Лекция 10
В нашей литературе довольно подробно описаны ошибки и про счеты, допущенные российскими «реформаторами» в 1992—1999 гг., и содержащаяся в работах критика в основном справедлива. Но практически никто из их оппонентов не пишет о состоянии экономики СССР в середине — второй половине 1991 г. и степени управляемости ею. Между тем как раз здесь наиболее наглядно проявлялись последствия той острой политической борьбы, которая велась в 1990- 1991 гг. и задавала определенные стартовые возможности любым ре форматорам независимо от их воззрений. Думаю, можно даже предположить, что именно результаты предшествовавшего хозяйствования в некоторой степени предопределили выбор команды «спасателей», теоретические представления которых в данном случае имели вторичное значение.
Анализ состояния народного хозяйства страны к середине 1991 г. является важной частью обоснования той модели преобразований, которая была избрана «гайдаровцами» в конце этого года. Поэтому ситуация второй половины 1991 г. рассматривается главным образом экономистами этого круга. Многие из их наблюдений представляются очень важными и требуют анализа, тем более что гайдаровское окружение нельзя обвинить в отсутствии симпатий к «борцам» за российский суверенитет в 1990—1991 гг.
Экономическое положение к концу 1991 г. можно охарактеризовать как катастрофическое. За один лишь 1991 г. национальный доход снизился более чем на 11%, ВВП — на 13, промышленное производство — на 2,8, сельское хозяйство — на 4,5, добыча нефти и угля — на 11, выплавка чугуна — на 17, производство пищевой продукции — на 10%. Валовой сбор зерна сократился на 24%, а его государственные закупки — на 34%. Особенно сильно уменьшился внешнеторговый оборот — на 37%, причем объем экспорта упал на 35, а импорта — на 46%. Все это происходило на фоне отсутствия спросовых ограничений. Более того, продолжалась и даже усиливалась накачка экономики деньгами. Негативную роль в этом сыграло «соревнование» союзных и российских властей в принятии все новых дополнительных социальных обязательств, поощрении бюджетного дефицита, финансировании непродуманных инвестиционных программ. В итоге прибыли предприятий в номинальном исчислении увеличились в 1,9 раза, денежные доходы населения — в 2, выпуск денег в обращение — в 4,4 раза. Уровень потребительских цен увеличился более чем в 2 раза (101,2 %), при том что годом раньше рост составил всего 5%.
Резко ухудшилась валютная ситуация. Внешний долг увеличился до 76 млрд, а внутренний — до 5,6 млрд долл. Резко сократились золотовалютные резервы; их запас к 1 января 1992 г. был рекордно низким: в 1989—1991 гг. было вывезено более 1000 т и на 1 января 1991 г. осталось лишь 289,6 т. Недостаток валютных поступлений от централизованного экспорта на оплату централизованного импорта и погашение внешнего долга составили за 10 месяцев 1991 г. 10,6 млрд долл. В итоге союзное правительство продало часть золотого запаса на 3,4 млрд долл. и растратило валютные средства предприятий, организаций, местных органов власти, хранившиеся на счетах Внешэкономбанка СССР, на сумму 5,6 млрд долл. Косени 1991 г. был полностью потерян контроль над финансовыми процессами и денежным обращением, реальностью стала дезинтеграция денежной системы. Ее признаки — растущая долларизация экономики, вытеснение товарно-денежных отношений бартером, административные ограничения межрегионального товарообмена. Некоторые республики приступили к вводу фактических заменителей денег (талонов, карточек покупателей, купонов и т.п.), а в ряде случаев (Украина, Эстония, Латвия, Литва) — к введению полноценных национальных валют. Это увеличивало денежную массу в обращении и выталкивало ее на территорию России, усугубляя здесь финансовую ситуацию.
Дефицит государственного бюджета увеличился в сравнении с запланированным на 1991 г. в 6 раз и составил 20% ВВП, причем бывшие союзные республики фактически прекратили перечисление средств в общесоюзный бюджет. Соответственно финансирование федеральных служб, внешнеполитической деятельности, армии, спецслужб практически полностью перешло под эгиду бюджета Российской Федерации.
Важным фактором социальной напряженности стала безработица. По оценкам социологов, в конце 1991 г. насчитывалось 2 млн чел., не имевших работы.
В разряд дефицитных перешли практически все виды товаров. Резко снизилась величина соотношения между товарными запасами и денежными запасами населения (в 5 раз в сравнении с 1970 г. и в 2 раза в сравнении с 1985 г.). Товарные запасы в розничной торговле сократились до рекордно низкой величины — 32 дня. Причем по мясу и рыбе они составили 10 дней, яйцам — 3, животному маслу 21, одежде — 35, обуви — 29, чулочно-носочным изделиям — 29 дней. Это означало, что рубль не имел не только золотовалютного но и товарного обеспечения.
В результате полного паралича всех звеньев и систем управления продовольственное снабжение, прежде всего городов и армии, оказалось практически нарушенным. Так, в январе 1992 г. ресурсы про довольственного зерна (без импорта) составили около 3 млн т и месяц при продовольственной потребности страны свыше 5 млн т и месяц. Более 60 из 89 российских регионов вообще не имели запасов продовольственного зерна и могли осуществлять выработку муки только «с колес», т.е. за счет немедленной переработки поступающего по импорту зерна. Минимальный импорт зерна для этого должен был составлять около 3 млн т в месяц.
По оценкам специалистов, всего для России в первом полугодии 1992 г. должно было поступить из-за границы 8,65 млн т зерна при потребности в 26 млн, т.е. в расчете на полугодие дефицит составлял 17,35 млн т, что по стоимости соответствовало более чем 3 млрд долл. Валютный же кризис привел к тому, что в ряде случаев корабли с импортным зерном простаивали без разгрузки в российских портах, поскольку не было средств расплатиться за него, за транспортиров ку и за фрахт судов. К концу октября 1991 г. ликвидные валютные ресурсы были полностью исчерпаны, и Внешэкономбанку пришлось приостановить все платежи за границу (за поставляемые товары и услуги, взносы в международные организации и т.п.), за исключением платежей по обслуживанию внешнего долга.
Большинство городов страны было охвачено карточной системой Подлежали нормированной продаже основные виды продовольственных товаров — мясные и колбасные продукты, животное и растительное масло, крупы, макаронные изделия, сахар, соль, сыр, молочные изделия, а также алкоголь, спички, табачные изделия и т.п. Однако даже скудные нормы, определяемые местными властями, не обеспечивались ресурсами, снабжение не гарантировалось, талоны не отоваривались месяцами, а реализация товаров по ним проходила нервно, с огромными очередями. Аналогичная ситуация складывалась в снабжении городов электроэнергией и топливом, в состоянии подвижной части железнодорожного транспорта, тепло- и водопроводных сетей, коммуникационных линий, парка городского общественного транспорта.
Все это делает правомерным важный вывод известного экономиста А. В. Улюкаева о том, что любые реформаторы в России во второй половине 1991 г. были обязаны исходить из факта сочетания «инфляционного (крупные макроэкономические диспропорции выражаются в ускоряющейся открытой инфляции и остром дефиците на всех товарных рынках), платежного (острый дефицит золотовалютных ресурсов и подрыв кредитоспособности страны ведут к вынужденному резкому падению импорта) и системного (утрата органами государственной власти на всех уровнях способности регулировать ресурсопотоки) кризисов, внешне проявляющихся в резком падении производства».
В литературе выделяют до четырех групп оценок относительно необходимости и форм возможных рыночных реформ в России. К первой можно отнести тех, кто отрицал необходимость радикального рыночного преобразования российской экономики и исходил из сохранения основ прежней хозяйственной системы при некоторой ее модернизации и придании дополнительного динамизма. По мнению экономистов социалистической ориентации (А. В. Бузгалина, А. Калганова, А. А. Сергеева и др.), предлагавшийся комплекс реформистских идей был ошибочен и неприменим в российских условиях. Приватизацию, либерализацию торговли (внешней и внутренней), борьбу за финансовую стабилизацию, за конвертируемость национальной валюты они считали разрушительными для отечественной экономики и пагубными для социальной ситуации. Они полагали целесообразным сосредоточить усилия на «наведении порядка» по типу андроповских реформ (госприемка, жесткий контроль качества продукции, усиление ответственности директоров за работу предприятий, борьба с нетрудовыми доходами и т.п.).
Во вторую группу включают тех, кто разделял представления о необходимости рыночных преобразований, полагая при этом, что они не должны быть резкими и радикальными, но требовали высокой доли государственного участия в экономике и государственной собственности, протекционистской защиты отечественных производителей. Этих авторов (Л. И. Абалкина, С. С. Шаталина, Д. С. Львова, О. Т. Богомолова) считают сторонниками концепции «особого российского пути» в экономической модернизации. По их мнению, следовало проводить не массовую приватизацию, либерализацию внешней торговли и валютного обращения, освобождение цен, а делать акцент на создание мощных финансово-промышленных групп и государственной селективной поддержке промышленности, на обеспечение дополнительного спроса на продукцию российских товаропроизводителей. Сторонники этой позиции настаивали на постепенности, максимальной взвешенности преобразований.
К третьей группе относили тех, кто считался последовательными реформато рами-рыночниками, но настаивал на жестком порядке проведения преобразований: приватизация, демонополизация, формирование рыночных структур и лишь затем проведение мер по финансовой стабилизации и либерализации экономики. Эти взгляды пропагандировали Г. А. Явлинский, Н. Я. Петраков, А. Ю. Мельников.
К четвертой группе принадлежали экономисты-рыночники, обозначившие свои позиции в 1990—1991 гг. — в период нарастания хозяйственного кризиса в СССР — и полагавшие, что необходимо продвижение реформ в короткие сроки. Это — ставшие впоследствии известными Е. Т. Гайдар, Е. Г. Ясин, А. Б. Чубайс, Б. Г. Федоров. Свои подходы в дискуссиях с другими экономистами они отстаивали в достаточно жесткой форме.
На выбор модели экономических преобразований и, соответственно, команды реформаторов огромное влияние оказала борьба за власть между различными лицами и группировками в окружении российского президента. Эта борьба проходила на фоне «умирания» Союза ССР и попыток создания дееспособных структур государственного управления на российском уровне. Все эти процессы осложнялись личностными амбициями, во многом предопределившими принятие в конце октября 1991 г. окончательных решений относительно содержания экономических реформ в России и круга тех, кто будет заниматься их воплощением.
Введение президентской власти в России объяснялось необходимостью обеспечения необратимости радикальных реформ. При этом в конкретно-исторических условиях середины 1991 г. ее структура разрабатывалась и как управляющая, и как оппозиционная одновременно. С одной стороны, она была направлена на преодоление противоречий и нестыковок, накопившихся в правовой сфере. А с другой — предполагалось, что президентская власть России в обозримом будущем будет сосуществовать с противостоящим ей центром принятия политических решений, обладающим реальными властными полномочиями и организационно-силовыми структурами и способным влиять на депутатский корпус России с целью блокировки намеченных в республике реформ. Этим была обусловлена, во-первых, усложненная структура президентской власти и, во-вторых, порядок ее оформления: не путем принятия законов, а через издание президентских указов.
Прежде всего, предполагалось полностью перестроить всю структуру правительства России, создав не «кабинет при президенте», а, «в соответствии с мировой практикой», подчиненный ему напрямую «реальный президентский кабинет». Фигура предсовмина при этом оказывалась «случайным пережитком прежней системы власти» и должна была играть вспомогательно-координирующую роль. Сам же Совмин с его характерной для «тоталитарного государства организационно-хозяйственной функцией» было решено рассматривать в основном как орган хозяйственного управления.
Авторы реформы полагали, что, поскольку выраженная народом на выборах поддержка президента носила отчетливо политический характер и была обеспечена не только личными качествами президента, но и (в первую очередь) его однозначной самоидентификацией с определенными политическими силами и идеями, с определенной политической стратегией, то проведение этой стратегии становится и личным делом президента, и первоочередной государственной стратегией. Эту функцию нельзя поручить Совмину в связи с его «хозяйственной специализацией», иного же органа исполнительной власти конституцией не предусмотрено; его учреждение законодательным путем заняло бы много сил и времени («и неизвестно, удалось бы»). Поэтому было решено министров — руководителей политических ведомств, а также иных политических деятелей, определяющих и олицетворяющих, вместе с президентом, стратегию и тактику государственной политики, объединить вне Совмина в рамках Государственного Совета, имеющего статус совещательного органа при президенте и ответственного за обеспечение высокопрофессионального уровня президентской политики. «Государственный Совет при Президенте РСФСР» был учрежден Указом от 19 июля 1991 г., а Госсекретарем был назначен Г. Э. Бурбулис. Назначения членов Госсовета были произведены рядом указов в августе—сентябре 1991 г.
Уже тогда критики реформы отмечали, что предложенная схема заметно напоминала взаимоотношения между прежними Политбюро и Совмином. На это авторы намеченной перестройки отвечали, что деятельность Политбюро не зависела от воли граждан, а Госсовет будет объединять людей, проводящих политику, за которую проголосовали избиратели. Понятно, что это изначально допускало весьма широкое толкование «воли избирателей».
Одновременно предполагалось реорганизовать административный аппарат высшей исполнительной власти, лишить его «самодавлеющей роли», оставив за ним «единственную реальную законную функцию» — обслуживание соответствующих должностных лиц. Для этого авторы реформы считали необходимым ликвидировать не только Управление делами Совмина, но и аппарат Совмина, передав основную его часть в непосредственное подчинение министерствам, а оставшиеся «общеполезные» службы объединить в рамках аппарата президента. Эти аппаратные службы организационно объединялись в рамках создаваемой на основе Указа от 19 июля 1991 г. Администрации президента, руководителем которой 5 августа 1991 г. был назначен Ю. В. Петров. По замыслу реформы, изначально предполагалось аппарат президента недвусмысленно поставить в служебно-подчиненное положение по отношению к государственно-политическим структурам, т.е. к Госсовету. И именно Госсовет должен был по поручению и уполномочию президента осуществлять политическую экспертизу деятельности всех структур исполнительной власти (Совмина, политических министерств), реализовывая конституционное право президента на осуществление всей полноты исполнительной власти в России.
Однако, как справедливо отмечал О. М. Попцов, вновь создаваемые структуры накладывались на уже существовавшие, что усложняло госуправление, внося в него сумятицу и неразбериху.
Между обеими созданными структурами с самого начала развернулась достаточно жесткая борьба за аппарат государственного управления России, которая велась подспудно и с переменным успехом. Речь шла прежде всего об овладении постами премьер-министра и главы президентской администрации, что предопределяло кадровые назначения в системе исполнительной власти со всеми вытекающими возможностями в условиях «надвигающихся» рыночных реформ. Фактически вступили в противоборство две генерации политической элиты. Госсекретарь Г. Э. Бурбулис олицетворял «молодых» управленцев, «входивших во власть» на волне демократических преобразований 1989—1991 гг. Эту часть элиты называли «политиками». Им противостояла партия представителей прежней партийно-советской номенклатуры («аппаратчики»), лидерами которой считали тогдашнего главу президентской администрации Ю. В. Петрова и главу президентского секретариата В. В. Илюшина.
В результате фактическое соотношение сил между двумя структурами было совсем не таким, каким оно было задумано. Поскольку статус, полномочия и бюджет Госсовета не были регламентированы законодательным путем, то отведенные ему в структуре власти функции оказались не подкрепленными организационно. Это не позволило ему быстро развернуть работу, что, в свою очередь, снижало его запланированный статус среди других президентских структур. В частности, не был установлен порядок, согласно которому руководители всех рангов должны были проводить через Госсовет проекты важнейших политических и хозяйственных решений. Канцелярия госсекретаря не была укомплектована необходимыми квалифицированными кадрами и информационно-вычислительной техникой. В этих условиях Администрация президента приобретала характер гиперструктуры, на которую замыкались не только административно-вспомогательные службы, но и органы государственно-политического управления.
«Политики» были недовольны тем, что недавно созданное Контрольное управление администрации, координирующее деятельность представителей президента в регионах — важнейшую сторону текущей президентской политики, — оказалось замкнутым не на Госсовет или хотя бы Министерство юстиции, а на руководителя Администрации президента; что в условиях организационно-политической неразберихи выработка и принятие решений во многом сосредоточиваются в Администрации и Секретариате президента, стиль работы которых уже в сентябре 1991 г. подвергался серьезной критике «политиками» — соратниками президента. Говорили даже о «диктатуре секретариата», при которой функции политической власти присваиваются неполитическими силами, новым административно-чиновничьим аппаратом. Особое негодование «политиков» вызывала деятельность ХОЗУ Администрации президента, в зависимости от которого находились и правительственные службы.
Однако при всех внешне скрытых возможностях Ю. В. Петрова даже в Администрации его положение не было монопольным. Осенью 1991 г. в структуре аппарата президента появился институт государственных советников. Им разрешалось участвовать в заседаниях правительства. Формально не имея права вмешиваться в дела органов исполнительной власти и издавать обязательные для них предписания, советники могли напрямую обращаться с предложениями к президенту. В числе советников были: К. И. Кобец (по делам обороны), Ю. В. Скоков (по экономическим вопросам), Н. Г. Малышев (по делам науки и высшей школы), С. Б. Станкевич (по взаимодействию с общественными объединениями), А. Г. Гранберг (по вопросам экономического сообщества и межреспубликанских отношений), Г. В. Старовойтова (по межнациональным проблемам), С. М. Шахрай (по правовой политике), А. В. Яблоков (по экологии и здравоохранению). В своей повседневной деятельности госсоветники были связаны не с главой Администрации, а с госсекретарем Г. Э. Бурбулисом, хотя это положение не было нормативно закреплено.
В начале сентября 1991 г. в окружении Ельцина утверждалось представление о необходимости коренных перестановок в правящей «команде», и прежде всего в правительстве. Переназначенный 12 июля на должность предсовмина РСФСР И. С. Силаев в сентябре уже мало кого устраивал. Считали, что его правительство не может результативно работать, поскольку изначально выполняло не экономичен кую, а политическую задачу. Фигура самого Силаева рассматривалась как компромиссная в условиях борьбы России против Центра. Теперь же было необходимо по-настоящему «работающее правительство» для вывода страны из кризиса. Силаеву не забыли и то, что в ночь с 20 на 21 августа 1991 г. он попросился «переночевать» с семьей и покинул Белый дом, что было расценено Ельциным и его окружением как «уход одного из лидеров», «тяжелый моральный удар по оставшимся», т.е. и по самому президенту, а такие вещи в первые послеавгустовские недели не прощались. Отставку Силаева «подталкивали» и те, кого он не хотел вводить в свое правительство, но под давлением Бурбулиса был вынужден сделать это. В итоге первоначально Силаев был назначен руководителем Комитета по оперативному управлению на родным хозяйством СССР, созданного вместо союзного Совмина. Формально новый пост означал повышение, но, во-первых, новый орган был не управляющим, а координационным, и, во-вторых, было очевидно, что это временный, а в условиях происходящего распада СССР — умирающий орган, председатель которого — фигура во многом номинальная. Тенденцию изменения роли главы российского правительства обозначил и Указ Президента «О роли Совмина РСФСР в системе исполнительной власти РФ» от 21 сентября 1991 г., где определялись отношения между президентом и предсовмина. Предусматривалось, в частности, что президент не только должен контролировать деятельность Совмина, но и «совместно решать принципиальные вопросы организации работы правительства РСФСР, комиссий и других рабочих органов», а при необходимости и председательствовать на его заседаниях для «обеспечения осуществления правительством его полномочий в полном объеме» Все это предопределило тот факт, что отставка 26 сентября 1991 г. Силаева с поста премьера не вызвала серьезного общественного резонанса, как и последовавшие затем отставки других министров. Правительство России практически начало распадаться. Б. Н. Ельцин в сентябре — пер вой половине октября как бы со стороны наблюдал за развитием кризиса, а 16 октября 1991 г. на встрече с представителями комитетов и комиссий ВС РСФСР назвал состояние российского правительства «предынфарктным».
С уходом Силаева развернулась борьба за пост главы правительства, на который претендовали различные политики из ельцинском окружения, а также некоторые другие фигуры.
В августе—октябре 1991 г. заметную политическую активность проявлял вице-президент А. В. Руцкой, формально являвшийся вторым лицом в российской властной иерархии, статус которого, однако, был определен лишь в общем виде, Руцкой пытался предложить свою модель государственного управления, где именно ему принадлежали бы ключевые функции в экономической сфере. Он «был готов» взять на себя оперативный контроль за ходом реформ, работой таможни, внешнеэкономической деятельностью. Вице-президент имел обширные планы проведения реформы Вооруженных сил, создания Народной гвардии, конверсии военного производства, формирования «политического министерства», которое отвечало бы за связь с политическими движениями и общественными организациями.
Попытки вице-президента сосредоточить в своих руках столь значительный объем властных отношений вызвали противодействие самых разных политиков, и прежде всего Бурбулиса, который сам в свое время претендовал на пост вице-президента и теперь стремился «компенсировать» свою неудачу через усиление других властных институтов. Поэтому все проекты Руцкого по созданию контрольных структур исполнительной власти были решительно отвергнуты под тем предлогом, что «это будет второе правительство», а стремление вице-президента играть самостоятельную роль также постоянно пресекалось.
Недоверие к союзному правительству, обострившееся после августа 1991 г., лишало Ельцина возможности использовать управленцев из его состава — ведь они подбирались Горбачевым не спонтанно. Возникли проблемы и в «своем» экономическом окружении. Председатель Высшего экономического совета России М. А. Бочаров полагал, что Верховный Совет должен утверждать только премьера, но не вмешиваться в назначение министров, которыми премьер будет руководить на основе единоначалия, что не вписывалось в новую концепцию организации исполнительной власти. Премьерство не было предложено и заместителю председателя Совета Министров РСФСР, министру экономики Е. Ф. Сабурову, имевшему репутацию последовательного рыночника. Под его руководством была разработана «Программа правительства РСФСР по стабилизации экономики и переходу к рыночным отношениям», которая была положена в основу предвыборной президентской платформы Ельцина. Однако, как отмечал Е. Т. Гайдар, Сабуров еще верил «в возможность заключения работающего экономического договора между республиками», выступал за проведение реформы на всей территории СССР. Ельцин рассматривал и кандидатуру Г. А. Явлинского — самого популярного, по словам президента, в то время экономиста; однако и он в итоге не был назначен. На заседании Консультативного совета при президенте назывались имена Ю. А. Рыжова, Ю. В. Скокова, А. М. Емельянова, С. Н. Федорова, которые, однако, по разным причинам отказались. Ельцин настойчиво предлагал премьерство и наиболее близкому ему в то время человеку — министру печати и информации России М. Н. Полторанину; но тот тоже отверг предложение, аргументируя отказ незнанием финансовой и банковской сфер, выразив, однако, готовность «быть побуждающим началом в правительстве».
Неудача с подбором кандидата в премьеры традиционным путем заставила Ельцина обратиться к другим вариантам решения этой проблемы. Новое предложение исходило от госсекретаря РСФСР, предложившего иную схему, которая в других условиях, вероятно, не прошла бы. Итоговый выбор президента был предопределен предшествующим опытом политической работы Бурбулиса, который был успешным.
С будущим госсекретарем Ельцин познакомился в 1989 г. во время работы Межрегиональной депутатской группы. Их политическое сотрудничество было взаимовыгодным: отторгнутый партаппаратом Ельцин получал возможность опереться на помощь активного представителя демократического движения, который демонстрировал свои недюженные организационные способности и был достаточно раскрепощен интеллектуально. «Уже тогда он произвел на меня впечатление своей эрудицией профессионального философа... разговоры с Геннадием Эдуардовичем вдохновляли на новые идеи. Он умел заглянуть далеко вперед. Дать ближайшим событиям стратегическую, глобальную оценку. Концепция новой политики, новой экономики, нового государственного и жизненного уклада вырисовывалась все ярче, яснее, отчетливее. Я ощущал острую необходимость иметь рядом с собой энергичного человека», — позже вспоминал Б. Н. Ельцин. Поэтому он «сделал Бурбулиса ключевой фигурой в демократическом процессе». Однако, думается, намного большее значение, чем интеллектуальные «изыски» Бурбулиса, имела его кипучая организационная деятельность. «Оставаясь долгое время в тени, он действительно много сделал для Президента. Был предан, терпелив к его капризам. Именно Бурбулис нащупывал команду Президента. Перемешивая немалое количество интеллектуалов, знакомых и незнакомых, он лепил тело власти», — отмечал наблюдавший ситуацию «вблизи» О. М. Попцов. Не случайно в 1990 г. Бурбулис возглавил ельцинский штаб по выборам в народные депутаты России, за что получил должность полномочного представителя председателя Верховного Совета России. Однако, по свидетельству того же Попцова, наибольшее впечатление на Ельцина произвела деятельность Бурбулиса в ходе президентской кампании 1991 г., которой он руководил со стороны ельцинского штаба. Ему принадлежали слова: «Победа в первом туре — иного не дано. Запретите себе думать, что будет второй тур». Тогда никто не сомневался, что на выборах Ельцин одержит победу, однако их особенность состояла в том, что уже в первом туре Ельцин вычерпывал «собственные» избирательские симпатии до дна. В случае второго тура (если бы в первом за него отдали голоса менее половины избирателей) никто из ельцинских соперников не мог бы просто передать ему свои голоса, ибо все они — хотя и с разных сторон и в различной степени — были его политическими антиподами. При подобном раскладе победа во втором туре неминуемо должна была стать предметом торга с кем-либо из кандидатов — вероятнее всего, с В. В. Бакатиным, — что лишало бы Ельцина ореола «всенародно избранного Президента», «Президента всех россиян» и в определенной мере связало бы руки в плане радикализации проводимой политики. В воплощении замысла победы в первом туре фигура Бурбулиса была ключевой. Отчасти в благодарность за это Ельцин согласился с планом Бурбулиса о создании Госсовета РСФСР, назначении Г. Э. Бурбулиса госсекретарем РСФСР и придании ему статуса фактически второго лица в российской политической иерархии; некоторые политологи утверждают, что вплоть до весны 1992 г. он реально играл эту роль.
Вместе с тем на характер выдвигаемых госсекретарем предложений — что имело особое значение после 21 августа 1991 г. — огромное влияние оказывали личностные черты Бурбулиса, среди которых выделяли: огромное тщеславие, сверхболезненное самолюбие, претензии стать «серым кардиналом» при президенте, его «глазами и ушами», главным идеологом новой российский государственности. На практике это приобрело, с одной стороны, формы борьбы против тех, кто претендовал на большее влияние на президента, а с другой — попытки продвинуть на ключевые посты не просто «своих» людей, но тех, на кого он мог бы оказывать воздействие, оставаясь незыблемым политическим авторитетом. В этом плане сделанная Ельциным в сентябре — октябре 1991 г. ставка на Бурбулиса фактически означала выбор и Е. Т. Гайдара. Теоретически на его месте мог оказаться другой экономист, но, думается, выдвижение Гайдара было в значительной мере закономерным, что было обусловлено некоторыми особенностями его биографии. Во-первых, Гайдар уже имел определенную известность в связи с работой в 1987—1990 гг. в качестве редактора отделов экономики «Правды» и «Коммуниста» Традиционно директивный характер этих изданий делал обращение к ним обязательным — по разным причинам — и политиков, и экономистов, а следовательно, обеспечивал и знакомство с публикациями Гайдара. Во-вторых, работая в элитных экономических институтах, Гайдар в составе различных «команд» имел опыт работы над официальными союзными правительственными документами. В-третьих, в 1990—1991 гг. он возглавлял Институт экономической политики Академии народного хозяйства СССР, т.е. имел за собой коллектив молодых честолюбивых экономистов-единомышленников, способных организовывать «мозговые атаки» и «рвущихся в бой». В-четвертых, Гайдар имел связи с представителями зарубежной экономической элиты, был знаком с проблематикой «выхода из социализма», которая в 1990 1991 гг. активно обсуждалась на международных семинарах и конференциях в связи с реформами в бывших соцстранах (прежде всего Польше и Венгрии). В-пятых, Гайдар не принадлежал (по крайней мере, открыто) ник одной из известных политических группировок и мог рассматриваться как экономист-«технократ». Думаю, все это, вместе с молодостью Гайдара, и привлекло к нему внимание Бурбулиса. Не случайно предложение стать госсоветником президента по экономическим вопросам он получил еще до очного знакомства с госсекретарем РСФСР, которое состоялось 19—21 августа 1991 г.
В 1994 г. свои мотивы выбора Гайдара Ельцин объяснял следующим образом: «Гайдар прежде всего поразил своей уверенностью Это... очень независимый человек... Было видно, что он не будет юлить... было важно, чтобы от меня не только ничего не скрывали, но и не пытались скрыть. Гайдар умел говорить просто. И это тоже сыграло свою роль... ведь рано или поздно разговаривать с оппонентами все равно придется ему, а не мне... Он умеет заразить своими мыслями, и собеседник ясно начинает видеть тот путь, который предстоит пройти. И наконец, два последних решающих фактора. Научная концепция Гайдара совпала с моей внутренней решимостью пройти болезненный участок пути быстро. Я не мог снова заставлять людей ждать, оттягивать главные события... на годы. Раз решились — надо идти!» (Выделено мной. — А. Б.). Президент признавался, что на него подействовала «магия имени»: «Аркадий Гайдар — с этим именем выросли целые поколения советских людей. И я в том числе. И мои дочери». На наш взгляд, в этом «лирико-эпическом» признании выделенные нами слова имеют ключевое значение и для объяснения действий гайдаровской команды осенью 1991 г. В 1993 г. один из ее участников признавался: «Наша команда не претендует на роль инициаторов или заказчиков социальной политики. Заказчиком реформ является Ельцин. Мы выступили как пожарники — для спасения экономики и для спасения власти Ельцина».
Почему гайдаровская концепция совпала с «внутренними ощущениями» президента? Думается, под этим были глубокие объективные основания. Во-первых, реальные управленческие структуры, представленные союзными министерствами и ведомствами, были парализованы: после августа 1991 г. был ликвидирован Совмин СССР, ослаблены силовые структуры, республики объявляли своей собственностью находящееся на их территории имущество, явочным порядком шло преобразование министерств в концерны и акционерные общества. Формально существовавшие сорок российских министерств и ведомств не могли в одночасье принять на себя функции восьмидесяти восьми министерств и ведомств Союза. Из этого вытекал важнейший тезис «реформаторов» о необходимости полного ухода государства из экономики, о ничем не ограниченном рынке, т.е. «любовь» к либерализму основывалась на неспособности государства вмешиваться в хозяйственное управление. А поскольку кроме рынка в тех условиях полагаться уже было не на что, то безальтернативное, по сути, решение стало преподноситься как результат осознанного выбора, сделанного на базе определенной научной концепции.
Во-вторых, в результате деструктивных процессов 1990-1991 гг. после августа 1991 г. не было никакой ясности относительно территории возможного реформаторства. Прибалтийские республики и Грузия к тому времени уже «ушли» из СССР; принятие 24 августа 1991 г. в Киеве «Акта о государственной независимости Украины» не оставляло сомнений относительно перспектив этой республики. Руководство республик Средней Азии идеологами российских «демократов» квалифицировалось в лучшем случае как косное, неподготовленное к внедрению современных политических и экономических форм. Из всего этого вытекало, что безоговорочно говорить о реформах можно было только применительно к российской территории. Отсюда вытекала и другая базовая идея «рыночников»: обоснование возможности достижения успеха реформ лишь в том случае, если Россия будет проводить их изолированно. При этом, естественно, курс на окончательную дезинтеграцию СССР, правовое оформление того, что в августе 1991 г. произошло фактически, выглядели вполне логично, а результаты противоборства российских лидеров против союзного центра в 1990-1991 гг. рассматривались как однозначно положительные.
В-третьих, утвердившиеся у власти российские радикалы были сторонниками авторитарно-олигархической власти в лице президента и его клана, которая возвышалась бы над законодательной властью и представительными органами. Как мы помним, еще в 1990 г. они обосновывали необходимость перераспределения властных полномочий в пользу исполнительной власти, и эту модель стали внедрять в политическую практику в 1991 г. Состав же команды реформаторов — молодые, не политики, не профессиональные управленцы — и предложенная в связи с этим модель организации работы правительства позволяли президенту концентрировать в своих руках всю полноту исполнительной власти и выступать в роли высшего арбитра.
Конкретизация новой политической и экономической линии российского руководства началась сразу после кризиса 19—21 августа 1991 г. Как вспоминал один из соратников Гайдара А. Л. Головков, «в сентябре на даче команда начала разрабатывать варианты действий на случай, если содружество не состоится. Бурбулису было очевидно, что курс на межреспубликанское соглашение— курс обреченный». (Выделено мной. — А. Б.) Первоначально над стратегией и тактикой российского правительства начали работать Е. Т. Гайдар, В. М. Машиц, A. А. Нечаев, А. Л. Головков, К. Г. Кагаловский, А. П. Вавилов; позже к ним присоединились Е. Г. Ясин и Л. М. Григорьев. В обсуждении и подготовке материалов в различных формах участвовали А. Б. Чубайс, B. И. Данилов-Данильян, П. О. Авен, Б. Г. Салтыков, С. Ю. Глазьев, М. Н. Полторанин, В. А. Махарадзе, А. В. Козырев, Н. В. Федоров, C. М. Шахрай. Философия и идеология будущих преобразований нашли отражение в двух концептуальных документах, созданных группой: первый — «Стратегия России в переходный период» и второй — «Ближайшие экономические перспективы России». (Первый получил также известность под названием «Меморандум Бурбулиса».)
Авторы «Стратегии» полагали, что главный вопрос осени 1991 г. — не отсрочка преобразований или выбор последовательности реформ, а совсем другой: осуществлять ли реформирование российской экономики, сохраняя «рудименты союзного государства, интегрированного хозяйства, а значит, и рудименты соответствующей им экономической политики, или осуществлять стратегию скорейшего достижения Россией экономической самостоятельности и независимого проведения экономических реформ». Разработчики концепции исходили из того, что «Советский Союз реально развалился 19—21 августа 1991 г. и с этого времени существовал лишь номинально, а на самом деле не действовал ни как государственная машина, ни как орган проведения экономической и какой угодно другой политики
До августа 1991 г. существовал некий промежуточный союз республиканских элит, которые боролись против союзного Центра. Однако после августа на первый план вышли объективные противоречия России и других республик. Эти противоречия связывали с разницей масштабов экономик, ресурсного потенциала, видения перспектив исторического развития, а также политического веса в глазах международного сообщества.
Авторы концепции полагали, что для бывших союзных республик сохранение сложившихся ресурсопотоков и финансово-экономических отношений открывало бы возможности реконструировать свои экономики за счет России; для нее же это означало бы дополнительную нагрузку, подрывающую возможности собственного социально- экономического возрождения. Россия также не имела серьезных препятствий для установления прямых отношений с международными политическими и финансово-политическими организациями. Она стала бы естественным, правопреемником СССР в сфере международноправовых отношений. Для других республик это была бы серьезная проблема, связанная с форсированным обретением атрибутов независимости и разрешением межреспубликанских проблем.
Авторы приходили к выводу, что интересам других республик соответствовала бы схема — «экономический союз при немедленной политической независимости», по сути означавшая обобществление российских финансово-экономических ресурсов при приватизации союзного политико-правового наследства. Интересам России соответствовала бы схема — «скорейшее достижение экономической независимости при сохранении на переходный период политического союза». При этом «россияне» последовательно критиковали позицию Явлинского. Они доказывали, что принятие его схемы — «экономический союз при немедленной политической независимости— объективно толкало бы к обострению экономических и социально-политических конфликтов (раздел бюджетного пирога, поиск виновных за недофинансирование той или иной сферы, скрытый протекционизм, воспроизводство двоевластия союзных и республиканских органов). Они убеждали, что форсированное обретение независимости при неурегулированности взаимных претензий привело бы к созданию крупных зон политической напряженности, использованию русского национального меньшинства в республиках как фактора политических конфликтов и политико-экономического шантажа России, стимулировало бы сепаратизм в российских автономиях.
«Стратегия» определила принципиальный курс на экономическую независимость при «мягком» политическом союзе. Из нее вытекала необходимость создания независимого российского государства со всеми его атрибутами, включая собственную валюту, таможенную и пограничную службу и т.п.
«Ближайшие экономические перспективы России», составленные «гайдаровцами», конкретизировали эти установки применительно к ее хозяйственной политике. Это, во-первых, обретение полноценной экономической независимости, самостоятельное проведение реформ, к которым могут присоединиться (или не присоединиться) другие республики. Во-вторых, поскольку именно Россия владеет подавляющей частью экспортного потенциала бывшего СССР, то лишь она может взять на себя ответственность по обязательствам по внешнему долгу, что позволяло бы ей претендовать на золотовалютные авуары, собственность за границей и долги иностранных государств Советскому Союзу. Россия становится естественным партнером западных государств и международных финансовых организаций. Ее привлекательность для них обусловлена емким внутренним рынком, потенциалом экспортных базовых ресурсов, переориентируемых на развитые страны. Это, по представлению составителей документа, привязало бы к России внешнеэкономическую политику других республик. Полагали, что Россия сможет на них влиять и потому, что она контролирует основные компоненты межреспубликанской производственной инфраструктуры, обладает материальной и кадровой базой управления транспортной, коммуникационной и энергетической систем. Это обусловливало отказ от долгосрочных всеобъемлющих экономических союзов и создания надреспубликанских органов общеэкономического управления. В-третьих, вся госсобственность на российской территории объявлялась собственностью России; государственной контроль России устанавливался и над всей инфраструктурой эмиссионного хозяйства и банковских расчетов в рублевой зоне, пока она сохраняется. В соответствии с этой логикой предлагалось пойти на консолидацию российского и союзного бюджетов при финансировании и контроле армии и внешнеполитической деятельности и некоторых других учреждений, контролируемых Россией. В области ценообразования была зафиксирована необходимость постепенного переходного режима к системе межреспубликанских расчетов по мировым ценам.
В «Перспективах» впервые был сделан вывод (потом он варьировался во всех программных документах о реформах) о том, что экономическую политику на ближайшее время будет определять не идеальный замысел реформаторов, а сочетание трех кризисов, оставленных России в наследство от рухнувшей экономики СССР. Это — инфляционный кризис, порожденный крупными макроэкономическими диспропорциями и проявляющийся в ускоряющейся открытой инфляции и остром дефиците на всех товарных рынках. Второй кризис — платежный, обусловленный острым дефицитом золотовалютных ресурсов и подрывом кредитоспособности страны и ведущий к резкому падению импорта. И третий кризис — системный, проявляющийся в утрате органами государственной власти способности регулировать ресурсопотоки. Именно эти реалии заставляли гайдаровскую группу выделить финансово-денежную сферу как первичное звено стабилизационных и реформаторских усилий.
«Стратегия» и «Перспективы» — это, по существу, манифесты, где формулировались идеология и философия преобразований; последовавшие за ними документы конкретизировали, что и как нужно делать и какие нормативные акты для этого требуются.
Анализ событий октября—декабря 1991 г. позволяет сделать вывод о том, что в своей практической деятельности российские политики руководствовались теми идеями, которые были сформулированы в двух указанных документах. 2 октября 1991 г. на встрече с российскими парламентариями госсекретарь РСФСР Г. Э. Бурбулис заявил, что Россия — единственная страна, которая могла бы и должна стать правопреемником Союза и всех его структур. 16 октября Ельцин сообщил, что Россия прекращает финансирование союзных структур, вводит свою национальную валюту, будет проводить экономическую реформу, которая начнется с повышения цен. В конце октября он встречается с Гайдаром, где обстоятельно обсуждаются особенности предстоящих преобразований. 26 октября на заседании Госсовета РСФСР Ельцин излагает основные тезисы подготовленной «гайдаровцами» программы; поименным голосованием принимается решение о либерализации экономики. Через два дня, 28 октября, на V Съезде народных депутатов РСФСР Ельцин выступает с речью, основные тезисы которой также были подготовлены в Архангельском, где он «обозначает контуры программы реформ». Съезд одобряет предложения президента, соглашается с предлагаемыми изменениями в системе исполнительной власти и правотворчества на период проведения реформ. Решения съезда о самостоятельном, без согласования с другими республиками переходе России к реформам Горбачев не без оснований расценил как шаг назад от Договора об экономическом сообществе и как угрозу будущему договору об ССГ.
В начале ноября 1991 г. президент, возглавивший правительство реформ, начинает практическую подготовку к их реализации. 5 ноября был подписан указ о назначении Г. Н. Бурбулиса первым вице-премьером, Е. Т. Гайдара — вице-премьером, министром экономики и финансов, а А. Н. Шохина — вице-премьером, министром труда и социальной защиты. Обращали на себя внимание дополнительные полномочия, полученные госсекретарем РСФСР: Бурбулис получил право назначать заместителей министров, организовывать работу за местителей председателя правительства, издавать обязательные для исполнения распоряжения. Дальнейший подбор «экономических» министров и их заместителей проходил при участии всех трех вице- премьеров, преимущественно на основе «архангельской» команды Гайдара.
15 ноября, после формирования нового правительства РСФСР. Ельцин подписал пакет из десяти президентских указов и правительственных распоряжений о реальном начале перехода России к ры ночной экономике. Начался процесс слияния российских органон управления с общесоюзными. Всего на союзном уровне имелось 52 управленческих органа, включая 36 министерств, 10 госкомитетов, 3 межреспубликанских органа; при Кабинете министров насчитывалось еще 32 органа, при Минэкономики — 3, при Минфине — 1. Из этих 88 структур к ноябрю 1991 г. 13 фактически прекратили свою деятельность или самоликвидировались; осталось 75 союзных управленческих учреждений с 53 тыс. работников в центральных аппаратах. Их функции передавались соответствующим министерствам Рос сии, число которых уменьшалось с 41 до 20. То есть вместо 129 союзных и российских структур предполагалось иметь лишь 20 при сокращении чиновников более чем в два раза.
В числе первых был взят под контроль Госплан СССР, практической работой которого стал руководить первый зам. министра экономики России А. А. Нечаев. Следующим шагом стало объединение Минфинов Союза и России, что должно было положить конец бушевавшей между ними «бюджетной войне». А поскольку деньги из других республик в союзный бюджет перестали поступать, то под нажимом российской стороны было принято решение о консолидации союзного и российского бюджетов. В преддверии резкого увеличения в обращении денежной массы Гознаку было дано поручен и подготовиться к выпуску купюр в 200 и 500 рублей.
В конце ноября 1991 г. Россия стала постепенно замещать Союз на переговорах с представителями Парижского клуба кредиторов. Россия приняла на себя обязательство о солидарной ответственности бывших союзных республик за долги СССР, хотя было очевидно, что никто из них платить не будет. Итогом переговоров стало сохранение завышенных и заведомо нереальных условий по обслуживанию долга на 1992 г., на которые российское руководство, тем не менее, было вынуждено пойти перед угрозой полного прекращения поставок продовольствия в страну. Предпринимались и другие шаги с целью убедить западных лидеров предоставить России крупномасштабную помощь для проведения реформ, подключить к этому, в частности, Мировой банк и Международный валютный фонд.
С большими трудностями столкнулись российские власти при попытке скоординировать бюджетную и денежную политику на 1992 г. с союзными республиками — этого сделать не удалось. Тем не менее после «Беловежья» по их просьбе освобождение цен в России было отложено на две недели и началось лишь 2 января 1992 г. Среди лидеров «суверенных государств» были сильны настроения «доделить» союзную собственность: валютный, золотой и алмазный фонды и т.д. Их позицию открыто сформулировал премьер-министр Украины В. П. Фокин, заявивший, что союзная собственность на территории его республики принадлежит, разумеется, Украине, а такая же на территории России — достояние всех республик. Однако Россия эти попытки «стоила». В качестве реального средства влияния на соседей по остающейся пока неизбежной рублевой зоне российское руководство предполагало использовать регулирование объема направляемых им топливно-сырьевых товаров.
Новый курс российского правительства нашел отражение в базовых параметрах бюджета на 1992 г. Резкому сокращению подверглись государственные расходы. Ассигнования на закупку вооружений снижались в 7,5 раза, централизованные капиталовложения — в 1,5 раза, ценовые дотации — почти в 3 раза. Это остро почувствовалось, в частности, в аграрном секторе, финансирование же социальной сферы ограничивалось «реальными доходами бюджета». Эти, по словам Гайдара, «драконовские меры» «давали шанс» избежать гиперинфляции и «послать импульс для запуска мотора рыночной экономикой».
В ходе разработки «ответственного- экономического курса и формирования «правительства реформ» вопрос об их социальной цене стал приобретать более реалистические очертания. На смену обещаниям 1990 — первой половины 1991 г. о проведении реформ без снижения уровня жизни пришли другие подходы. О «непопулярности» уже фактически одобренных мероприятий говорилось на первой встрече Гайдара и Ельцина, в ходе которой Гайдар прямо заметил президенту, что тот сам через несколько месяцев отправит первое реформаторское правительство в отставку. 28 октября 1991 г., выступая на V Съезде народных депутатов, Ельцин уже говорил, что «пришло время действовать решительно, жестко, без колебаний. Стартовая база известна всем... Обстановка не улучшается. Разовый переход к рыночным ценам — тяжелая, вынужденная, но необходимая мера. Хуже будет всем примерно пол года, затем — снижение цен, наполнение потребительского рынка товарами. А к осени 1992 г., как я обещал перед выборами, — стабилизация экономики, постепенное улучшение жизни людей. Защитить уровень жизни всех на первом этапе реформ мы не сможем (выделено мной. — А. Б.)». Выступавший на следующий день будущий вице-премьер А. Н. Шохин в осторожных экономических терминах разъяснял «нетрадиционность» предлагаемых правительством решений и обещал, что через год Россия будет иметь бездефицитный бюджет и максимальную социальную защищенность населения.
В преддверии неизбежных и ожидавшихся в новых условиях конфликтов 15 ноября 1991 г. президент подписал Указ «О социальном партнерстве», которым учреждалась Российская трехсторонняя комиссия по регулированию социально-трудовых отношений. Ее координатором был назначен Г. Э. Бурбулис. В конце ноября прошли консультации руководителей Министерства труда и занятости РСФСР, парламентской комиссии по социальной политике, Пенсионного фонда РСФСР и ведущих профобъединений по вопросу о взаимодействии при разработке социальной политики.
Сам Гайдар свою нелюбовь к публичным выступлениям объяснял отсутствием привлекательных аргументов в пользу проводимой правительством политики. Любопытно его признание о том, что, «вообще, невозможность сказать правду людям приходит вместе с реальной властью. Именно здесь хорошо понимаешь точность кантовского принципа: «Все, что ты говоришь, должно быть правдой, но отсюда не следует, что надо говорить всю правду».
Необходимо подчеркнуть, что члены правительства Гайдара рассматривали свою деятельность исключительно как стратегическую, направленную не столько на решение конкретных социальных и экономических задач — хотя и этим они были вынуждены заниматься, — сколько на изменение исторического пути развития страны, осуществление в ней системной трансформации. В этом плане понимание и верность избранному курсу ценились выше навыков профессионального управления. «Предыдущий общественный строй и связанные с ним формы государственного управления и функционирования общества объективно исчерпаны. После августа я отстаивал свое главное мировоззренческое убеждение: этот общественный строй обречен и должен прекратить свое существование в целом.
Реформы не могут называться реформами, если не охватят базовых структур общества и главных атрибутов унаследованного государства. Беря ответственность за российские преобразования, следовало в этом отношении исключить колебания. Наш непоколебимый ориентир — новый общественный строй, оформленный в новом типе государства», — говорил Бурбулис — главный политический руководитель первого правительства реформ. Экономисты гайдаровского круга прямо писали о том, что главная заслуга этого правительства состояла в создании политических и экономических предпосылок развития капитализма в России.
Еще до создания нового правительства в средствах массовой информации оно было названо «кабинетом камикадзе». Специалистам и тогда было ясно, что оно долго не продержится, поэтому многие политики поспешили от него несколько дистанцироваться. Сам глава правительства — президент — перестал бывать на его заседаниях, оставляя себе простор для будущего маневра. «Обиженный» вице- президент А. В. Руцкой в числе первых уже в декабре 1991 г. пытался зарабатывать себе политические очки на критике правительства — широкую известность получило его определение «гайдаровцев» как «мальчиков в розовых штанишках». Были и более серьезные предупреждения. Соратник Ельцина, бывший народный депутат СССР и бывший министр внешнеэкономических связей в прежнем российском правительстве В. Ярошенко в декабре 1991 г. в разосланных официальным лицам письмах отмечал, что «монополизм одной точки зрения или одной группы специалистов может привести к такой ситуации, когда к рынку мы пойдем ошибочным путем, путем шока без терапии, и придем к рынку не благодаря, а вопреки усилиям сегодняшнего правительства». А в январе 1992 г. к критике «младо- реформаторов» подключились и российские парламентарии, совсем недавно поддержавшие экономические инициативы президента.