Лекция 4
Как мы показали в предыдущей лекции, во второй половине 1986 г. в выступлениях Горбачева были обозначены новые подходы к реформированию общества, заметно отличавшиеся от первоначальных представлений 1985 г. о том, что необходимо сделать для преодоления негативных тенденций предшествующего развития. Вместо во многом спонтанных установок 1985—1986 гг., провозглашенный на январском (1987) пленуме ЦК КПСС план преобразований был достаточно стройным и содержал пусть не бесспорную, но все же концепцию реформ. Принципиально новым в этом плане было то, что основное внимание концентрировалось не на изменениях в экономике, а на преобразованиях политической системы, которые в конечном итоге должны были дать мощный импульс социально-экономическому и духовному развитию общества. Некоторые авторы полагают, что перенос акцента на политическую сферу был реакцией на неудачи в экономике. Мы полагаем, что ситуация была сложнее. Видимо, у Горбачева, не без влияния его окружения, вызрела идея трансформации созданной в СССР общественной системы в иную, апробированную на Западе и основанную на «общечеловеческих ценностях» (в их широком понимании) социальную модель. Поэтому правильным было бы считать, что начало собственно горбачевского этапа реформ, именуемых «перестройкой», следует датировать 1987 г. Ближайший соратник бывшего генсека В. А. Медведев переломный характер этого года связывал с «тремя крупнейшими вехами в жизни партии и страны»: январским пленумом ЦК КПСС, давшим исходный импульс реформе политической системы; июньским пленумом ЦК, разработавшим комплексную программу экономических преобразований; празднованием 70-летнего юбилея Октябрьской революции, в ходе и после которого развернулась переоценка важнейших этапов советской истории, в значительной мере определившая обстановку в стране. Эта оценка важна и интересна тем, что отражает взгляд лидирующей группы, во многом «программировавшей»’ ход перечисленных событий.
В докладе на январском пленуме ЦК для обоснования нового курса политики Горбачев существенно углубил критику доставшегося ему «наследства»- и — пока безлично — предшественников. Он констатировал, что «изменения к лучшему происходят медленно, дело перестройки оказалось более трудным, причины накопившихся в обществе проблем — более глубокими, чем это представлялось нам раньше». Главная причина, по его мнению, состояла в том, «что ЦК КПСС, руководство страны прежде всего в силу субъективных причин не смогли своевременно и в полном объеме оценить необходимость перемен, опасность нарастания кризисных явлений в обществе, выработать четкую линию на их преодоление». Застой в теории привел к абсолютизации сложившихся в специфических исторических условиях форм организации общества. И далее делался принципиальной важности вывод: «По сути дела, возникла целая система ослабления экономических инструментов власти, образовался своего рода механизм торможения (выделено мною. — А. Б.) социально-экономического развития, сдерживания прогрессивных преобразований, позволяющих раскрывать и использовать преимущества социализма. Корни этого торможения — в серьезных недостатках функционирования институтов социалистической демократии, в устаревших, а подчас и не отвечающих реальностям политических и теоретических установках, в консервативном механизме управления». Поэтому «перестройка — это слом механизма торможения, создание надежного и эффективного механизма ускорения». Понятие «механизм торможения» стало одним из новых теоретических штампов «перестроечных» идеологов. Оно, очевидно, было связано с желанием подчеркнуть значимость нового курса — на «ускорение». Однако если «ускорение» быстро «сошло на нет», то «механизм торможения» пустил в обществоведении корни: в 1987—1988 гг. этим термином стали описывать ситуацию едва ли не во всех сферах общественной жизни до 1985 г., что уже на новый лад догматизировало реальную историю.
В качестве главного средства слома «механизма торможения» предлагалось углубление социалистического демократизма, развитие самоуправления народа. Рассматривались вопросы совершенствования работы Советов, профсоюзов, комсомола, говорилось о необходимости повышения роли суда, усиления прокурорского надзора, об обеспечении прав и свобод граждан. Поистине революционной была установка на реформирование избирательного процесса на всех уровнях. Впервые за долгие годы предлагалось проведение выборов на альтернативной основе — выдвижение нескольких достойных людей в качестве кандидатов на руководящие должности, широкое гласное обсуждение их программ и, как итог, действительно свободное волеизъявление избирателей. Решающим подходом к оценке кадров должно было стать их отношение к перестройке, реальные дела по ее осуществлению. Особое значение имело то, что обязательность выборов на альтернативной основе выла продекларирована и для КПСС. Было обращено внимание ма необходимость повышения роли всех выборных органов (я партии, государстве, профсоюзах, других общественных организациях), которые часто «подминались» их «аппаратами».
На одном из центральных мест на пленуме оказалась проблема гласности, роли средств массовой информации в мобилизации масс на перестройку — Горбачев обращался к ней постоянно. Однако уже тогда обозначились разные подходы к этому явлению. Ткачиха В Н. Голубева, первый секретарь Краснодарского крайкома И. К. Полозков отметили чрезмерное смакование прессой негативных сторон жизни, выход за грань объективности в оценке явлений прошлого. В то же время известный актер М. А. Ульянов высказывался за «непричесанную» гласность.
Итак, январский (1987) пленум ЦК КПСС санкционировал Новую линию в проведении реформ, и их инициаторы активно взялись за проведение намеченного курса.
После пленума завершается оформление того понимания гласности, с которым связывают политику Горбачева. Гласность начинают рассматривать и как средство пробуждения общественного сознания, и как инструмент его формирования в определенном Направлении, и как форму контроля за действиями неповоротливых управленцев, и как один из путей мобилизации активных сторонников перестройки. Не случайно А. Н. Яковлев писал о «выдвижении концепции гласности». Он также отмечал, что гласность революционизировала и политизировала общество; она резко расширила возможности общественного анализа: по диапазону доступной информации, снятию запретных тем, возможности задавать любые вопросы и предлагать варианты ответов. Особый интерес представляет признание в том, что «поворот к гласности, строго говоря, не был неизбежен в те годы. Он был продиктован не столько сиюминутной необходимостью, сколько философией перестройки, ее инициаторов». Общество же, по Яковлеву, на том этапе поддержало бы и какой-то достаточно спокойный вариант административного «совершенствования развитого социализма», укрепления технократического — в противовес партийно-идеологическому — подхода к решению жизненных проблем. На Западе сразу заметили, что гласность не равнялась свободе слова. Любопытно и признание В. А. Коротича 2000 г.: «Первый период гласности шел под строжайшим надзором. Полегчало, пожалуй, в конце 90-го».
Естественно, что орудием политики гласности могла стать прежде всего пресса, и закономерно, что менее, чем через две недели после окончания работы январского пленума Горбачев собрал руководителей средств массовой информации и пропаганды для постановки соответствующих задач. Здесь он специально подчеркнул, что главный замысел январского пленума «с точки зрения решения всех проблем — развитие демократии». И в стране, и за рубежом отметили то место в речи, где Горбачев говорил, что «забытых имен, белых пятен ни в истории, ни в литературе не должно быть... давайте все расставим по своим местам». Впоследствии это выступление стали называть «манифестом гласности». При этом и осенью 1986 г., и в 1987 г. Горбачев постоянно призывает к сбалансированному освещению прошлого: «О делах тяжелых партия сказала. И мы не собираемся изображать их сегодня в розовом свете. Но и здесь вступает в силу непреложный, социалистический закон правды. Было и то и другое, и радостное и горькое». Количество «горького» на том этапе дозировалась сверху. На очередной «сверке часов» с руководителями средств массовой информации и творческих союзов в июле 1987 г. Горбачев указал на то, что «мы никогда не можем и не должны прощать или оправдывать то, что было в 1937—1938 гг. Никогда. За это отвечают те, кто был тогда у власти». И он вновь призвал рассказать «о нашей великой революции, вспомнить о людях, о героях революции, о рабочих, о революционерах-профессионалах и о поэтах и о тех, кто был забыт, и о них вспомнить».
Мобилизующая роль прессы представлялась особенно значительной в связи с той оценкой, которую давали инициаторы перестройки состоянию общественных наук. 1 октября 1986 г. Горбачев принял участие во всесоюзном совещании заведующих кафедрами общественных дисциплин, где отметил сохраняющуюся отдаленность обществоведения от запросов жизни. В то же время, отмечал он, сейчас, когда общество пришло в движение и требуются новые подходы к решению обозначенных политиками проблем, «существующая пока постановка и формы, методы преподавания общественных наук в немалой степени способствуют тому, что мы называем догматизмом, схоластикой». На январском пленуме 1987 г. Горбачев вновь говорил о схоластическом теоретизировании и отсутствии конструктивного анализа реальности как наиболее отрицательных факторах развития обществознания. И наконец, весьма резкая оценка в адрес ученых-гуманитариев прозвучала в выступлении А. Н. Яковлева в Академии наук СССР. Здесь он прямо сказал о том, что советское обществоведение пропитано догматизмом и занимается воспроизведением отживших схем 1930— 1940-х годов. Главный идеолог перестройки призвал повысить уровень критичности к сделанному в науке до сих, что должно было «расчистить завалы» и раскрепостить мышление ученых. Побуждающие к этому импульсы в 1987 г. появились прежде всего в публицистике, в массовых изданиях, направляемых горбачевским пропагандистским аппаратом. Таким образом, пресса была призвана обеспечить и интеллектуальную мобилизацию сторонников перестройки.
Изучение общественно-политической жизни 1987-1988 гг. поваляет выделить ряд внутренних подэтапов в рамках этого периода. Эта исследовательская задача в определенном смысле упрощается, поскольку в мемуарной литературе, статьях и выступлениях Перестроечного времени выделены явления и события, которые определял и содержание политического процесса тех лет.
Первый подэтап начинается после январского пленума и продолжается до осени 1987 г. Это время пробуждения общественной активности, формирования инициативного социального поведе- |Ция, связанного с заинтересованным обсуждением широкого круга наболевших проблем. Начавшаяся самоорганизация общества Проявилась в возникновении так называемых «неформальных» движений. Во многих городах стали появляться дискуссионные клубы, Самодеятельные объединения и группы, которые удовлетворяли Потребности рядовой интеллигенции и молодежи в свободном общении и активной полезной деятельности. «Неформальные» объединения изначально демонстрировали больший динамизм в сравнении с традиционными общественными структурами (партией, профсоюзами, комсомолом), они сыграли главную роль в конституировании новых ассоциаций: межпрофессиональных, межколлективных, межтерриториальных.
Курс на проведение политики гласности дал толчок развитию так называемой альтернативной прессы. И хотя ее тиражи были ограничены, тем не менее именно здесь острые проблемы общественной жизни обсуждались в достаточно откровенной и резкой форме. Издания такого рода становились не только способом выражения определенных позиций, но и важным средством организационной консолидации «неформалов», и не только их.
С июля 1987 г. С. И. Григорьянц начинает издавать журнал «Гласностъ». Одновременно стала функционировать и общественная приемная «Гласности». Она создавалась для оказания «помощи людям, чьи права нарушаются местными властями и систематически не восстанавливаются вышестоящими инстанциями». Материалы о таких нарушениях публиковались в журнале.
С 1 августа 1987 г. издается газета «Экспресс-хроника», ставшая одной из наиболее популярных самиздатовских газет. В ней публиковались сведения о деятельности неформальных изданий. «Экспресс-хроника» одной из первых установила тесные контакты с вещающими на СССР зарубежными радиостанциями, а также с западными печатными изданиями.
Рост числа неформальных изданий привел к тому, что с лета 1987 г. стало действовать Информационное агентство СМОТ (Свободное межпрофессиональное объединение трудящихся), целью которого была информационная деятельность независимого характера, а также систематический сбор материалов о неформальных изданиях в СССР. И хотя в провинции функционирование таких изданий наталкивалось на негативное отношение властей, к октябрю 1987 г. их число превысило сотню, что позволило им провести первую встречу редакторов 17 неформальных изданий в Ленинграде. На ней был поставлен вопрос о создании клуба независимой печати.
Следует отметить, что с началом политики гласности самиздат не проявил тенденцию к отмиранию. Напротив, его поступательное развитие шло одновременно с «раскрепощением» «формальной» прессы. Это позволяет сделать вывод о том, что самиздат перестроечного времени не являлся лишь средством «выведения белых пятен истории». Его цели и задачи были связаны прежде всего с организационным процессом консолидации неформальных групп и передачей определенного рода информации. Примечателен в этом плане и состав участников упомянутой ленинградской конференции. На встрече присутствовали корреспонденты центральных газет «Известия», «Смена», «Литературная газета», представители горкома ВЛКСМ. Официальные структуры не считали общественную направленность «самиздатовских» газет выходящей за рамки историко-культурных, экологических, религиозных проблем. Однако каждая из них обладала возможностью распространять сведения о деятельности неформальных групп и организаций, создавая тем самым их контактную информационную среду. Поэтому не случайно в конференции приняли участие «неформальные- клубы «Община», «Аделаида», «Дельта», представители ряда групп Москвы и Ленинграда.
Начало возникновения неформальных групп и объединений относится к 1986 г., однако с большей интенсивностью этот процесс развернулся с начала 1987 г. В этот период по всей стране, и в особенности в крупных городах, возникают сотни групп, часто очень небольших по численности (3—5 человек), «целью которых является развитие социальных инициативных проектов». По мнению исследователя этого вопроса В. Н. Березовского, характерными особенностями этих групп были «организационная неустойчивость как источник их постоянных конфликтов и расколов; основная форма деятельности — общение участников группы; протест, критика — как цель деятельности»; самиздат являлся фактором их сплочения. Наличие самостоятельного печатного издания часто было условием получения необходимого статуса и признания в среде самих «неформалов». Создание архивов и библиотеки печатных изданий свидетельствовало о стремлении движения к устойчивости и расширению сферы контактов между аналогичными организациями по всей стране: в 1987 г. в Москве была открыта Независимая общественная библиотека с абонементом и читальным залом. В ней работали сотрудники независимой прессы и участники неформальных организаций.
Как мы уже отмечали, в орбиту нового движения активнее других втягивалась интеллигенция, поэтому естественной формой деятельности неформальных групп в 1986—1987 гг. были дискуссионные клубы и теоретические семинары. В тот момент это была оптимальная форма существования организаций, которые со временем обретали политический статус. Фактически дискуссии становились важным видом пропагандисткой работы. К числу наиболее влиятельных групп можно отнести образованный в феврале 1987 г. в Ленинграде на «круглом столе» журнала «Эко- клуб межпрофессионального общения «Перестройка». В инициативную группу вошли молодые экономисты, социологи, философы — в их числе И. Б. Чубайс, Е. Т. Гайдар, В. Кикоть. Деятельность клуба была направлена на «выработку программ эффективного и ненасильственного разрешения общественных конфликтов, а также проведение экспертиз по вопросам экономического и политического развития страны». Первая крупная дискуссия, организованная «Перестройкой», прошла в марте 1987 г. и была посвящена обсуждению проекта «Закона о государственном предприятии». В течение 1987 г. на заседаниях клуба выступали известные экономисты: Г. X. Попов с докладом «С точки зрения экономиста», В. И. Данилов-Данильян — «Экономические проблемы перестройки», Н. Я. Петраков — «Управление экономикой и демократизация» и др. В интеллигентских кругах деятельность «Перестройки» получила широкий резонанс во многом благодаря свободной системе участия в инициативных проектах клуба. Именно «Перестройка» инициировала проведение первой встречи-диалога неформальных групп в августе 1987 г.
Вместе с «Перестройкой» организатором этой встречи выступил Клуб социальных инициатив (КСИ), объединявший социологов, философов, журналистов. Клуб был зарегистрирован при Советской социологической ассоциации и стал одним из центров встреч представителей неформального движения в Москве. Основателями КСИ были Г. Л. Пельман, Б. Ю. Кагарлицкий, М. Милютин. Участники клуба поддерживали «общественно полезные инициативы, анализировали и обобщали предложения трудящихся, формируя на их основе общественные проекты». В результате проведенной 20—23 августа 1987 г. встречи «Общественной инициативы перестройки» была организована Федерация социалистических общественных клубов (ФСОК). Во время встречи прозвучали два предложения о возможном объединении неформальных групп. Одно предусматривало создание широкой коалиции групп на основе общедемократических принципов, второе — создание организации клубов социалистической ориентации. В итоге были одобрены оба предложения, однако реализованным оказалось лишь второе; провозглашенная же на основе широкого проекта ассоциация «Кольцо общественных инициатив» так и осталась на бумаге. Вместе с тем участники августовской встречи приняли декларацию, в которой требовали проведения свободных выборов, отмены цензуры, развития рыночных отношений.
Осень 1987 г. явилась определенным водоразделом в развитии общественно-политической ситуации в СССР. На нее повлияли новые оценки истории и политики, прозвучавшие в связи с празднованием 70-летней годовщины Октябрьской революции; первые публичные проявления разногласий в оценке перестройки; политическое размежевание внугри «неформалов» (прежде всего, в крупных российских городах); возникновение национальных движений в союзных республиках.
Во время юбилейных мероприятий, посвященных Октябрю 1917 г., появилось два очень важных документа, представленных Горбачевым и содержавших новые акценты в трактовке как прошлого, так и тогдашнего состояния советского общества. Это были его доклад «Октябрь и перестройка: революция продолжается» и книга «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира». В литературе, на наш взгляд, несправедливо трактуют доклад как «умеренный», «вызвавший разочарование». Во-первых, это был доклад на торжественном совместном заседании высших партийных и государственных органов, и «юбилейная» обстановка неизбежно определяла тон выступления. Во-вторых, доклад был «умеренным» лишь в сравнении с «забегавшими вперед» публицистическими работами: на самом деле выступление Горбачева содержало существенно важные, в том числе и новые, акценты. Здесь лидер партии отметил творческий характер ленинизма, подчеркнув способность Ленина отказываться от не отвечающих жизни догм. В историческом плане Горбачев обратил внимание на важность живого творчества масс, на необходимость смелых социальных экспериментов при созидании нового. Говорил и о значении внутрипартийных дискуссий, которые помогали выработке нужных решений; о недоиспользованных возможностях НЭПа; при признании переломного характера коллективизации необычно много внимания уделил ее негативным последствиям. Был поставлен вопрос о социальной цене революционных преобразований.
На официальном уровне было признано создание к концу 1930-х годов административно-командной системы, охватившей не только экономику, но и распространившуюся на надстройку; при признании «противоречивости» оценки Сталина больше говорилось о беззакониях, совершенных им и «его ближайшим окружением»; указывая на необоснованность репрессий против руководителей партии, государства, а также деятелей культуры, Горбачев призвал довести до конца приостановленный в середине 1960-х годов процесс «восстановления справедливости» — реабилитировать невинно пострадавших; политическая реабилитация Н. И. Бухарина, прозвучавшая в докладе, положила этому начало. В докладе упоминалось имя Л. И. Брежнева как человека прямо ответственного за нарастание негативных процессов в жизни общества в 1970-е — начале 1980-х годов.
В книге же Горбачева принципы «нового политического мышления», первоначально затрагивавшие сферу международных отношений и предполагавшие перенос акцента в оценке явлений с «классовых» на «общечеловеческие» критерии, были распространены и на сферу внутренней политики. Здесь вновь подчеркивался революционный характер перестройки, своеобразие которой заключалось в том, что «это одновременно революция «сверху» и «снизу» и только демократизация позволит преодолеть главного противника реформ — бюрократа.
Помня, какое значение в те годы для идеологической жизни имели выступления первого лица партии, мы должны констатировать: обозначенные им подходы фактически содержали программу переосмысления важнейших сторон жизни советского общества. Как бы призывая активизировать работу в этом направлении, А.Н. Яковлев на пресс-конференции перед журналистами заявил, что «анализ исторического прошлого, данный в юбилейном докладе, не следует рассматривать как окончательный и догматизировать те или иные выводы». Все эти сигналы были восприняты многими журналистами и обществоведами.
Еще одно важное событие осени 1987 г. — публичное проявление «оттенков во мнениях» по поводу перестройки, получившее название «бунт Б. Н. Ельцина». Его выступление было тесно связано со спадом общественной эйфории, вызванной ожиданием быстрых позитивных перемен. Причины этого Ельцин видел в проводимой Е. К. Лигачевым «консервативной линии». В своем письме Горбачеву от 12 сентября 1987 г. он писал: «Между аппаратом ЦК и партийными комитетами (считаю по вине тов. Лигачева Е. К.) нет одновременно принципиальности и по партийному товарищеской обстановки. Вот где, по-моему, проявляется партийный механизм торможения. Надо значительно сокращать аппарат (до 50%) и менять структуру аппарата». Позже, выступая на октябрьском (1987) пленуме ЦК, Ельцин подчеркнул, что «настроение масс все время шло на высоком накале и высоком подъеме. Затем, после июньского Пленума ЦК, стала вера какая-то падать у людей, и это нас начинает очень беспокоить». И хотя выступление было довольно сумбурным, все его оценили как обвинение Горбачева, по крайней мере в нерешительности и даже в отсутствии концепции преобразований в стране. Мотивы выступления Ельцина имеют разное объяснение в литературе. Однако для нас важно другое: отношение к нему высшего партийного руководства и реакция общественности на это отношение.
Сам Горбачев обвинил Ельцина в нарушении партийной этики и охарактеризовал его действия как «политический авантюризм». «Псевдореволюционным авангардизмом» назвал его выступление А. Н. Яковлев, заметивший также, что «Борис Николаевич-перепутал большое дело со своими личными обидами и капризами». В аналогичном духе на пленуме выступили Лигачев, Шеварднадзе и др., осудившие своего коллегу. Однако наиболее гнетущее впечатление произвел пленум московского горкома, на котором «снимали» Ельцина. Здесь ему был устроен форменный разнос в духе худших традиций прежних лет, который производил особенно тягостное впечатление на фоне горбачевских призывов к демократизации и гласности. Следует отметить, что к тому времени Ельцин уже стал весьма популярным в Москве человеком. Горожанам импонировали его активность, решительность в смене «гришинских» кадров, готовность обсуждать самые трудные вопросы и ясность собственной позиции. Поэтому естественно, что в этих условиях массовые симпатии оказывались на стороне Ельцина вне зависимости от того, насколько справедливы были выдвинутые против него обвинения. 12 и 14 декабря в Московском университете в защиту Ельцина прошли студенческие митинги; они были пресечены. 12 декабря там же состоялась дискуссия, в ходе которой студенты и преподаватели требовали гласности в «деле Ельцина» и публикации стенограммы его речи в прессе. Аналогичные митинги прошли в Свердловске и ряде других городов России.
События октября—ноября 1987 г. в Москве положили начало возникновению имиджа Ельцина как борца против «консерваторов» за последовательное проведение перестройки. Одновременно складывались «агитационный фольклор» и «народные мифы», которые, однако, формировались не вполне стихийно. М. Н. Полторанин вспоминал, что интерес к Ельцину был столь высок, что симпатизировавшие ему люди «составили» несколько вариантов его «речи на пленуме», которые были написаны в манере устного выступления. В них были и «протест против линии Лигачева», и осуждение привилегий «номенклатуры» (в одном из вариантов — «жирных котов»), и некоторые другие «детали». Списки быстро «разошлись», и один из них даже достиг Франции и был напечатан в газете «Монд». Ознакомившись с ним, А. С. Черняев записал в своем дневнике: «Должен, однако, заметить, что текст его речи, который я прочел, ну совсем не имел ничего общего с тем, что я услышал из уст Ельцина на пленуме, сидя во втором ряду зала, почти напротив трибуны. Не то чтобы не совпали какие-то абзацы или что-то было добавлено или упущено, или что-то изложено не совсем точно. Нет, просто абсолютно разные вещи! Я, помню, подивился, как такая солидная и информированная газета попалась на явную фальшивку».
К осени 1987 г. относят и начало политизации «неформальных» организаций, которые стали реальным фактором общественной жизни. Постепенно осознавалась ограниченность клубных форм их деятельности, необходимость разработки долговременной стратегии демократического движения и такой его организации, которая позволила бы добиться поставленных целей. В то же время внутри самих «неформальных» групп постепенно происходит размежевание: скрытые ранее разногласия между сторонниками либеральных ценностей и социалистического выбора переходят в открытую конфронтацию. Примером такого рода может служить раскол Координационного центра культурно-демократического движения «Эпицентр», из которого выделилось Культурно-демократическое движение во главе с Г. Ивановым. Из Клуба социальных инициатив осенью 1987 г. выделилась группа «Социалистическая инициатива», вобравшая в себя марксистское крыло КСИ. Вслед за этим из КСИ уходит группа, возглавляемая С. Б. Скворцовым, положившая начало Фонду социальных инициатив. Затем ряд членов КСИ, выступавших против социалистической идеологии, вливается в «Перестройку», в результате чего к весне 1988 г. КСИ остался фактически без активистов. В ноябре же 1987 г. произошел раскол и в самой крупной из групп — в «Перестройке». Внутри клуба образовался целый ряд самодеятельных объединений — «Гражданское достоинство», «Перестройка-88» и некоторые другие. Заметно активизируют свою деятельность группы радикального направления, изначально выступавшие против социалистической идеологии и власти компартии. Речь идет о семинаре «Демократия и гуманизм» во главе с В. И. Новодворской и группе «Доверие» во главе с Е. Дебрянской. В течение ноября—декабря 1987 г. эти группы провели несколько несанкционированных акций в защиту политзаключенных и свободы слова в СССР. Однако, несмотря на все это, к концу 1987 г. организации, идентифицирующие себя как «демократические», имели по меньшей мере две проблемы: они были малочисленны и на том этапе не имели массовой социальной поддержки (рабочее движение находилось в зачаточном состоянии и практически не поддерживало контактов с интеллигентскими группами). Все эти замечания относятся к общественным объединениям, расположенным, прежде всего, на территориях России и Украины.
В тоже время, и это тоже важная характеристика конца 1987 г., в союзных республиках начали формироваться движения на национальной основе, которые в первой половине 1988 г. стали массовыми. В октябре 1987 г. было создано Объединение национального самоопределения Армении. В Ереване прошли многотысячные экологические демонстрации. Аналогичные акции экологистов были проведены в Риге и Вильнюсе. А 18 ноября 1987 г. в Латвии состоялись демонстрации в годовщину провозглашения ее национальной независимости. Любопытно, что в тот же день в Москве прошел « митинг» группы «Доверие» в поддержку национальной независимости Латвии. В митинге приняли участие всего три человека, но он стал как бы символом будущей солидарности «демократической оппозиции» России и национальных движений в союзных республиках. К явлениям такого рода можно отнести и публичную поддержку А. Д. Сахаровым крымско-татарского движения, его выступления по поводу Карабахской проблемы. Можно согласиться с мнением этнолога С. В. Чешко в том, что «дарование Горбачевым гласности открыло легальные способы формирования и пропагандирования национальной идеи, создания националистических политических организаций, которые стали заниматься пропагандой своих идей, давлением на республиканские власти». Первоначально же национальная активность в республиках была облечена в форму народно-демократических движений в поддержку перестройки.
После юбилейных мероприятий осени 1987 г. наблюдается радикализация политики гласности, которая, в свою очередь, вела к поляризации общественных настроений и впоследствии — к политическому размежеванию. Новый этап идеологической активности связан с кампанией по «десталинизации». принявшей широкий размах и имевшей различные формы. В январе 1988 г. при ЦК КПСС была создана комиссия по реабилитации жертв репрессий конца 1930-х годов (первоначально ее возглавил М. С. Соломенцев, затем — А. И. Яковлев). Одновременно разворачивается «десталинизация» «снизу». Союз архитекторов, Союз кинематографистов, журнал «Огонек», «Литературная газета» выступили в качестве организаций-учредителей историко-просветительского общества «Мемориал». Общество ставило своими задачами содействие полной реабилитации жертв репрессий, оказание помощи пострадавшим от них лицам, создание на территории СССР памятника жертвам сталинизма, восстановление исторической правды о незаконных и террористических методах политической деятельности. Под лозунгом «возрождения ленинского облика социализма» в средствах массовой информации развертывается кампания по «демифологизации» прошлого, в ходе которой начинается критика идеологических ценностей социализма. В авангарде шли популярные еженедельники «Огонек» и «Московские новости». На страницах этих и некоторых других изданий ликвидация «белых пятен» постепенно превращалась в закрашивание черной краской целых исторических периодов. При этом с понятием «сталинизм» все чаще начинают ассоциировать все происходившее в стране в 1920-е — середине 1950-х годов, ставить под сомнение социалистичность построенного в СССР общества. Критика прошлого не была самоцелью, но служила для обоснования радикальности намеченных преобразований.
Проблема была столь важной, что обсуждение идеологических аспектов перестройки было выдвинуто на первый план на февральском (1988) пленуме ЦК КПСС. Здесь Горбачев заявил, что в духовной сфере силы торможения «даже сильнее, чем в любой иной», призвал работать с «учетом новых требований». В то же время он уверил, что все это не означает отступления от социализма, подчеркнув при этом, что «мы должны и в духовной сфере, а может быть, именно здесь в первую очередь, действовать, руководствуясь нашими, марксистско-ленинскими принципами. Принципами, товарищи, — добавил Горбачев, — мы нс должны поступаться ни под какими предлогами».
Реакцией на проводившийся курс была и известная статья Н. А. Андреевой «Не могу поступиться принципами», ставшая наиболее заметным явлением в идейной полемике весны 1988 г. С высоты сегодняшнего дня этот документ едва ли можно назвать «манифестом антиперестроечных сил»: при архаичности ряда формулировок здесь были поставлены многие вопросы, которые всерьез волновали не только так называемое «консервативное крыло КПСС», но и просто здравомыслящую часть общества. Н. А. Андреева отмечала тенденцию к политизации неформальных организаций, лидеры которых говорили «о разделении власти на основе парламентского режима»; поднимала вопрос о том, «признавать или не признавать руководящую роль партии, рабочего класса в социалистическом строительстве, а значит и в перестройке»; обращала внимание на ухудшение социально-экономической обстановки уже в годы реформ (о чем сами реформаторы скромно умалчивали); осуждала огульное отрицание всей советской истории, ставившее под сомнение не только прежнюю систему ценностей, но и смысл жизни целых поколений советских людей. Н.А. Андреева также осуждала отсутствие внятной цели и программы преобразований. В статье содержался призыв к защите социалистических идеалов от посягательств «леволибералов», чья идеология, по мнению автора, — «явная или замаскированная космополитическая тенденция».
Статья привлекла к себе интерес, который был усилен ее перепечаткой в некоторых областных газетах и широким обсуждением в ряде организаций. Последние обстоятельства подогрели подозрения в «заказном» характере этого материала и намеренном его «продвижении». Любопытно, что первоначально Горбачев весьма спокойно отреагировал на статью. Однако эта публикация была использована как повод для атаки на «охранительное, традиционалистское» крыло в КПСС. Ответ на статью был подготовлен главным редактором «Правды» В. Г. Афанасьевым, доработан А. Н. Яковлевым и В. А. Медведевым, на заключительной стадии в редактировании участвовал сам Горбачев. В итоге 5 марта в главной партийной газете появилась редакционная статья «Принципы перестройки: революционность мышления и действий», которая знаменовала переход радикально-реформаторских сил в решительное наступление. «Враг перестройки», «сталинист», «консерватор», «аппаратчик», «номенклатурщик» — эти и другие ярлыки активно использовались «радикалами» против «охранителей» и прочно вошли в политический лексикон так называемых «прорабов перестройки», которые к тому времени уже господствовали в информационном пространстве. Кампания против Н. А. Андреевой была рубежной и в другом плане: она разоблачала не только сталинизм, но и открывала этап критики марксизма-ленинизма как утопической и порочной доктрины, который позднее привел к отрицанию социалистической идеи и в итоге поставил под сомнение легитимность власти самого Горбачева.
«Дело Ельцина», осуждение Н. А. Андреевой, кампания по подготовке к XIX партконференции активизировали процесс политического самоопределения в стране. С одной стороны, возрастало число людей, все более сдержанно относившихся к высшему руководству и к проводимому им курсу; отсутствие перемен к лучшему в социально-экономической сфере, смелость идеологических новаций подогревали этот скептицизм. С другой стороны, более уверенно почувствовали себя те, кто был готов — по разным причинам — идти по пути углубления и радикализации намеченных преобразований. В это время формируется довольно широкий круг литераторов и ученых, завоевавших большую известность на критике сталинизма и «застойного» времени. Многие из них сыграли заметную роль в политике и ее интеллектуальном обеспечении в 1988— 1991 гг. В качестве примера можно привести вышедшую в середине 1988 г. книгу «Иного не дано». Эту работу можно условно назвать «манифестом перестроечных сил». Ее авторами были:
Ю. Н. Афанасьев, Т. И. Заславская, А. Д. Сахаров, Г. X. Попов, В. И. Се- люнин, А. А. Нуйкин, Ю. Ф. Карякин, Ф. М. Бурлацкий, С. П. Залыгин, А. В. Яблоков, Ю. Д. Черниченко, М. Я. Гефтер, А. М. Адамович, Д. А. Гранин, Е. А. Амбарцумов, А. Е. Бовин, Л. В. Карпинский, А. М. Мигранян, Н. Н. Моисеев, В. Л. Гинзбург, Л. М. Баткин, М. В. Малютин, М. Я. Лемешев, И. И. Виноградов, С. С. Дзарасов, В. П. Киселев, В. Г. Сироткин, В. А. Фролов, Г. Г. Водолазов, Ю. Г. Буртин, А. П. Бугенко, Д. Е. Фурман, Вяч. Вс. Иванов, М. Д. Франк-Каменецкий. Направление идейной эволюции этих авторов можно проследить, в частности, и по книгам, вышедшим в той же серии «Перестройка: гласность, демократия, социализм» в 1989—1991 гг.
Публикация тезисов ЦК КПСС к XIX партийной конференции активизировала деятельность общественно-политических движений. Весной 1988 г. было объявлено о создании Межклубной партийной группы, в которую вошли «Мемориал», «Демократическая перестройка». «Перестройка-88» и группа «Народное согласие». Лидеры МП Г — И. Б. Чубайс, Г. Г. Гусев, В. Н. Лысенко — стали инициаторами подготовки так называемого общественного наказа XIX партконференции. В состав группы вошли более 50 коммунистов — участников неформальных клубов: членство в КПСС уже не было препятствием для участия в структурах, ставящих самостоятельные задачи. 12 июня представители 18 клубов утвердили временный учредительный документ Московского народного фронта. Целью МНФ было объявлено «содействие демократической самоорганизации масс в борьбе за социалистическое обновление общества». Фронт стремился стать «союзом прогрессивных сил партии и широкого демократического движения». В июне, накануне конференции, в ряде городов страны состоялись митинги Некоторые были посвящены поддержке неизбранных делегатами на конференцию деятелей (в Москве — Ю. Афанасьева, Ю. Карякина, Э. Климова), другие прошли под лозунгом «Перестройка в опасности» (Томск, Иркутск, Свердловск).
И мемуаристы, и исследователи главным политическим событием 1988 г. считают XIX партийную конференцию. Ее называют «рубежом». «исторической», подчеркивают «революционный» характер принятых решений. Для подобных высказываний были определенные основания.
Прежде всего необходимо отметить совершенно новую атмосферу, в которой проходила конференция. Это был первый относительно свободный, демократический форум, проведенный после 1985 г. На конференции прозвучали действительно разные точки зрения по ключевым проблемам; публичной критике — не жесткой, но определенной — было подвергнуто руководство страны. Неравнодушие аудитории проявилось в бурных овациях одним и «захлопывании» других. Влияние конференции на идейный климат в обществе было усилено трансляцией ее работы по телевидению.
Главным в большом докладе Горбачева было обоснование необходимости реформы политической системы как обязательного условия успеха реформ на всех других направлениях. Выступление свидетельствовало о дальнейшей идейной эволюции партийного лидера: в качестве «общечеловеческих» прозвучали те принципы, которые ранее считались атрибутами «буржуазной демократии»: права человека, правовое государство, разделение властей, парламентаризм. Фактически было заявлено о намерении создать гражданское общество. И хотя сам термин не употреблялся, содержательно он был определен достаточно четко.
Новые подходы были конкретизированы в предложениях по реформе политической системы общества, которые затрагивали два базовых института — государство и партию. Намечавшиеся перемены должны были привести к реальному разграничению функций между ними: партия должна была уйти из сферы оперативного управления всеми социальными процессами. Демократизации общества, усилению влияния граждан на принятие решений были призваны способствовать два новых государственных института — съезд народных депутатов и действующий на постоянной основе парламент. Четкое разделение власти между законодательными, исполнительными и судебными органами было основой создания эффективной управленческой системы.
Следует обратить внимание на очень интересную, на наш взгляд, «попытку Горбачева обеспечить плавный переход от старой политической системы к новой. Из общего числа в 2250 депутатов, которые должны были составить корпус народных избранников, 750 предполагалось выбирать от так называемых общественных организаций на их съездах и пленумах — имелись в виду партийные, профсоюзные, кооперативные, молодежные, женские, ветеранские, научные, творческие и другие организации. Первоначально многие негативно оценили это предложение и подвергли его критике. Действительно, некоторые кандидаты в депутаты могли иметь преимущества: руководителям «общественных организаций» было проще «организовать» свое избрание или избрание «нужных» людей; у кандидата же в депутаты по территориальному округу было намного больше сложностей. Определенные преимущества имели и некоторые группы избирателей: состоящие в ряде общественных организаций люди могли проголосовать несколько раз. На самом же деле, на наш взгляд, все это предполагало наименее болезненное встраивание активной части традиционной элиты в новую политическую систему, что должно было умерить возможное сопротивление реформе. При том что большая часть будущих депутатов — 1500 — избиралась вполне демократично и должна была состоять из «новых» людей, именно те 750 человек, которые избирались от общественных организаций, были призваны обеспечить преемственность власти и управления, что было особенно важно на первом этапе.
Столь же неординарным и интересным было предложение Горбачева о желательности совмещения постов руководителя партийного комитета и председателя Совета соответствующего уровня. Это предложение, во-первых, отражало реально сложившуюся в СССР ситуацию, «легализуя» ее. Во-вторых, оно должно было ориентировать партийные организации на поиск не аппаратного руководителя, но пользующегося у избирателя авторитетом лидера — иначе такой человек не смог бы возглавить Совет. С другой стороны, при таком подходе партийный лидер и партийная организация как бы ставились под контроль беспартийных масс. Все это могло существенно продвинуть вперед дело демократизации партии. О том, какое значение Горбачев придавал этому предложению, говорит любопытный эпизод. Пункт «о совмещении постов» резолюции «О демократизации» голосовался отдельно, и когда из 4986 делегатов лишь 209 проголосовали «против», Горбачев облегченно вздохнул и бросил реплику: если бы не прошло это предложение, он бы не голосовал и за всю резолюцию о демократизации. Показательно и то, что эта реплика не вошла в стенографический отчет конференции.
К числу наиболее ярких выступлений, отражающих скептическое отношение к происходящим переменам, относят речь В. В. Бондарева. Многие сочли точным его сравнение перестройки с самолетом, который подняли в воздух, не зная, «есть ли в пункте назначения посадка». Бондарев отразил и тревогу в отношении проводимого большинством официальных изданий идеологического курса. «Та наша печать, что разрушает, унижает, сваливает в отхожую яму прожитое и прошлое, наши национальные святыни, жертвы народов в Отечественную войну, традиции культуры, то есть стирает из сознания людей память, веру и надежду, — эта печать воздвигает уродливый памятник нашему недомыслию, геростратам мысли, чистого чувства, совести... Вдвойне странно и то, что произносимые вслух слова «Отечество», «Родина», «патриотизм» вызывают в ответ некое змееподобное шипение, исполненное готовности нападения и укуса: «шовинизм», «черносотенство». Показательно, что выступление Бондарева было бурно поддержано делегатами. вто время как оппонировавший ему Г. Бакланов, призывавший избавляться от «лишнего груза», был «захлопай».
Одним из центральных эпизодов конференции, привлекшим широкое общественное внимание, стала речь Б. Н. Ельцина. Он фактически повторил основные идеи своего октябрьского выступления, однако, в отличие от осени 1987 г., признал ошибочной не Саму прозвучавшую тогда из его уст критику, но лишь избранный для нее момент. Ельцин вновь обвинил руководство в отсутствии четкого анализа реальной обстановки в обществе, в результате чего «за три года не решили каких-то ощутимых реальных проблем для людей, а тем более не добились каких-то революционных преобразований». Делегаты лояльно оценили выступление Ельцина. Мысль о чрезмерной импровизации в действиях руководства звучала и у других ораторов. Здесь же фактически Ельцин публично сформулировал свой «фирменный» политический лозунг для 1988— 1990 гг.: «Социальная справедливость и борьба с привилегиями бюрократической элиты». Эти идеи, а также проявившаяся готовность Ельцина выступать в роли оппонента высшей партийной власти (впервые за долгие годы, да еще на глазах у всей страны), амплуа «несправедливо обиженного», — все это вызывало искренние симпатии населения, делая его одним из самых популярных политиков. Ситуация нашла отражение, в частности, и в политическом фольклоре тех лет. Прозвучавшее на конференции со стороны Е. К. Лигачева обвинение «Борис, ты не прав!» молва быстро Превратила в другое — «Егор, ты не прав!». И эта реплика также работала на укрепление авторитета опального московского руководителя.
Г. X. Попов позже вспоминал, что именно участие Ельцина в конференции и его выступление на ней привлекли внимание сторонников радикализации перестройки и заставили их всерьез оценить его шансы как возможного лидера демократических сил в перестройке. Само понятие «демократические силы» конституируется примерно в это же время. «Демократ» в терминологии 1988 г. — активный сторонник реформ, антагонист «консерваторов-партократов». Необходимость четкого определения собственного идеологического статуса становилась актуальной и неизбежной в преддверии реформы политической системы, в ходе кото рой речь шла не просто о поддержке начинаний «прогрессивного руководства», но началась реальная борьба за представительство в органах, принимающих решения.
Объективно конференция и ее решения вели к радикализации преобразований в общественно-политической сфере: фактически был дан старт глубокой конституционной реформе, усилился накал критических выступлений в прессе, развернулось обсуждение проблемы расширения прав союзных республик. Однако успех реформы политической системы во многом определялся состоянием социально-экономического развития СССР. Очевидно, что задуманные преобразования государственности, означавшие, по сути, коренную ломку — хороших или плохих, но «работавших» — институтов, неизбежно вели к снижению уровня управляемости социальными процессами, по крайней мере в рамках определенного временного промежутка. Экономическая стабильность или, наоборот, дестабилизация могли существенно повлиять на ход и направленность задуманных изменений.
Концепция экономической реформы Горбачева и его команды была сформулирована на июньском (1987) пленуме ЦК КПСС Подготовка к нему шла трудно: как мы отмечали, еще осенью 1986 г. группа специалистов пыталась определить систему необходимых преобразований; весной же 1987 г. еще обсуждался вопрос, проводить ли пленум по научно-техническому прогрессу или посвящать его общим народно-хозяйственным проблемам. Сам Горбачев вспоминал, что только в марте 1987 г. стали нащупываться новые подходы. На проведении пленума по экономической политике в целом настаивали хозяйственные руководители.
Основным результатом июньского пленума стало принятие Закона о государственном предприятии и «пакета» из 11 совместных постановлений ЦК и Совмина СССР, конкретизирующих закон (о Совмине, Госснабе, Госплане, Минфине, республиканских органах управления, о реформе ценообразования, совершенствовании банковской системы). Законом изменялось соотношение прав министерств и предприятий, союзных и республиканских органов власти. Введением «государственного заказа», охватывавшего лишь часть производимой предприятиями продукции, предполагался их постепенный перевод в рыночный режим работы. На самих предприятиях предусматривалось избрание руководителей, а также советов трудовых коллективов (СТК), что также должно было мобилизовать активность, повысить ответственность и заинтересован иметь работников. Эту же цель преследовало расширение прав предприятии в определении зарплаты и выборе ассортимента выпускаемой продукции. Очень «рыночной» была статья 23 Закона, допускавшая возможность прекращения деятельности убыточного предприятия.
Закон о государственном предприятии, по мнению разработчиков, обобщил все лучшее, что существовало в тогдашней практике хозяйствования и было апробировано в порядке эксперимента. Одновременно Закон явился вершиной предшествующего этапа экономического вольномыслия, предоставляя предприятиям невиданную ранее свободу и вводя реальные элементы рыночного регулирования хозяйственных отношений. И тем не менее практически все — и мемуаристы, и исследователи — отмечают, что уже первые результаты действия Закона были далеки от ожидаемых.
В 1988 г. госзаказ составил в среднем 85%, однако предприятия требовали его увеличения, так как отсутствие опыта, а также рыночной инфраструктуры (бирж, посреднических контор и др.) осложняло реализацию изготовленных изделий. Постепенно прямые связи между предприятиями начали восстанавливаться, но Принимали форму преимущественно бартерных отношений и, следовательно, были шагом назад даже не только в плане продвижения к проектируемому рынку, но и в сравнении с реальной социалистической экономикой. Выборность директоров часто приводила к выдвижению не лучших профессионалов, в деятельности которых к тому же усиливался популизм. Многие предприятия воспользовались возможностью поднять зарплату своим работникам И в то же время повышали цены на свои изделия, сокращали выпуск дешевого ассортимента. Не всегда повышали уровень управления и советы трудовых коллективов, дублируя функции и профсоюзов. и администрации. «Зависала» и статья 23 Закона (о возможном банкротстве): в 1988 г. более 30% предприятий были убыточными, а еще 25% получали небольшую прибыль; при переходе на самофинансирование и лишении господдержки они рисковали стать банкротами, вызвав взрыв безработицы. К такому повороту событий государство не было готово ни в экономическом, ни в социально- политическом плане. В современной литературе Закон о госпредприятии получил еще более жесткую оценку.
Столь же неоднозначной оказалась и кооперативная политика. В 1987-1988 гг. был принят ряд актов, поощряющих частную инициативу. Главным из них стал Закон «О кооперации в СССР» (май 1988 г.). За счет стремительного роста кооперативного движения государство стремилось улучшить положение в социальной сфере: неудовлетворенный спрос на промтовары народного потребления составлял более 30 млрд руб., а в сфере услуг, оказываемых госпредприятиями, — около 15 млрд. Однако чем активнее развивалось кооперативное движение, тем более настороженное отношение оно вызывало. Льготы позволяли кооператорам брать сырье по низким госценам, а продавать свою продукцию по высоким, коммерческим. При сопоставимой интенсивности труда зарплата в кооперативах была несравненно выше, чем в государственном секторе. Несовершенство системы контроля часто приводило к тому, что руководители некоторых предприятий создавали при них кооперативы. Возможности использовать государственную материально-техническую базу и ресурсы, соединенные с преимуществами и льготами кооператоров, давали особенно значительный эффект; полученные доходы распределялись, естественно, неравномерно. Такие кооперативы откровенно паразитировали на теле государственной экономики. Закон о кооперации легализовал и теневой бизнес, создал условия для «отмывания» криминальных денег. С принятием этого закона, способствовавшего увеличению социальных диспропорций, специалисты связывают быстрый рост рэкета. В 1988 г. было зафиксировано 600 случаев рэкета, и только в 137 из них потерпевшие обратились за помощью в правоохранительные органы.
Реформирование экономики страны в 1987—1988 гг. не ограничилось принятием законов о госпредприятии и кооперации. Стали создаваться совместные предприятия; были расширены права госпредприятий и кооперативов во внешнеэкономической деятельности; началась коммерциализация отраслевых банков; в августе 1988 г. был зарегистрирован первый кооперативный банк; в ходе обсуждения аграрных проблем продвигалась идея аренды; было разрешено приступить к выпуску акций предприятиями и организациями; рассматривался вопрос о возможной конверсии.
Но, тем не менее, реализация Закона о государственном предприятии, попытка использовать «кооперативный» ресурс были наиболее значимыми направлениями экономического курса 1987— 1988 гг., однако ни одно из них не решило тех задач, которые первоначально на них возлагались. Более того, наложившись на проинфляционные меры предшествующего этапа, эти два элемента политики значительно усугубили ситуацию как в народном хозяйстве в целом, так и в особенности на потребительском рынке. В принципе результаты производственного развития СССР в 1986-1988 гг. выглядели предпочтительнее предшествующего периода. Однако увеличение денежной массы, не обеспеченной товарами, сводило на нет усилия в базовых отраслях. С 1988 г. отмечали начало ажиотажного спроса, а уже к осени говорили о развале потребительского рынка в результате финансовых диспропорций.
В литературе существуют различные объяснения хозяйственных неудач в СССР в 1985—1988 гг. Пишут о затягивании начала реформ, об ошибочности приоритетов (начали с машиностроения, а надо было с сельского хозяйства), о сопротивлении (консерваторов и радикалов). Однако нам наиболее корректной представляется позиция В. С. Павлова, занимавшего ряд ключевых управленческих постов (председатель Госкомцен, министр финансов, премьер-министр), который был и участником, и свидетелем дискуссий по поводу принятия важных экономических решений.
Павлов отмечает недооценку (мягко говоря) роли финансовых рычагов регулирования экономики в качестве элемента мышления высшей партийно-хозяйственной элиты, особенно проявившуюся в 1985-1988 гг. По его мнению, разделявшемуся и некоторыми экономистами, ценовая и денежная реформы должны были если не предшествовать, то по крайней мере сопутствовать, не отставать от других «прирыночных» преобразований. В СССР же ситуация развивалась иначе. Принципиальное решение о реформе ценообразования было принято на июньском (1987) пленуме ЦК, она должна была начаться с 1 января 1988 г. Всю вторую половину 1987 г. Госкомцен «гнал» подготовку реформы, и к началу января 1988 г. ее параметры были определены. Не отрицая ее важности и необходимости «в принципе», реформу, тем не менее, «отложили». Это было сделано в силу существования ряда стереотипов, мощное давление которых испытывали как рядовые граждане, так и руководство страны.
За долгие годы у населения сложилась убежденность в том, что экономические преобразования при социализме могут приносить пусть медленное, но лишь повышение жизненного уровня. Перспектива изменения цен, возможность банкротства предприятий и появления безработицы негативно воспринимались общественным сознанием. На новых лидеров влияли и другие соображения. Для большинства из них понятие «реформа ценообразования» было синонимом «повышение цен», что подпитывалось опытом 1960—1980-х годов. Пойти на такую реформу означало поставить под удар свою популярность. Для Горбачева ситуация осложнялась «взрывом ожиданий» 1985—1986 гг., когда он стал олицетворением курса на революционный прорыв в социальной сфере. Пойти на «повышение цен» было равнозначно подвергнуть сомнению свою компетентность и накопленный с большим трудом в течение многих лет политический капитал. Как политические, так и психологические, сугубо личностные мотивы заставляли всячески оттягивать принятие внутренне неприятного решения. Е.Ф. Сабуров прямо писал о «разрушительном страхе» как мотиве бездействия. Этим можно объяснить тот факт, что, несмотря на принятие аргументов в пользу изменения системы цен и неоднократное одобрение предложенных мер, в том числе и на заседаниях Политбюро, важнейшая рыночная реформа так и не была запущена ни в 1988 г., ни позже.
Интересно отметить, что даже «сочувствующие» реформаторам авторитетные исследователи уже в 1987—1988 гг. писали о неизбежных трудностях для населения на первом этапе преобразований. Тем не менее подконтрольная горбачевско-яковлевская пресса так и не была сориентирована на необходимую идеологическую подготовку болезненной реформы. О ней открыто заговорили лишь под влиянием кризиса в 1989 г., и она сразу же оказалась в центре политической борьбы и стала предметом популистских спекуляций. Можно согласиться с выводом о том, что, призывая к проведению рыночных реформ, горбачевское руководство само оттягивало их начало. В результате кризисная ситуация в социально-экономической сфере становилась все менее управляемой, сужая возможности относительно плавного перехода к рыночным отношениям и создавая питательную почву для политического и экономического радикализма.
В сентябре 1988 г. Горбачев в ходе поездки в Красноярск впервые столкнулся с негативным отношением населения к перестройке. люди были озабочены не только отсутствием перемен к лучшему в социальной сфере, но и вопросом, куда делись товары, которые еще недавно не были дефицитом. В прессе также стали появляться материалы, где звучали мотивы разочарования. В ответ на эти настроения 30 сентября на встрече в ЦК с руководителями средств массовой информации, идеологических учреждений и творческих союзов Генеральный секретарь призвал не приписывать перестройке то, что связано с предшествующим периодом, и заявил о неправомерности «догматично», «некритически» переносить на сегодняшний день «критический пафос о предкризисном положении».
В 1992 г. А. Н. Яковлев, вспоминая о событиях второй половины 1988 г., указывал на происходившую в этот период «эволюцию представлений» о путях, степени радикальности и конечных целях реформирования общества. Особенно важным является его замечание о том, что именно в это время «перестройка приобрела автономность от ее инициаторов». Подобным образом оценивали ситуацию и другие участники событий тех лет.
В июне—июле 1988 г. по всей стране создаются «народные фронты», что позволило их представителям 13 августа провести рабочую встречу в Ялте. По оценке исследователей, наиболее крупными структурами в то время были: Байкальский народный фронт (Иркутск), Ивановский и Уральский народные фронты, образованные на основе клубов «Рабочий» и «Отечество». Существенным было влияние московских представителей, которые еще до начала партконференции посетили десятки городов, пропагандируя идею создания народных фронтов на территории РСФСР. Итогом этой инициативы стало создание в середине декабря Российского народного фронта. Образование Народных фронтов обозначило новую фазу в движении «неформалов». Инициаторы создания этих объединений неизменно декларировали, что фронт — общественная организация, но не партия, так как «нелепо создавать партию, которая ставит цель проводить решения другой партии», что подобная структура необходима как «камертон развития демократических процессов, который бы реагировал на малейшее их искажение».
Процесс образования более массовых, чем элитарные клубы, структур привел к резкой активизации митинговой деятельности. Показательно, что официальные власти сразу же (в июле 1988 г.) отреагировали на это принятием нового акта, регламентирующего проведение митингов и демонстраций. В сентябре—октябре Московский народный фронт развернул широкую кампанию в связи с веденными правилами, а также против лимитов на подписку, которые распространялись на 44 наиболее популярных издания. Начиная с октября, в Москве проводились многотысячные политические митинги (7 октября, 20 ноября, 10 декабря). В это время «неформальное» движение постепенно изживает стихийность в своем развитии, становится более организованным. Оно стимулируется и «новыми функционерами», «сознательно расширяющими базу своего движения методом «размножения» дочерних группировок и слияния их в «свободные» ассоциации, координируемые из одного центра».
В середине — второй половине 1988 г. наблюдалась заметная активизация изданий и групп откровенно антикоммунистической направленности. Наиболее отчетливо это проявилось в действиях «Демократического Союза» (ДС), один из лидеров которого, И. Царьков, прямо заявлял, обращаясь к коммунистам: «Подождите, скоро мы в вас будем стрелять». Общественный резонанс вызвали митинги ДС 21 августа и 5 сентября. В первом случае собрание на Пушкинской площади было связано с 20-летием со дня ввода войск в Чехословакию, во втором — приурочено к 70-летнему «юбилею» «красного террора». Скандальный характер мероприятий привлек внимание журналистов и обеспечил «хорошую» прессу. Но примечательным в этой истории было другое: участников акции лишь ненадолго задержали, а затем вскоре отпустили. По сути, впервые призывы к насильственному свержению существующего в СССР строя не получили действенного отпора со стороны правоохранительных органов. Тем самым объективно было продемонстрировано, что границы дозволенной политической деятельности если не стерты, то по крайней мере отодвинуты на существенно отдаленные от прежних рубежи. При этом даже достаточно радикальные позиции, располагавшиеся, однако, между взглядами «деэсовцев» и официальным подходами, начинали выглядеть как относительно умеренные и респектабельные.
Все это в полной мере относится к событиям в Прибалтике. Здесь разворачивался основанный на национальной идее процесс массовой политизации. Осенью 1988 г. в Латвии, Эстонии и Литве оформились Народные фронты, которые интегрировали в свой состав многие, в том числе и антикоммунистические, организации этих республик. Местные компартии также не могли игнорировать возникшие структуры, поскольку озвучиваемые ими лозунги демократизации, расширения самостоятельности республик, защиты окружающей среды и национального возрождения были действительно привлекательны для населения. Общий «враг» — союзные партийно-государственные и ведомственные органы — обусловил идейную и организационную солидарность прибалтийских народнофронтовцев и российских «неформалов», которые изначально рассматривали себя частями единого протестного движения. При этом российские «демократы» не без ревности поглядывали в сторону прибалтийских союзников, создавших опережающую модель демократического движения и сумевших собрать под свои знамена практически большую часть граждан своих республик. На их территории в 1988 г. проводились конференции и съезды неформальных групп и движений России. Интересно и то, как российские «демократы» обосновывали роль Прибалтики в качестве «передовой периферии», где быстрее, чем в целом по стране, появлялись ростки гражданского общества.
По мнению одного из ведущих авторов 1988—1991 гг., вице- президента Советской социологической ассоциации Б. В. Ракитского, положение в СССР Латвии, Эстонии и Литвы имело «существенную специфику». «Сталинский режим был навязан прибалтийским народам в своем уже окончательно сложившемся виде, и его бесчеловечность была очевидна для этих народов с самого начала. Псевдогуманистическая, псевдосоциалистическая идеология, прикрывающаяся марксистской фразой, по-настоящему так и не стала «своей» для коренного населения Прибалтики. Во всяком случае, оставаясь чуждой для старших поколений, она не смогла стать доминирующей и в новых поколениях. Именно это глубокое — мировоззренческое и моральное — противостояние прибалтийских народов казарменному строю, а не чисто национальный (как это зачастую выглядит на поверхности) фактор является истинной причиной широкой массовости и радикальности демократического движения в Прибалтике». Не менее характерен и взгляд демократов на политических оппонентов «коренных» прибалтов: «Отношение к сталинистским по сути порядкам, в том числе сталинской национальной политике, как к «своим», нормальным, справедливым свойственно преимущественно тем жителям Прибалтики, которые переселялись сюда из других республик... Они как бы не замечают, считают естественным положение, при котором ущемляются права и возможности развития коренной нации, не признается суверенность малого народа, его право распоряжаться своим национальным богатством и своей судьбой». И далее — особенно интересно: «На этой базе и возникли в Прибалтике так называемые интернациональные (на самом деле — антиперестроечные, реакционно-шовинистические) движения, в которые оказались вовлеченными оболваненные сталинистской великодержавной пропагандой рядовые рабочие». Я не случайно «злоупотребил» цитированием, поскольку приведенные оценки и суждения содержат достаточно полный набор «демократических» стереотипов в отношении Прибалтики, которые постоянно воспроизводились и разных формах в 1988—1991 гг. В то же время и официальные союзные власти изначально снисходительно относились к «местным перехлестам». В ноябре 1988 г. во время пребывания в Латвии, Литве и Эстонии членов Политбюро ЦК КПСС В. А. Медведева, И. Н. Слюнькова и В. М. Чебрикова их постоянно пикетировали с плакатами «Русские, убирайтесь вон!», «Немедленный выход из Союза» и т.п. Однако, как и в случае с «Демократическим Союзом», никакой реакции властей не последовало. Бывший руководитель КГБ В. А. Крючков даже утверждал, что другой член Политбюро — А. Н. Яковлев, в то время ближайший советник и соратник Горбачева, — прямо поощрял создание народных фронтов и сыграл едва ли не решающую роль в дестабилизации обстановки, дав «зеленый свет» альтернативной, антикоммунистической активности в регионе.
Осенью 1988 г. развернулась работа по реализации мер, намеченных XIX партконференцией. Удовлетворив «просьбу» А. А. Громыко об уходе на пенсию, М. С. Горбачев 1 октября 1988 г. возглавил Президиум Верховного Совета СССР, сконцентрировав, таким образом, в своих руках высшую партийную и государственную власть. Избрание прошло в «лучших» партийных традициях — без обсуждения и без альтернативных кандидатур. Та же сессия Верховного Совета утвердила поправки к Конституции СССР, которые узаконили будущую реформу политической системы. В сентябре началась крупнейшая за многие годы реорганизация аппарата ЦК КПСС. Вместо более чем двадцати «отраслевых» отделов были созданы шесть комиссий в соответствии с основными направлениями партийной работы в новых условиях. Все комиссии возглавили секретари ЦК. Значительно сократилась общая численность сотрудников аппарата, что подчеркивало стремление освободить высшие партийные органы от функций оперативного управления. В то же время привлекались специалисты, не «отягощенные» опытом длительного пребывания на аппаратной работе, призванные формировать ее современный стиль. Создаваемая в Центре модель должна была стать образцом для нижестоящих партийных комитетов.
И в мемуарной, и в научной литературе обычно отмечают факт отстранения от руководства идеологической работой двух политических антагонистов — А. Н. Яковлева и Е. К. Лигачева, первый из которых возглавил аграрную, а второй — международную комиссию ЦК. Осуществив эту рокировку, Горбачев отреагировал на обозначившиеся в партии настроения, растущую неприязнь — по разным мотивам — к обоим лидерам. Однако если отдаление Лигачева от идеологического аппарата было очевидным, то вопрос о Яковлеве — сложнее. Во-первых, в руководстве средств массовой информации в 1989—1991 гг. доминировали кадры, расставленные на свои посты в 1985—1988 гг. Во-вторых, идеологическую комиссию ЦК возглавил В. А. Медведев, входивший, как и Яковлев, в ближайшее окружение Горбачева, где не было (по крайней мере, тогда) существенных разногласий по ключевым аспектам перестройки. Поэтому назначение Медведева было не столько жестом примирения, сколько развитием в идеологии линии Яковлева, что и подтвердили события 1988—1990 гг.
Продолжалась сложившаяся ранее практика взаимодействия со средствами массовой информации. В ЦК по-прежнему собирали совещания журналистов. Вплоть до середины 1990 г. подбор руководителей газет и журналов, творческих организаций осуществлялся идеологическими органами партии. Сюда же они вызывались для «бесед» и уточнения позиций. На некоторых «узких совещаниях» им предоставлялась «эксклюзивная информация».
На идеологический фон осени 1988 г. оказывали влияние и другие события. Постановлением ЦК КПСС от 20 октября было отменено постановление ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г. «О журналах «Звезда» и «Ленинград», а в редакционной статье «Коммуниста» 1 и дезавуированы и другие партийные акты второй половины 1940-х годов по вопросам культуры искусства. Были предприняты дополнительные меры по возвращению из спецхранов ранее изъятых из широкого обращения книг и журналов. Активизировала свою работу Комиссия Политбюро по реабилитации жертв необоснованных репрессий. Ее итогом стало принятие мер по отмене решении внесудебных органов («двоек», «троек» и др.). Комиссии по реабилитации было разрешено создавать и при Советах различных уровней. Некоторые начинающие политики принимали участие в этой работе не вполне бескорыстно.
Еще одним важным шагом в сфере идеологии была отмена ограничений на подписку газет и журналов на 1989 г. К тому времени безлимитно печатались только издания КПСС. Ограничения же касались главным образом непартийных и неполитических изданий, пользовавшихся большим читательским спросом; в 1987—1988 гг. к ним прибавилась и общественно-политическая литература оппозиционного плана. И не случайно «неформальные» объединения активно участвовали в кампании за отмену ограничений на подписку. В результате впервые в 1989 г. граждане СССР могли свободно выбирать газеты и журналы по «своему вкусу». Это был крупный шаг в отходе от административных методов регулирования информационной сферы, который таил в себе, однако, и определенный риск.
К числу особенностей журналистской профессии можно отнести ориентацию на сенсацию, громкое событие, «горячие факты». В этом плане задачи журналиста не обязательно связаны со стрсмлением к осторожному, взвешенному освещению и анализу событий. Стремление «привлечь внимание» становится намного сильнее желания «осмыслить явление». Поэтому для пишущих людей было гораздо привлекательнее писать о скандалах, закрашивать «белые пятна», чем искать и пропагандировать немногочисленные позитивные перемены, к чему постоянно, и не без обиды, призывал Горбачев.
Надвигавшиеся рыночные условия существования прессы также влияли на позиции редакционных коллективов. Популярность того или иного издания можно было использовать для оплачиваемого продвижения нужных идей, лоббирования определенных групп интересов. В случае наличия ресурсов на этом направлении концентрировались наиболее способные журналистские кадры, что делало газету или журнал еще привлекательнее. При этом издание получало все большую автономность от своих учредителей. В качестве яркого примера можно привести журнал «Огонек», ставший одним из основных органов «оппозиционного», «демократического» направления, но до середины 1990 г. выходивший под грифом «журнал ЦК КПСС».
Советской интеллигенции в 1960-е — первой половине 1980-х годов, несмотря на известные ограничения, было присуще определенное свободо- и разномыслие. Расширение информированности, поощрение социально значимой самодеятельности, постепенное возвращение некогда изъятых имен и идей значительно стимулировали интеллектуальную активность в научной и творческой среде. И хотя партийное руководство старалось регулировать этот процесс, тем не менее определять рамки становилось все труднее в силу логики его развития и определенной автономности. В постановке волнующих ее проблем интеллигенция начинает чувствовать себя намного более свободной, выходить за формально установленные пределы. Все эти обстоятельства ярко проявились в ситуации вокруг реабилитации А. И. Солженицына.
В середине октября 1988 г. в Президиум Верховного Совета СССР поступило обращение руководителей Союза кинематографистов, где ставился вопрос об отмене дискриминационных мер в отношении Солженицына. Группа писателей также выдвинула требование о восстановлении его в союзе. Идею поддержали литераторы разных направлений. Одни при этом рассматривали Солженицына как знамя патриотического движения, другие выдвигали на первый план его антисоветизм. Так, в письме на имя Горбачева, поступившем от «Московской трибуны» и подписанным группой ученых, на первый план было выдвинуто требование опубликовать «Архипелаг ГУЛАГ». 12 декабря в Доме кино состоялось собрание по случаю 70-летия Солженицына, на котором звучало много добрых и хвалебных слов в адрес писателя, а также критических выпадов в сторону властей. При этом говорилось о неприятии Солженицыным Октябрьской революции, советской власти и социализма.
В партийном же и государственном аппарате предложения о реабилитации писателя вызывали активное неприятие. Не было единства и в Политбюро. Решение о пересмотре вопроса, касающегося лишения гражданства Солженицына, было принято в начале ноября 1988 г., но «зеленый свет» ему дали лишь в конце нюня 1989 г. Однако Горбачев не захотел ссориться с интеллигенцией, хотя имел свое мнение о писателе. «Что же вы делаете, кого поднимаете на щит? Это же наш противник, который вел и ведет борьбу против нас!» — с такими словами Генеральный секретарь обращался к писателю А. М. Адамовичу. И тем не менее, практические шаги горбачевских идеологов были направлены на «плавное» возвращение Солженицына советскому читателю.
Руководитель идеологической комиссии ЦК В. А. Медведев провел серию встреч с деятелями культуры и редакторами журналов, убеждая их воздержаться от публикации наиболее острых антисоветских произведений писателя, в частности «Архипелага ГУЛАГ», и начать с того, что ранее печаталось в СССР. Эти призывы, однако, не получили поддержки в писательской среде, где уже требовали не только реабилитации Солженицына, но и публикации всех его произведений. Спустя десять лет Медведев не без грусти вспоминал, что хотя никаких запретов и указаний со стороны руководства не было и оно верило в свою способность влиять на события, ситуация уже вышла из-под контроля. С начала 1989 г. писателя начинают издавать. Мы считаем важным вывод Медведева о том, что «публикация солженицынских произведений, отмена репрессивных мер в отношении писателя стали символом той расширительной трактовки плюрализма, которая не ограничивает его ни социалистическими, ни даже общечеловеческими ценностями».
Значительным событием идеологической жизни конца 1988 — начала 1989 г. стала публикация большой статьи философа А. С. Ципко «Истоки сталинизма». В статье ставился вопрос о доктринальных причинах неудач в социалистическом строительстве, об ответственности партийной интеллигенции и рабочего класса за сталинизм. Ципко обосновывал мысль о необходимости подходить к «Наследию классиков марксизма с позиций историзма, призывал к отказу от тех их идей, которые уже давно себя не оправдали; он указывал на то, что многие наши беды были связаны со слепым следованием «азбучным истинам марксизма». Однако интересным, на наш взгляд, является не это. Хотя автор и пишет о «наших святынях» — Октябре, социализме, марксизме, фактически основным в работе является отрицание созидательного пафоса Октябрьской революции. На это, по его мнению, повлияли, во-первых, «дурная наследственность» — русский революционный радикализм, традиции духовного максимализма и мессианские настроения; во-вторых, стечение обстоятельств, где «решающая роль принадлежала уму того человека, который сумел предвидеть миг, когда, казалось бы, несоединимое все же соединилось»; в-третьих, неспособность пришедших к власти революционеров предугадать последствия своих решений. При этом Ленин как бы выводился за скобки рассуждений, но в фокусе внимания оказывались все значимые партийные фигуры из его окружения, и, что особенно важно, автор едва ли не впервые в перестроечной литературе не противопоставлял «хорошим» начинаниям Ленина «плохой» социализм Сталина, непосредствен но связывая события 1930-х годов с «ленинскими» годами. В результате, по мнению автора, в России возник строй, весьма далекий от научных разработок Маркса, а идеология и практика левого радикализма, утвердившиеся после 1917 г., и в 1988 г. являются главным тормозом поступательного развития советского общества.
Несмотря на то что статья была опубликована в периферийном для обществоведов журнале «Наука и жизнь», она сразу же привлекла к себе внимание. Для заинтересованного читателя не осталось секретом и то, что ее автор, доктор философских наук Александр Сергеевич Ципко, являлся работником аппарата ЦК КПСС. В соответствии с нравами того времени подобная публикация нс могла появиться без одобрения партийного начальства. Поэтому статья не без оснований была расценена как определенный сигнал, снятие табу с обсуждения ранее неприкосновенных тем со ветской истории.
* * *
Итак, период 1987—1988 гг. является в определенном смысле ключевым, во многом предопределившим последующее развитие событий. В это время была сформулирована собственно горбачен ская стратегия преобразований и началось ее воплощение. Основ ные усилия были направлены на пробуждение общества, повышение активности всех заинтересованных в обновленческих процессах. Гласность, демократизация привели к началу самоорганизации наиболее динамичной части населения. Стремительно был пройден путь от создания групп по интересам к формированию широких общественных движений, имевших политический характер и протестную направленность. «Неформальные» организации, а также телевидение, пресса постепенно выходили из-под опеки партийных инстанций, приобретали некоторую автономность. «Инерция мышления» (Е. М. Примаков), концентрация внимания главным образом на процессах в общественно-политической сфере привели к тому, что предпринятые шаги по экономическому реформированию носили половинчатый, некомплексный характер. Они не только не улучшили экономическое положение, но и осложнили ситуацию в социальной сфере, что объективно способствовало появлению большого числа людей, неудовлетворенных проводимым курсом. К концу 1988 г. были обозначены конституционные рамки реформы политической системы страны. На характер будущей политической борьбы в условиях нарастающего идеологического плюрализма не могло не повлиять расширение круга недовольных реформами. В то же время в идеологии наметился переход от критики деформаций социализма к осуждению социалистической доктрины вообще. Это идеологически подрывало легитимность существующей в стране общественно-политической системы, что сказалось и на отношении к ее политическим институтам и связанным с ними лидерам.