§ 2. Сельское хозяйство страны

Состояние сельского хозяйства

Основными факторами, определявшими состояние сельского хозяйства России в начале XX в., были, как и прежде, рост общественного разделения труда и на этой базе — развитие капитализма. Вместе с тем, на хозяйственную жизнь деревни оказывали воздействие и такие новые обстоятельства, как натиск крестьян на помещичье землевладение в 1905—1907 гг. и, в качестве ответной реакции на него власти, государственнокапиталистическое регулирование поземельных отношений на путях столыпинской аграрной реформы, а также рост цен на сельскохозяйственную продукцию на мировом и внутреннем рынках.

Под влиянием перечисленных явлений Россия к началу мировой войны выходит на первое место в мире по объему сельскохозяиственнои продукции, сохраняя достигнутый уровень развития аграрной сферы и в первые два года самой войны. Валовые ежегодные сборы зерна увеличились с 1901—1905 гг. по 1909—1913 гг. с 3,8 млрд пудов до 5 млрд, а всех хлебов на душу населения — с 400 до 450 кг. А в последний предвоенный год был достигнут рекордный урожай в 5,6 млрд пудов, что составило 550 кг на душу населения. При населении, составляющем 8% от численности людей в мире, страна производила 25% пшеницы, 52% ржи, 38% ячменя и более половины мировых сборов свеклы и до 80% льна. Увеличились и сборы других культур, в особенности технических: картофеля, табака, подсолнечника, конопли и т. п. Животноводство стало пополняться улучшенными породами скота, повышалась его продуктивность, но поголовье сокращалось. Значительное развитие получило маслоделие, особенно на Европейском Севере и в Западной Сибири. Сельское хозяйство в целом становилось более доходным. По подсчетам С. Прокоповича доход от зерновых и технических культур с 1900 по 1913 г. возрос почти вдвое, а от скотоводства даже больше (на 108%).

Все отрасли сельскохозяйственного производства продолжали базироваться на двух основных типах хозяйств — помещичьих и крестьянских. По исчислениям В. Немчинова, накануне Первой мировой войны на 5 млрд пудов хлеба в помещичьем хозяйстве производилось 600 млн пудов, или менее 12%. Но на хлебном рынке страны роль помещичьих экономий была заметнее вследствие их высокой товарности (47% от валового сбора) — 22% товарного зерна. Особенностью развития помещичьего хозяйства было то, что крупные латифундии, на долю которых в 1916 г. приходилось свыше 74% общей площади посевов помещиков, являлись, как правило, и крупнейшими очагами концентрации капитала в земледелии.

В крестьянской среде предпринимательское хозяйство вели главным образом зажиточные дворы, доля которых возрастала. Составляя не более 15—20% деревенского населения, они производили около 40% валового сбора и 50% товарного зерна, поскольку помимо значительных массивов надельной земли, они сосредоточили в своих руках до 80—90% купчих и почти половину арендованных земель. В массе средних и мелких хозяйств происходили подвижки как вниз, в сторону сельской бедноты, так и вверх, в сторону зажиточных хозяев. Рост населения и разделы семейств разных социальных групп деревни сокращали размеры надельного землепользования крестьянства и усиливали процесс обезземеливания его низших групп. Все это в сочетании с воздействием рынка как стихийного регулятора товарно-денежных отношений порождало социальную напряженность и экономическую неустойчивость в деревне, рост недовольства ее бедняцкой прослойки.

Крестьяне-переселенцы в низовьях Волги. Конец XIX в.

Другим источником осложнений в развитии аграрной сферы народного хозяйства являлось исчерпание экстенсивных методов хозяйствования в земледелии в связи с невозможностью расширения посевных площадей в европейской части страны. В 1900—1914 гг. прирост площади посевов в черноземной полосе, главным образом в ее южных губерниях, составил всего 8%, тогда как в центральных распахивали луга и сенокосные угодья, что влекло за собой ухудшение условий для животноводства.

Подготовка и проведение реформы аграрной сферы

Мысли относительно реформирования поземельных отношений в крестьянской среде возникали в правительственных кругах еще в 70—90-е годы XIX в. Критиками общинных порядков, тормозивших прогрессивные сдвиги в пореформенном крестьянском хозяйстве России, и сторонниками предоставления крестьянам свободного выхода из общины выступали в эти годы министр внутренних дел, позднее — государственных имуществ, затем председатель Комитета министров П. Валуев, министр финансов и председатель Комитета министров Н. Бунге, министр двора И. Воронцов-Дашков, а также министр земледелия и государственных имуществ А. Ермолов. Но тем деятелем, которому удалось сделать первые шаги в этом направлении, стал министр финансов С. Витте. Назвав главной причиной, диктующей необходимость реформ, низкую налогоспособность российского крестьянства, он предложил созвать Особое Совещание по выработке мер для улучшения крестьянского благосостояния.

На Челябинском переселенческом пункте. 1908 г.

П. Столыпин

Под впечатлением неурожая 1901 г. и последовавшего за ним в ряде губерний голода правительство и царь должны были ускорить решение этого вопроса. В январе 1902 г. Николаем II были подписаны указы об учреждении двух комиссий по аграрному вопросу, возглавляемых министрами — внутренних дел Д. Сипягиным и финансов С. Витте, — задачей которых являлось привести в соответствие российское аграрно-крестьянское законодательство с социально-экономической эволюцией деревни. Одновременно над проектами по данной проблеме работали комиссии Министерств внутренних дел и земледелия, в которых активно участвовали хорошо знающие существо дела сановники — В. Гурко, А. Риттих, А. Кривошеин и др.

Разработанные в этих комиссиях проекты предусматривали основные элементы будущей реформы: предоставление крестьянам выхода из общины и передачу им земли в собственность, введение свободного переселения за Урал и в другие районы, увеличение продажи крестьянам земли через Крестьянский банк. Ряд из этих мер в 1903—1904 гг. были провозглашены Манифестом 23 февраля 1903 г., мартовским 1903 г. законом об отмене круговой поруки и законом 6 июня 1904 г. о свободе крестьянских переселений.

Таким образом, аграрная реформа разрабатывалась в течение нескольких лет специальными комиссиями и совещаниями, а не была плодом деятельности одного человека. Неверным в данной связи является и утверждение будто реформы у самодержавия вырвала революция, утверждение, бытовавшее не только в советское время, но и воспроизводимое нередко в современной исторической литературе. Дело в том, что, во-первых, Николай II и правительство одобряли еще в 1903—1904 гг. главные направления будущей реформы, во-вторых, крестьяне требовали совсем другого — ликвидации помещичьего землевладения.

Но решительно и последовательно принялся проводить в жизнь разработанные в основе своей проекты преобразований П. Столыпин, назначенный в апреле 1906 г. министром внутренних дел, а в июле того же года — Председателем Совета министров.

Через полтора месяца после назначения на пост премьера Столыпин опубликовал предварительное сообщение, в котором среди намеченных реформ, помимо мероприятий по улучшению крестьянского землевладения и землепользования, значились: введение всеобщего начального образования, реформа средней и высшей школы, гражданское равноправие, неприкосновенность личности, отмена волостного крестьянского суда, введение волостного земства и др.

Петр Аркадьевич Столыпин (1862—1911) — выдающий государственный деятель и реформатор. Обладая глубоким умом, он хорошо осознавал необходимость укрепления российской государственности, умело ориентировался в стратегических и тактических вопросах внутренней политики. Он считал обязательным проведение комплекса коренных реформ одновременно с установлением надлежащего порядка в стране. Обладая личным мужеством, решительным и настойчивым характером, мог энергично действовать в критических условиях, сознавая в то же время необходимость идти на разумные компромиссы с оппозиционными партиями и группировками, или, как он сам выражался, проводить «равнодействующую линию» большой политики. Прекрасный оратор, он кратко и образно излагал самые сложные вопросы, не упуская случая дать достойную отповедь своим политическим противникам: «Вам нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!»

Только большая воля, властность, сопряженная с напористостью, и хорошее знание деревни позволили Столыпину смело и решительно настоять на проведении реформы, добиться согласия царя и начать реализацию преобразований.

Сама аграрная реформа также включала комплекс мер, большинство которых осуществлялось одновременно с выходом из общины и землеустройством. Это — передача крестьянам части казенных и удельных земель, увеличение ссуд Крестьянского банка, введение личной собственности крестьян на землю, отвод и создание единоличных (хуторских и отрубных) участков; коренное изменение правового и социального положения крестьянства; организация системы мер по агрономической помощи земледельцам, по устройству переселенцев, значительному увеличению ассигнований на начальное и среднее образование, в том числе специальное сельскохозяйственное, и ряд других.

Прежде чем вести речь об осуществлении столь масштабного замысла, стоит выяснить цели столыпинского реформирования деревни. В нашей литературе давно сложилось и поныне продолжает бытовать мнение о том, что Столыпин преследовал двоякую цель: во-первых, разрушить общину и во-вторых, создать тем самым новую социальную опору самодержавию в лице сравнительно широкого слоя крестьян-собственников. Есть и несколько иная точка зрения, согласно которой разрушение общины рассматривается в качестве вспомогательной задачи на пути к достижению основной цели — созданию экономически устойчивых хуторских и отрубных крестьянских хозяйств посредством расчистки крестьянских земель от «слабых» в пользу «сильных», решить таким образом проблему первоначального накопления капитала в деревне.

Анализ нормативных документов по данному вопросу, а также хода самой реформы позволяет утверждать, что для столыпинской команды реформаторов разрушение общины ни в экономическом, ни в политическом плане не являлось самоцелью, или, как выражался один из ближайших сподвижников и продолжателей дела Столыпина — главноуправляющий землеустройством и земледелием А. Кривошеин, — ломка общины —«не аграрная панацея».

Емкую и весьма лапидарную формулировку основных целей столыпинской реформы содержит особый журнал Совета министров от 10 октября 1906 г., посвященный выработке плана земельных преобразований, который вскоре увидел свет в форме правительственного указа от 9 ноября 1906 г. «О дополнении некоторых постановлений действующего Закона, касающегося крестьянского землевладения». «Новый политический порядок в нашем отечестве для своей прочности и силы нуждается в соответственных экономических основах и, прежде всего, в таком распорядке хозяйственного строя, который опирался бы на начала личной собственности и на уважение к собственности других, — говорилось в документе. — Только этим путем создана будет та крепкая среда мелких и средних собственников, которая повсеместно служит оплотом и цементом государственного порядка».

Иначе говоря, разрушение общины было одним из средств осуществления столыпинской реформы, нацеленной: а) в социально-экономическом отношении — на обеспечение подъема сельского хозяйства страны, на повышение благосостояния крестьянства как основной его производительной силы; б) в политическом плане — на расширение социальной базы власти, укрепление российской государственности.

О том, что ломка общины и насаждение частной собственности на землю в крестьянской среде имели не самодовлеющее, а подчиненное указанным целям значение, свидетельствует также факт смены акцентов в столыпинском аграрном курсе на втором этапе его реализации, факт, который долгое время замалчивался в отечественной историографии и продолжает замалчиваться отдельными исследователями и в наши дни. Если на начальной стадии проведения столыпинской перестройки, охватывающей 1907—1909 гг., главным направлением ее были мероприятия, предполагающие ослабление позиций деревенской общины и укрепление крестьянами земли в частную собственность, то на последующем, втором, этапе, датируемом 1910—1914 гг., центр тяжести правительственной политики стал постепенно смещаться на землеустройство не только вышедших из общины домохозяев, но и целых деревень, проводивших размежевание надельных угодий при сохранении общинного землевладения, а равно селений с подворным землепользованием.

Не менее убедительным в том же отношении является сопоставление общей численности хозяйств, подавших заявление о выходе из общины и об укреплении земли в собственность, и заявлений, поданных с 1907—1915 год включительно, когда осуществление реформы в связи с войной затормозилось. В то время как за весь период проведения реформы ходатайства о выделе из общины (вместе с заявлениями от передельных общин) подали 3,4 млн домохозяев, заявления относительно землеустройства поступили от значительно большей массы крестьян, насчитывающей 6,2 млн домохозяев. А это означает, что наиболее отвечающими умонастроениям крестьянства мерами правительственной политики стали не те, что были нацелены на ослабление общинных устоев, сковывающих инициативу и самодеятельность наиболее предприимчивых домохозяев, а широкомасштабные землеустроительные работы, которые позволяли существенно повысить агрокультурный уровень крестьянского хозяйства не только предпринимательского (основанного на наемном труде), но и трудового типа.

В данной связи, думается, правы те наши и западные историки, которые считают, что если оценивать результаты реформы не числом созданных хуторов и отрубов, а также не масштабами роста сельскохозяйственного производства, а числом крестьян, которые ходатайствовали о проведении внутринадельного размежевания и надлежащего землеустройства (неважно единоличного или группового), можно намного лучше, объективнее представить действительное отношение крестьян к столыпинской перестройке поземельных отношений. Тот факт, что к 1916 г. около половины крестьянских дворов тех регионов, где реформа проводилась (а ее действие не распространялось на общинные наделы казаков, а также инородцев и колонистов), искали той или иной помощи от государства в реорганизации своего хозяйства, говорит сам за себя.

Однако не следует, разумеется, сбрасывать при этом со счетов ни масштабов, ни эффективности насаждения хуторов и отрубов, ни тем более воздействия всей совокупности реформаторских действий властей на состояние сельскохозяйственного производства. Согласно официальным данным на 1 января 1916 г. была отведена в единоличное владение земля почти 1210 тыс. домохозяевам 47 губерний Европейской России, что составляло немногим более десятой части общего числа крестьянских хозяйств, зарегистрированных здесь переписью 1916 г. Столь скромные масштабы строительства хуторских и отрубных хозяйств объясняются психологической и иной неподготовленностью крестьянства к радикальному переходу на новые условия хозяйствования, противодействием общины этому переходу и ограниченными возможностями государства оказать необходимую помощь в благоустройстве выделенцев из общины. Однако, если к хуторянам и отрубщикам прибавить остальных домохозяев, воспользовавшихся правом выхода из общины как на основании указа 9 ноября 1906 г., так и Закона от 14 июня 1910 г., то получим цифру в 2 с лишним раза большую — почти 2,5 млн дворов, или 26,9% общинников. Но из них 914 тыс. сразу же продали свои наделы, чтобы переселиться за Урал, переехать в город или купить землю через Крестьянский банк. Удельный вес выходцев из общин был особенно высок в новороссийских губерниях -— до 60%, Правобережной Украине (до 50%) и в ряде центральных губерний: Самарской (49%), Курской (44%), Орловской, Московской (31%). Таким образом, больше всего был выход в районах сравнительно развитого капитализма и в местностях острого малоземелья, где наделы не обеспечивали земледельцам прожиточного минимума.

При оценке общих итогов реформы следует обязательно учитывать и масштабы землеустройства, которое для крестьян имело еще большую привлекательность, чем выход из общины. Работы по внутринадельному размежеванию начали проводиться после издания указа 4 марта 1906 г. о землеустройстве, но широкий масштаб они приобрели после принятия закона 29 мая 1911 г., который установил, что проведение землеустройства и передача землеустроенного участка в собственность не требовали предварительного выхода из общины (а это было необходимым условием до издания закона 1911 г.).

Вот почему после 1911 г. кривая числа заявлений о выходе из общины резко пошла вниз, но еще сильнее возросло количество заявлений о землеустройстве. И если на 1907—1910 гг. пришлось 75% всех выходов из общин, но только 36% землеустроенных дворов, а заявления о землеустройстве подали 2 млн домохозяев, то в 1911—1915 гг. таких заявлений было уже 4,2 млн, что в 2 с лишним раза превышало численность заявлений о выходе из общины.

Целью землеустройства являлось улучшение землепользования не только выходцам из общин, но целым общинам и группам дворов, пожелавшим провести внутринадельное размежевание без выхода из состава сельского общества. К 1915 г. из 6,2 млн заявивших о землеустройстве, акты об отводе участков были утверждены 2,4 млн домохозяевам и еще 1,1 млн участков отведены в натуре. Общая площадь землеустроенных хозяйств составила 21,3 млн десятин, что превосходило территорию Италии. Начавшаяся война помешала продолжению работ. Кроме того, она лишила правительство возможности распространить действия реформы на активно заселяемые в этот период окраины страны. А именно в этих районах тяга крестьян к обретению надельной земли в собственность была особенно сильной. Так при обследовании в 1911 г. хозяйств старожилов-стодесятинников далекой Приморской области выяснилось, что на вопрос анкеты, желает ли тот или иной хозяин выделиться из общины, чтобы получить надел в личную собственность, ответили 71,5% всех дворовладельцев, и из них 77,2% высказались за выдел, а за сохранение прежнего порядка землепользования только 22,8%.

Показательно и то, что к числу противников выдела чаще всего принадлежали домохозяева, опасавшиеся потерять захваченные ими заимки, которыми они пользовались на правах захвата до размежевания и которых они могли лишиться при разделе. Вот почему представляется, по меньшей мере, дискуссионным общепринятый в советской историко-аграрной литературе тезис об активной поддержке внутринадельного размежевания сибирскими и дальневосточными кулаками, которые имели большие заимки и давно вели хозяйства хуторского типа.

Наряду с выделами крестьян из общины и землеустройством важным компонентом столыпинской аграрной реформы являлась активизация переселенческой политики царского правительства. От курса на ограничение переселений за Урал власть перешла к фактически полной свободе переселений (сохранялось только условие посылки ходока для предварительного зачисления участка земли, но и оно в ходе реформы было отменено). Переселение было призвано обеспечить землей малоземельных крестьян центра России. На новом месте переселенцы по закону могли получить 15 дес. удобной земли и 3 дес. леса на душу мужского пола. Действительные наделы были близки к этим нормам и достаточны для проживания и производства товарной продукции, но в первые годы новоселам, чтобы обзавестись своим хозяйством, часто приходилось наниматься в батраки к старожилам. Обследования их дворов показали, что с течением времени (от 3 до 7 лет) положение новоселов значительно улучшалось, среди них тоже выделялся слой зажиточных хозяев.

В деятельности по регулированию переселенческого движения второй этап реализации столыпинской перестройки охватывал 1911—1914 гг., когда при сокращении наплыва мигрантов много было сделано для повышения качества их обустройства. Тщательнее стал проводиться отвод участков, больше строилось дорог, школ, больниц, церквей. Значительно увеличились размеры домообзаводческих ссуд. А главное, они стали дифференцироваться по районам, в зависимости от отдаленности и остроты положения с хозяйственным освоением некоторых из них. При этом для районов сравнительно неплохо освоенных ссуды отменялись, зато в остальных они колебались от 100 до 400 руб. Для приграничных с Китаем и

Японией Семиречья и Дальнего Востока устанавливалась высшая квота ссуды, причем для переселенцев 50% ее обращалось в безвозвратное пособие. Всего на нужды переселенцев в 1906—1915 гг. было отпущено 223 млн руб., что вдвое перекрывало сумму затрат государства на содержание землеустроительных организаций и помощь в землеустройстве крестьянству на территории Европейской России.

Всего по данным официальной регистрации в годы реформы за Урал переселилось более 3 млн человек. За счет переселения здесь выросли тысячи новых сел. Уже к 1911 г. только в Сибири были освоены 30 млн дес. целины, резко вырос вывоз хлеба, мяса, масла и других продуктов в города страны и заграницу.

Важной составной частью реформы была перестройка работы Крестьянского банка с ориентацией на нужды модернизации крестьянского хозяйства.

О том как работал банк на этом поприще, можно судить по тому, как распределялись крестьяне-клиенты его в зависимости от размеров их землевладения до и после покупки земли в течение всего периода проведения в жизнь столыпинских преобразований (табл. 4).

Таблица 4

Группы домохозяев-клиентов банка по размерам землевладения	До покупки		После покупки
	Число домохозяев	%	Число домохозяев	%
Без земли	146170	15,9
От 0,1—3 дес.	250401	27,2	67544	7,3
От 3—9 дес.	371202	40,2	328635	36,1
От 9—15 дес.	107812	11.7	252000	27,6
Свыше 15 дес.	44651	5,0	255527	29,0
Итого	920236	100,0	903706	100,0

Итак, главный контингент покупателей земли был представлен низшим слоем деревни — безземельными и малоземельными хозяйствами, доля которых составляла 43,1%. Вследствие подвижек, произошедших после покупки, в землеобеспеченности клиентов банка главенствующее положение перешло к мелким (с 3—9 дес.) и средним (с 9—15 дес.) хозяйствам — 63,7% дворов, прибегших к услугам банка. Следовательно, под воздействием банка (а он стал одним из основных инструментов реализации столыпинской реформы) росло преимущественно трудовое крестьянское хозяйство. Одновременно серьезные перемены происходили в крайних группах: низшей, удельный вес которой упал почти в 6 раз, и высшей, чья доля в такой же степени выросла. Налицо переплетение в среде крестьян-клиентов банка разнородных социальных процессов: с одной стороны, подъем материального благосостояния бывших безземельных и малоземельных хозяев и рост на этой почве трудового хозяйства середняцкого типа, а, с другой стороны, еще более быстрого увеличения численности и удельного веса хорошо обеспеченных землей крестьян, обретающих с помощью банка возможность перестраивать свое хозяйство на предпринимательский лад.

Результаты реформы и превратности ее судьбы

Столыпинским преобразованиям «не повезло» ни в практике проведения, ни в изучении их опыта и уроков как современниками, так и последующими поколениями историков. Разразившаяся Первая мировая война вынудила правительство резко ограничить мероприятия реформы тогда, когда общество стало ощущать первые ее плоды, а порожденная войной революция и вовсе на многие десятилетия сняла с повестки дня поставленный Столыпиным вопрос об обеспечении возможности «способному, трудолюбивому крестьянину... укрепить за собой плоды трудов своих и представить их в неотъемлемую собственность».

В историографическом плане объективному освещению этой темы всегда мешала крайняя политизация суждений, возникшая в среде современников реформы и дожившая, при всех перепадах к ней исследовательских интересов, до наших дней. Более того, нынешняя поляризация мнений, высказывающихся историками и публицистами в связи с проблемами модернизации аграрного сектора экономики постсоветской России, по существу повторяет то, что имело место в годы самого столыпинского землеустройства, тенденциозно переиначенного его хулителями в «землерасстройство».

Особенно не жаловали эту тему отечественные исследователи советского времени, когда господствующим стало мнение, будто столыпинским начинаниям изначально был уготован провал, поскольку они якобы преследовали антинародные цели сохранения помещичьего землевладения и укрепления социальной опоры отжившего свой век самодержавия. При всем плюрализме взглядов на наше прошлое, сложившаяся в постсоветской историографии, эта точка зрения бытует и поныне.

Однако наряду с традиционной аргументацией версии краха реформы, отдельные ее сторонники все больший акцент делают на том, что столыпинская перестройка безнадежно запоздала. Довод этот отнюдь не нов. Известно, что значительное опоздание в начинаниях по земельному обустройству крестьянства признавал и сам Столыпин. «Во время путешествия по Сибири со Столыпиным плыли по Иртышу, я слышал, — вспоминал И. Тхоржевский, служивший тогда начальником канцелярии Главноуправляющего земледелием и землеустройством, — из уст Столыпина, разговорившегося при мне с Кривошеиным: «...Когда в 1889 г. министр граф Д. Толстой вводил в деревне земских начальников, сохраняя крестьянскую общину и юридическую обособленность крестьянского земельного строя — обособленность, граничившую с крестьянским бесправием, вот тогда надо было бы начать нынешнюю работу по крестьянскому землеустройству: создать из местных людей нынешние землеустроительные Комиссии. Вот если бы так получилось, — продолжал Столыпин, — тогда я был бы спокоен за будущее России. А то мы потеряли с устройством крестьян 20 лет, драгоценных лет, и надо уже лихорадочным темпом наверстывать упущенное. Успеем ли наверстать. Да, если не помешает война».

Опасения относительно успеха своего начинания реформатор провидчески связывал главным образом с назревавшей в мире войной, хотя несколько раньше говорил о необходимости для государства двадцати лет покоя не только внешнего, но и внутреннего. Судьбе оказалось угодно не только не дать этого России, но и оставить всего несколько лет жизни самому Петру Аркадьевичу.

Чтобы воссоздать картину реальных перемен, которые несла столыпинская реформа сельскому хозяйству России, необходимо выявить те подвижки, что происходили в недрах крестьянских хозяйств, которые воспользовались возможностью выйти из общины и получить землю в собственность. Это несложно сделать потому, что Главное управление земледелия и землеустройства провело сплошное подворное обследование таких хозяйств 12 уездов разных районов страны с целью выявления хозяйственных изменений, произошедших в них в первые годы после землеустройства. Изучению подвергались хозяйства, приступившие к хозяйственной деятельности в новых условиях (т.е. после землеустройства), не позже весны 1911 г., или, иначе говоря, просуществовавшие в этих новых условиях к началу обследования не менее трех полевых периодов времени, по мнению его организаторов, вполне достаточного для адаптации крестьян к новым условиям хозяйствования и для того, чтобы изменения, которые надлежало зафиксировать, успели так или иначе проявиться. Всего таких дворов оказалось 22399, причем большинство из них (17567) существовали на бывшей надельной, а 4882 — на банковской и казенной земле. Достаточно широкие территориальные рамки переписи, а также относительно крупный массив единоличных хозяйств, подвергшихся изучению, предопределили сравнительно высокую степень репрезентативности полученных сведений. Заодно стоит коснуться и вопроса об их объективности. Это тем более важно потому, что исследователями они надлежащим образом не анализировались, поскольку априори допускалось: раз эти сведения собирались и обрабатывались под эгидой правительственных структур, степень их достоверности не может не желать лучшего.

Такая оценка материалов источниковедчески ничем не обоснована. А между тем есть свидетельства, говорящие в пользу достоверности этих сведений. В частности, руководитель германской правительственной комиссии, изучавшей в 1911—1912 гг. опыт проведения аграрной реформы в России, профессор О. Аухаген отмечал, что в вопросах проверки данных, специально касающихся жизни хуторских и отрубных хозяйств, он и его коллеги по комиссии «предприняли осмотр на местах и убедились, что новоустроенные отдельные дворы не являются потемкинскими деревнями».

Что же показало это обследование? Во-первых, абсолютное большинство обследованных хозяйств в результате землеустройства добилось качественного улучшения землепользования: после землеустройства свыше 75% всех дворов получили полевые угодья (не считая усадеб) в одном участке, тогда как раньше 3/4 дворов имели землю не менее, чем в 6 полосах. До землеустройства будущие хуторяне и отрубники пользовались наделами дальше 1 версты от усадьбы, а каждый третий из них дальше 5 верст. После укрепления земли в собственность каждый второй хозяин получил ее ближе версты от усадьбы.

Во-вторых, и это особенно показательно, даже за небольшой срок деятельности в новых условиях хозяйства хуторян и отрубников смогли существенно превзойти показатели, которые характеризовали уровень их материального благосостояния и агрикультуры до землеустройства. Общая стоимость построек и инвентаря у них в среднем выросла на 27,7%, в том числе только инвентаря — на 40% у хозяйств на бывшей надельной и в 2 с лишним раза у тех, кто обзавелся казенной и банковской землей. Свыше 40% хозяев произвели на своих участках мелиоративные работы стоимостью в среднем 53 руб. на двор. А количество дворов с травопольным и многопольным севооборотами увеличилось в 4 раза.

Урожайность хлебов за 1912 и 1913 гг. в землеустроенных хозяйствах, подчеркивалось в сводке этих сведений, по всем видам культур оказалась выше, чем в сельских обществах, сохранивших чересполосное владение и нередко превзошла частновладельческие. Кстати, и обследования более позднего советского времени тоже зафиксировали, что хозяйства столыпинских поселенцев отличались от хозяйств общинников большей эффективностью и устойчивостью. Так, обследование 35 хуторов одной из волостей Тульской губернии, проведенное в 1920 г., выявило, что все они даже после значительных земельных потерь, понесенных ими от «черного передела» 1918 г., «вполне сохранили свою жизнеспособность, обладают превосходным живым и мертвым инвентарем, и культура земледелия их стоит еще так высоко, что, несмотря на полный неурожай в окрестных селах, хуторяне собрали урожай лишь незначительно меньший, чем в прошлые годы».

В свете этих данных не выдерживает критики бытующий в современной отечественной историографии вывод о том, что народнохозяйственный эффект у реформы был небольшой, и что сумятица и неразбериха, внесенные ею в жизнь общины, мешали распространению многополья на крестьянские земли. Статистические данные свидетельствуют, что реформа не только не тормозила процесс замены традиционного трехполья многопольными севооборотами, но придала ему мощный импульс. Если за 1901—1912 гг. среднегодовой прирост площадей под кормовыми травами в Европейской России составлял 36,2 тыс. дес., то в последующее четырехлетие, когда результаты столыпинского землеустройства проявились гораздо сильнее, он уже равнялся 169 тыс. дес., т. е. темпы роста увеличились почти в 5 раз.

Воспроизведенные и многие другие факты, а также данные статистики говорят о том, что не только сама идея реформирования поземельных отношений на принципах частной собственности, но и прямые результаты ее реализации несли в себе крупный заряд общественного прогресса. В то же время этот заряд был столь разносторонен и мало предсказуем, что

реформа приносила свою позитивную отдачу и там, где ее меньше всего ожидали. К числу таких сюрпризов столыпинского землеустройства относилось его благотворное воздействие на кооперирование крестьянских хозяйств. Данные подворного обследования хуторов и отрубов 12 уездов показывают, что выход крестьянина из общины и превращение его в собственника земли, будучи действенным импульсом во всей его хозяйственной деятельности, не только не гасил, а, наоборот, стимулировал рост стремления мелкого земледельца к объединению в кооперативы. Если до землеустройства удельный вес членов кооперации среди хуторян составлял всего 6,8%, отрубников — 24,7%, то после землеустройства он поднялся соответственно до 22,3 и 52,4%. Столь существенное увеличение за несколько пореформенных лет удельного веса кооперированных хозяйств среди тех, кто реализовал представившуюся возможность получить землю в собственность, вполне объяснимо. Порывая с общиной, служившей крестьянину традиционным средством его социальной защиты, выделенец искал и находил в кооперации новую и притом более устраивавшую его как мелкого собственника и товаропроизводителя форму защиты своей самостоятельности в рыночных отношениях.

Да и крестьянин-общинник, в массе своей ведущий трудовое хозяйство, по мере вовлечения в рыночные отношения тоже нуждался в кооперации как объединении, способном оградить его самостоятельность в рыночных связях и как производителя, и как потребителя. Во многом поэтому столыпинская реформа, подтолкнув развитие товарного рынка внутри страны и способствуя вовлечению сельского хозяйства страны в мировые рыночные связи, во времени совпало с периодом невиданно быстрых темпов становления кооперативной сети в России в целом и в ее деревне в особенности.

Примечательно и то, что в годы столыпинской аграрной реформы в России формируется государственно-кооперативная система сельскохозяйственного кредита, обеспечившая в канун Первой мировой войны такой высокий уровень инвестиций в аграрную сферу экономики, который в дальнейшем уже никогда не был превзойден.

Интегральным выражением прогресса, имевшего место в аграрной экономике страны в годы реформы, служат показатели внутреннего сельскохозяйственного товарооборота, который по данным статистики железнодорожных перевозок увеличился в 1911—1913 гг. по сравнению с дореформенным трехлетием на 40%. А объем перевозок молочной продукции за период с 1907 по 1913 г. вырос с 13,4 до 27,2 тыс. пудов, т.е. в 2 с лишним раза. Что касается экспорта сельскохозяйственных продуктов, то он характеризовался следующими темпами роста: в промежуток с 1901—1905 по 1911—1913 гг. среднегодовая ценность вывоза поднялась: зерновых и муки на 33%, продуктов интенсивного земледелия (картофель, сахар, свекла, табак, льняное волокно и др.) — на 82, а продуктов животноводства — на 141%.

Спрашивается, что же в таком случае помешало правительству решить сформулированную П. Столыпиным задачу: обеспечить «способному, трудолюбивому крестьянину ... укрепить за собой плоды трудов своих и представить их в неотъемлемую собственность».

Во-первых, серьезным препятствием здесь явилось недоверие, с которым сама деревня отнеслась к этому начинанию.

«Что касается до отношения крестьян к реформе, то она вообще возбуждает их недоверие, — признавал О. Аухаген, — ...те же крестьяне, которые высказываются за реформу, приобретают себе врагов, угрожающих им смертью или поджогом. Такое отношение отчасти объясняется недоразумением, непониманием своих интересов, у многих несознанием своей невыгоды. К последним принадлежат, с одной стороны, состоятельные крестьяне, так называемые кулаки, держащие за ведро водки весь “мир” в своих руках, с другой — те слабые, которые сознают насколько такого рода хозяйство выгоднее сильному работнику».

На мельницу такого недоверия лили воду все, не только революционные, но и либеральные партии, от социалистов всех разновидностей слева, до кадетов справа. «Русская оппозиция, руководимая кадетами, — писал Аухаген, — считает, что все исходящее от правительства скверно. Когда перед японской войной русское правительство в крестьянской общине видело поддержку абсолютизму, кадеты были явными противниками общинного устройства, теперь же они относятся враждебно и к аграрной реформе».

Во-вторых, трудности, с которыми столкнулось столыпинское землеустройство, усугублялись просчетами самих реформаторов: использованием на местах принуждения по отношению к крестьянству, не желающему выходить из общины, торопливостью и связанным с ней невысоким качеством землеустроительных работ и т. и.

В-третьих, поистине роковую роль в судьбе реформы сыграли Первая мировая война и революция. В ускорении развязывания Германией войны определенную роль сыграли предвоенные успехи реформирования аграрной сферы в России. В воспоминаниях Д. Любимова, являвшегося одним из соратников П. Столыпина, рассказывается о весьма характерном эпизоде, связанном с деятельностью германской правительственной комиссии О. Аухагена по изучению хода реформы в России. Комиссия, по словам мемуариста, успехами преобразований в нашей стране была поражена. «Объехав землеустроительные работы в целом ряде губерний, германская комиссия представила своему правительству отчет. Нам удалось узнать его содержание, — сообщает Д. Любимов. — В нем говорилось, что если землеустроительная реформа будет проводиться при ненарушении порядка в империи еще 10 лет, то Россия превратится в сильнейшую страну в Европе». Достоверность этой информации позже подтвердил и участник комиссии, профессор М. Зеринг. Главный вывод отчета гласил, что «по завершению земельной реформы война с Россией будет не под силу никакой другой державе».

«Отчетом комиссии, по имеющимся от русского посла в Берлине сведениям, — заключал свой рассказ Д. Любимов, — сильно обеспокоилось германское правительство и особенно император». И в самом деле, было от чего обеспокоиться и последнему германскому кайзеру, и его правительству. Кстати, позднее об этом же писал другой наш соотечественник В. Шульгин. Он отмечал, что «правители Германии не захотели ждать, когда завершится в России реформа, начатая Столыпиным. Они напали на Россию через год, — справедливо подчеркивал Шульгин, — после ученой разведки». Работа комиссии Аухагена в самом деле сыграла, и довольно успешно, роль разведки перед тем, как Германия объявит войну, которая не только затормозит реформирование России, но и круто изменит дальнейшую ее историю.