученых эта просьба не вызвала» и, несмотря на неоднократные напоминания, работа так и не была проведена. Желающих «подставляться» не оказалось. И хотя профессиональные историки немало сделали для действительно научного переосмысления и освещения многих важных страниц советской истории, решающим их влияние на историческое сознание так и не стало.

Отмеченный подход к освещению советского прошлого повлек за собой попытки дать целостную характеристику построенной в стране системе, К началу 1990 г. в публикациях ученых, прежде всего философов, можно было прочитать, что в СССР построен «не социализм и не ранний социализм», а «казарменный псевдосоциализм, тоталитаризм» (Б. В. Ракитский). Предлагалось «полностью и без остатка» избавиться от «авторитарно-бюрократической социальной и политической системы» (Г. Г. Водолазов). Отмечалось, что в СССР реализована «тупиковая линия эволюции», сложилась тоталитарная система (А. П. Бутенко). Писалось об «органических пороках системы социализма» (Л. С. Васильев), о том, что сейчас «терпит крах... коммунистическая версия социализма», что Октябрь потерпел поражение, «оставив только иллюзию социалистического облика нашего общества», что большевики навязали России «маргинальный путь» (В. П. Киселев). Указывалось на трагедию России, «где в результате революции были с корнем вырваны слабые ростки и без того уродливого русского капитализма, уничтожены культурные традиции... а взамен было предложено восстановление до невиданных размеров «азиатского» имперско-деспотического прошлого, впрочем, несколько приукрашенного (усиленного!) элементами двадцатого века». При этом «марксизм и ленинизм предоставили в распоряжение Сталина все то, чем он пользовался» (Л. С. Васильев).

Избавление от прошлого виделось в возвращении на путь к демократическому, гуманному обществу, движению к «мировой цивилизации». Воплотить эти намерения в жизнь предполагалось через осуществление «антитоталитарной», «антиказарменной» революции, которая будет решать свои задачи в течение определенного «переходного» (или «переводного») периода.

Главным политическим событием 1989 г. исследователи называют Первый съезд народных депутатов СССР, работа которого означала вступление реформы политической системы в практическую фазу. Однако начало реформы по времени совпало с появлением организованной политической оппозиции, с момента возникновения настроенной достаточно решительно. И эти два процесса — реформа государственного устройства и расширение активности оппозиции в борьбе за власть — разворачивались параллельно, при этом последний оказывал все большее, но не всегда позитивное влияние на развитие событий в масштабах всей страны.

Анализ документальных публикаций дает основания для вывода о том, что возникновение оппозиции на I Съезде народных депутатов не было спонтанным актом, но явилось результатом уже наметившейся поляризации и предварительно проведенной организационной работы. Определенным катализатором активизации протестного движения в обществе стала кампания по выборам народных депутатов зимой—весной 1989 г. В обстановке нарастания экономических трудностей усиливались антибюрократические настроения, стремление выдвинуть депутатов из неаппаратной среды. С 22 января в Рязани, Москве, Куйбышеве и других городах проходили несанкционированные предвыборные митинги, организованные группами поддержки кандидатов (А. Д. Сахарова, Б. Н. Ельцина и др.). На этой волне 4 февраля 1989 г. была учреждена новая политическая организация — «Московская трибуна». Этот Клуб московской интеллигенции создавался для организации и Поддержки акций, связанных с выборами на первый съезд. Было Также заявлено, что «Московская трибуна» предполагает играть роль конструктивной оппозиции, занимаясь в основном организацией общественных дискуссий. Группы поддержки «неаппаратных» кандидатов действовали намного изобретательней и эффективней официальных структур, фактически проваливших выборы в Москве и Ленинграде. После выборов по инициативе «независимых» депутатов от Москвы (Г. X. Попова, С. Б. Станкевича, Б. Н. Ельцина, А. М. Емельянова, А. Н. Мурашева, Т. X. Гдляна) был Воздан Московский депутатский клуб. На первом же его собрании было принято решение объединить на будущем съезде в особую группу демократически ориентированных депутатов и разработать альтернативные варианты регламента работы съезда, проектов решений. Накануне открытия этого форума, 21 мая 1989 г., демократические группы и движения Москвы провели в Лужниках 150-тысячный митинг в поддержку демократических депутатов На съезде. В период его работы такие «митинги давления» проводились неоднократно.

На 1 СНД в противовес «агрессивно-послушному большинству» было заявлено о переходе «демократических»- депутатов в оппозицию. 7 июня 1989 г. депутат из Оренбурга В. Шаповаленко объявил о создании Межрегиональной группы депутатов (МГД), в Которую первоначально вошли 150 человек. Летом 1989 г. группа увеличилась до 388 членов, 286 из которых представляли РСФСР. Окончательное организационное конституирование МГД произошло 29 июля на первой общей конференции ее членов. На ней были избраны пять сопредседателей: Ю. Н. Афанасьев, Б. Н. Ельцин, В А. Пальм, Г. X. Попов и А. Д. Сахаров. Бьш избран Координационный совет в количестве 20 с лишним человек. С программными тезисами группы выступил Б. Н. Ельцин, выделив следующие принципиальные идеи: признание частной собственности, децентрализация власти, экономическая самостоятельность республик, их реальный хозяйственный суверенитет. Реформа политической системы предлагала превращение Советов в главный источник власти, что на политическом языке означало необходимость отмены 6- й статьи Конституции СССР, закреплявшей ведущую роль КПСС В экономической сфере упор был сделан на ускоренный переход к рыночным отношениям. Одним из главных было предложение о перераспределении объектов общественной собственности: в руках государства должны были остаться только те отрасли, которые требуют централизованного управления. В социальной сфере декларировалось создание системы льгот для малообеспеченных и оказание всех бесплатных социальных услуг на конкурентной основе между учреждениями, работающими в этой сфере. Впоследствии идеи МГД были «отчеканены» в пяти «де»: децентрализация, демонополизация, департизация, деидеологизация, демократизация.

При популярности демократических депутатов в обеих столицах и некоторых крупных городах их позиции не были столь прочными, чтобы оказывать влияние на принятие серьезных решений или для давления на официальные структуры. Поэтому изначально перед ними стояла проблема привлечения политических союзников, которые также обозначились в досъездовский период. Наметившееся сближение с националистами и сепаратистами закончилось формированием политического альянса на I съезде. Представители прибалтийских республик, выступая за суверенитет, получали поддержку со стороны депутатов МГД: Г. X. Попов, Ю. Н. Афанасьев трактовали эстонские и литовские требования как справедливые и демократические. С этих же позиций выступал и Б. Н. Ельцин. «Межрегионалы» и на других съездах в дискуссиях между Центром и суверенизирующимися республиками становились на сторону последних, отказываясь замечать проявления сепаратизма и махрового шовинизма у своих союзников. Обосновывая свою позицию, они полагали, что экстремизм и сепаратизм вполне совместимы с демократическим движением. В ответ «демократы» получали от «сепаратистов» поддержку в обличении «отживших» экономических, политических и идеологических «тоталитарных» институтов, олицетворяемых союзными властными структурами.

Другим союзником конституирующейся оппозиции становилось стачечное движение. Интерес к рабочим инициативам в «демократической» среде существовал давно, но летом 1989 г. он становится более предметным. К этому времени в регионах, охваченных шахтерскими забастовками, идет создание чисто политических объединений. 17 августа 1989 г. на конференции стачечных комитетов шахт, производственных объединений и городов Донбасса был учрежден Союз стачечных комитетов Донбасса. Был принят его Устав и организован Координационный совет. С Донбассом координировали свои действия шахтеры Воркуты и Караганды. Из руководителей МГД наиболее тесные контакты с лидерами стачкомов поддерживали Г. X. Попов и Н. И. Травкин, которые в ходе своих поездок по шахтерским регионам вели переговоры о координации действий с рабочими лидерами. Объективной основой этого альянса была та же неприязнь к центральным властным структурам: шахтеры «нажимали» на союзные ведомства, требуя быстрого решения накопившихся за десятилетия проблем. «Демократы» «подсказывали», когда и какие шаги (лозунги, протесты, забастовки) нужно предпринимать, подключая шахтеров к общеполитической схватке за власть.

В 1994 г. Г. X. Попов так определял стратегию и тактику МГД: «Мы исходили из того, что аппарат еще долго будет у власти, и нам надо учиться бороться, оставаясь в меньшинстве: запросы, поправки, разоблачения. Потому мы готовились к долголетней оппозиции. Я полагал, что пройдет 3—4 года, пока, выступая с трибун парламента, мы просветим массы, создадим свои организации, структуры, газеты. Чтобы подойти с большими шансами к следующим выборам через пять лет». Однако автор явно лукавил, о чем свидетельствует его выступление на закрытой конференции Московского объединения избирателей и Московской ассоциации избирателей в сентябре 1989 г. «У нас есть все шансы для победы. Нужно ставить на учет каждого депутата РСФСР. Он должен понять (по другой версии — «ему надо втолковать»), что если он будет голосовать не так, как скажет МГД, то жить ему в этой стране будет невозможно», — говорил Гавриил Харитонович. При этом ставка делалась на «народное возмущение», для чего предлагалось «довести систему торговли до такого состояния, чтобы ничего невозможно было приобрести». На конференции прозвучала уверенность, что во время избирательной кампании не обойдется без драк, без нарушений общественного порядка, будет проливаться кровь. Возникли вопросы: «Кто защитит нас от суда? Кто будет платить штрафы и защищать от закона?» Из президиума прозвучал показательный ответ: «У нас есть деньги, чтобы платить штрафы. Есть список 30 адвокатов, которые будут защищать наших людей. Двигать дело будут те, кто не боится сесть на 15 суток и более». Думается, что избранные молодой оппозицией средства достижения цели едва ли можно признать демократическими, — они были скорее радикальными. Поэтому самоназвание «демократическая оппозициях- также является условным.

В стане этой оппозиции во второй половине 1989 — начале 1990 г. происходили важные процессы. Во-первых, шла дальнейшая общесоюзная и общероссийская консолидация «демократических», а по сути антикоммунистических организаций. Во-вторых, развернулось формирование мобилизационных выборных структур, оказавших большое влияние на итоги голосования по выборам в республиканские органы власти России весной 1990 г.

В это время создается Ленинградский народный фронт — одна из самых крупных и активных политических организаций РСФСР: по оценкам, туда входило 6—7 тысяч человек. ЛНФ выступил инициатором объединения демократических сил в масштабах всего Советского Союза. На учредительном съезде прозвучала мысль о создании «демократической суперпартии» как противовеса КПСС. В развитие идеи 28—29 октября 1989 г. в Челябинске прошла Учредительная конференция демократических организаций и движений. По окончании ее работы была создана Межрегиональная ассоциация демократических организаций и движений (МАДО). В ее программных документах было указано, что «в основу платформы ассоциации положены принципы признания приоритета прав человека и общечеловеческих ценностей над любыми общественными и национальными интересами». МАДО поддержала требования об отмене 6-й статьи Конституции, демонополизации государственной собственности, преобразовании СССР в федерацию суверенных республик. Некоторые активисты заявляли, что целью ассоциации является ее превращение в радикальную политическую партию, способную направить страну по несоциалистическому пути развития. Ситуация в стране и общие задачи демократического движения рассматривались в декабре 1989 г. на очередной конференции МАДО в Таллине. В то же время в силу серии причин Российский народный фронт не стал организацией, координирующей деятельность «демократических» организаций на республиканском уровне. Здесь образовался определенный вакуум, который, однако, был быстро заполнен.

Одновременно продолжалось совершенствование «предвыборных механизмов» В июле 1989 г. в МГУ состоялась учредительная конференция Межрегионального объединения избирателей — МОИ. В МОИ входили клубы избирателей 30 районов Москвы, клуб избирателей АН СССР, «Мемориал», Московский народный фронт. Координационный комитет МОИ возглавили Л. Шемаев, Л. А. Пономарев, В. Боксер. По линии МОИ было образовано несколько самостоятельных групп с характерными названиями «Забастовка», «Рабочие отряды». Шемаев был известен как организатор митингов и акций в поддержку Ельцина с 1988 г. Широкую известность получил а так называемая «шемаевская тысяча» — группа активистов, составлявшая постоянную основу проводимых митингов и уличных шествий. Складывалось своеобразное «разделение трупа»: МГД выступала как официальная парламентская оппозиция, я МОИ — как организатор массовых мероприятий и «внешнего давления» на власти.

В развитие этого процесса в октябре 1989 г. в Москве прошел Учредительный съезд Всесоюзной ассоциации избирателей (ВАИ). Ассоциация поставила следующие задачи: проведение активной агитационной кампании против реакционных сил, выдвижение своих и поддержка прогрессивных кандидатов в Советы. Интересно отметить, что на съезде неоднократно подчеркивалась роль ВАИ как «протопартии».

В конце 1989 г. центр тяжести в политической деятельности (Переносится на подготовку к выборам делегатов на съезд народных депутатов РСФСР. Создание общероссийского движения, координирующего деятельность и политических организаций, и избирательных объединений, становилось особенно актуальным. Обозначилось стремление к их определенному единству. В декабре в Свердловске было сформировано движение «Демократический выбор» для поддержки кандидатуры Б. Н. Ельцина. В Москве по инициативе «Демократической перестройки» состоялось совещание 15 неформальных групп, где обсуждался вопрос о подготовке к грядущим выборам. Одновременно в столице прошла Всесоюзная конференция движения избирателей, в которой приняли участие более 300 представителей клубов избирателей из 50 городов 8 союзных республик. Важнейшей практической целью создаваемого Межрегионального объединения избирателей объявлялась поддержка МГД и аналогичных депутатских групп в регионах России и других республиках СССР. В качестве основных форм деятельности были заявлены: участие в избирательном и парламентском процессе, контроль за работой народных депутатов и Советов, изучение общественного мнения. В результате серии консультаций координирующих и руководящих органов московских и общесоюзных общественно-политических организаций 4 января 1990 г. был оформлен рабочий комитет блока «Выборы-90». В течение последующих двух недель обсуждалась его платформа, сам он получил название «Демократический блок». Его окончательное оформление произошло 20—21 января 1990 г., когда было выбрано и итого вое название — «Демократическая Россия». Платформа блока была ориентирована на привлечение максимально широкого круга демократически настроенных кандидатов. Ее основные идеи состоя ли в следующем. СНД. РСФСР должен взять всю полноту власти, стать постоянно действующим органом и объявить суверенитет России. КПСС должна быть лишена монопольного права на власть, а ее деятельность поставлена под общественный контроль. Предполагалось ограничить функции КГБ, который также предстояло контролировать. Указывалось на недопущение снижения жизненного уровня населения, и в первую очередь малообеспеченных слоев Привлечению внимания к движению способствовала публикация его программы в одном из самых популярных изданий тех лет — журнале «Огонек». Надежды российских «демократов» подогревались успехом «бархатных революций», произошедших в странах Восточной Европы во второй половине 1989 г. Помимо возможности перехода власти к оппозиции мирным путем, они еще показали большую притягательность антикоммунистической идеологии, способствовали более быстрому поправению всего спектра оппозиционных сил.

Возможности оппозиции в борьбе за власть были во многом усилены благодаря наличию в ее рядах яркого харизматического лидера популистского толка. Возвышению в 1989 г. Ельцина как лидера общенационального масштаба способствовал целый ряд объективных и субъективных обстоятельств. Во-первых, он был «раскрученный» политик первого эшелона, получивший всесоюзную известность в 1986—1987 гг. своей борьбой с брежневским наследием в Москве. Во-вторых, неясные обстоятельства отставки создали вокруг него таинственный ореол мученика, пострадавшего от «партийных бюрократов< за борьбу «против их привилегий». В-третьих, звезда Ельцина восходила по мере ухудшения социально-экономического положения, когда осознание необходимости изменения политики стали связывать с необходимостью смены лидеров. В-четвертых, в стране сформировались достаточно мощные силы, заинтересованные в радикализации преобразований и нуждающиеся в ярком привлекательном лидере. В консолидации «демократической» оппозиции был заинтересован и Запад, также немало сделавший для поддержки ее лидеров. В-пятых, безусловно. большую роль сыграли личностные качества самого Ельцина. Все пишущие о нем отмечают мощнейшую интуицию, способность улавливать массовые настроения, умение общаться с самой разной аудиторией. Однако намного большее значение имели его колоссальные власто- и честолюбие, подавлявшие любые идеологические привязанности и позволявшие «легко» менять ценностные ориентиры в зависимости от политической конъюнктуры. Менее чем за пять лет он прошел путь от главного столичного коммуниста до главного российского антикоммуниста, запретившего КПСС и возведшего антикоммунизм в ранг национальной политики. Ельцин как никто другой из политиков обладал гениальной способностью обосновать необходимый политический лозунг понятным житейским мотивом. Он был одним из первых, кто в современной российской истории умел столь эффективно использовать в борьба власть огромную силу популизма.

Так или иначе, в 1989 г. степень популярности Ельцина являлась зеркальным отражением уровня падения авторитета Горбачева. Первой пощечиной Горбачеву стала триумфальная победа Ельцина на выборах в Москве весной 1989 г. Иррациональный характер восприятия сопредседателя МГД как антипода генсека осенью 1989 г. особенно ярко проявился в оценке трех эпизодов сомнительного характера из жизни Ельцина, каждый из которых мог Стоить другому политику его репутации или даже карьеры. В случае же с Ельциным все три ситуации молва приписала козням его противников, сам же Борис Николаевич вновь состриг купоны популярности как «незаслуженно обиженный».

В то время, когда оппозиционное движение находилось на подъеме, шла динамичная перегруппировка его различных частей, обретение все большей идейной определенности и организационного единства, ситуация в КПСС складывалась иначе. Традиционные партийные структуры оказались малопригодными для конкуренции с яркими неаппаратными претендентами на депутатские места. Отставание демократизации в партии от демократизации в обществе проявилось во время работы I Съезда народных депутатов. Сверхцентрализованная, строго иерархическая структура КПСС пришла в прямое противоречие с новыми задачами совершенствования советского общества. Однако изменений в работе самой партии было явно недостаточно. Уже в середине 1989 г. в партийной среде стало возникать ощущение, что партию невольно (а может, и сознательно) «подставляют». В силу специфики организации, в строении которой «централизм» традиционно был на много сильнее «демократизма», возможность ее реформирования связывали с инициативой «сверху», со стороны центральных партийных структур. Однако ЦК партии не спешил до конца определяться в стратегии перестройки деятельности КПСС в новых условиях, начиная от низовых звеньев и кончая центральным аппаратом. Этот вопрос специально обсуждался на совещании в ЦК 18 июля 1989 г. Обычно сдержанный Н.И. Рыжков фактически публично обвинил Горбачева в бездеятельности на этом направлении, потребовав, чтобы тот как генсек «больше уделял внимания своим партийным обязанностям», освобождался от «мелочных вопросов», «которые его захлестывают». Тревожное предупреждение Рыжкова было своевременным, хотя и не ранним, поскольку при запаздывании реформирования «изнутри» импульсы стали поступать «извне». 2 августа 1989 г. на заседании Московского партийного клуба было принято решение о создании Демократической платформы в КПСС. Ее лидеры — В. Н. Лысенко, И. Б. Чубайс, В. Н. Шостаковский — объявили о создании организации коммунистов — сторон ников многопартийности и радикальной демократизации КПСС. Инициатива была достаточно быстро подхвачена в регионах, и 30 сентября 1989 г. прошла рабочая встреча организаций, выступающих за реформу КПСС. Представители партийных клубов семи союзных, республик приняли обращение к коммунистам страны, где обозначили конкретные требования к партийному руководству: немедленная отмена 6-й статьи Конституции СССР; введение фракционного плюрализма в КПСС; переход к созданию компартии России; превращение КПСС в парламентскую партию. К концу 1989 г. по стране уже существовало несколько десятков ориентированных на эти идеи структур. И хотя некоторые изначально оценили «Демплатформу» как «пятую колонну», она ставила реально существовавшие проблемы, решать которые официальные партлидеры не торопились. Как пишет один из организаторов движения — В. Н. Лысенко, — накануне XXVIII съезда КПСС Демократическую платформу идейно поддерживало свыше 40% членов КПСС. «Демплатформа» была единственной после КПСС структурой, которая имела отделения не только в России, но и во всех союзных республиках.

К концу 1989 г. советское общество подошло с неоднозначными политическими результатами, что нашло отражение в ходе работы и в материалах Второго съезда народных депутатов СССР (декабрь 1989 г.). На съезде Н. И. Рыжков изложил план перехода страны к рыночной экономике, который радикальными депутатами был оценен как консервативный, и эта оценка тиражировалась в прессе. На съезде были приняты конституционные законы, которые конкретизировали задачи реформы политической системы на 1990 г., — изменения в системе власти должны были спуститься с «союзного» на «союзно-республиканский» уровень. Бурную реакцию вызвало обсуждение «тбилисского дела». И хотя парламентская комиссия подготовила в целом сбалансированное заключение о произошедшем, само обсуждение вопроса на съезде было превращено в акт политической борьбы, в атаку на «партийных консерваторов», привело к осуждению в принципе возможности использовать вооруженные силы в ходе разгорающихся межэтнических конфликтов.

Столь же политически деструктивными были итоги обсуждения вопроса об обстоятельствах вхождения Прибалтийских республик в состав СССР накануне Великой Отечественной войны. Принятые решения лишь подхлестнули сепаратистов в Литве, Латвии и Эстонии. Антироссийская и антирусская риторика со стороны некоторых депутатов из республик была столь резкой, что Горбачев был даже вынужден вмешаться, чтобы одернуть «увлекшихся».

Зима 1989/90 г. — время активной перегруппировки политических сил. С одной стороны, в КПСС постепенно нарастал процесс идейного размежевания. С другой — шла консолидация радикально-демократических сил, проводивших активную подготовку к борьбе за овладение республиканским уровнем власти весной 1990 г.

Анализ основных событий 1989 г. будет не полным без обращения к тем процессам, которые в это время развернулись в странах «социалистического содружества» в Европе. До конца 1988 г. руководители этих стран как бы ожидали от советских лидеров проявления инициативы в назревшем реформировании общественных отношений, но такая инициатива так и не последовала. Напротив, советское руководство настойчиво подчеркивало, что более не собирается вмешиваться во внутренние дела стран, ранее находившихся под пристальной опекой СССР. В этих условиях — вначале в Польше и Венгрии — антикоммунистическая оппозиция заявила о своих претензиях на власть и, используя механизм «круглого стола», эту власть получила. Современникам бросалось в глаза отсутствие реакции на это со стороны советского руководства, которое, по сути, впервые за послевоенные годы повело себя так, будто его эти события не касались. Такая позиция явилась фактическим поощрением тех сил, которые противостояли правящим коммунистическим режимам. В результате последовали революционные выступления в ГДР, Болгарии, Чехословакии. Как отмечал исследователь этой проблемы В. К. Волков, «события развивались по принципу цепной реакции, обращало на себя внимание, что ни в одном из этих случаев не была применена сила, хотя в каждом из этих государств армия и службы безопасности существовали в достаточном количестве. Складывалось впечатление, что руководство коммунистических партий было повсеместно охвачено параличом власти». В литературе высказывалось небезосновательное предположение, что причиной такого поведения было влияние советского руководства. В итоге к концу 1989 г. в Восточной Европе повсеместно произошли «бархатные» (за исключением Румынии) антикоммунистические революции. Трудно было поверить, что всего за один год возможно осуществить такие разительные перемены. Во всех восточноевропейских государствах формировались новые политические системы, в которых не было места «ведущей роли коммунистической партии», утверждался политический плюрализм, многопартийность, началось проведение радикальных рыночных реформ, во внешней политике развернулась активная переориентация на Запад.

События 1989 г. в Восточной Европе академик О. Т. Богомолов назвал «прологом грядущих перемен в СССР», а философ А. С. Ципко даже полагает, что Восточная Европа была «главным субъектом нашей антикоммунистической революции». Так или иначе, все происшедшее в социалистических странах в 1989 г. привело к прекращению существования Организации Варшавского Договора, объединению Германии и складыванию новой, малоконтролируемой Советским Союзом геополитической ситуации в Европе. Не меньшее значение «восточноевропейский пролог» имел и для внутриполитического положения в СССР. «Демократическая» и националистическая оппозиции страны имели возможность наглядно убедиться в том, что советское руководство едва ли пойдет на применение силы в политической борьбе, независимо от того, насколько радикальными будут лозунги противостоящих официальным властям движений и политиков.