Общественно-политическая жизнь отечественной пореволюционной эмиграции по своей интенсивности и, что еще важнее, по значительности своего воздействия на цивилизационное развитие мирового сообщества существенно уступает тому, что имело место в сфере духовно-культурного прогресса российской диаспоры. По всей вероятности, здесь сказалась серьезная разница в интеллектуальном потенциале культурной и политической элит России, оказавшихся за границей. Кроме того, российская революция 1917 г. и особенно Гражданская война, сопровождавшаяся интервенцией, по-разному повлияли на отечественную интеллигенцию, составившую если не большинство, то весьма существенную часть отечественных эмигрантов.
После великих потрясений 1917-1920 гг. подавляющая масса российских эмигрантов разочаровалась в политике и отошла от активного участия в общественно-политической жизни. Судя по откровенным признаниям недавних лидеров антибольшевистских движений, борьба с большевистским режимом, установившимся в России, стала уделом сравнительно небольшой доли российской диаспоры: от 6 до максимум 10% ее численности. К тому же и эта сравнительно небольшая доля по мере того, как становилась все более призрачной надежда эмигрантов на скорое падение власти большевиков в СССР, неумолимо, как шагреневая кожа, сокращалась.
При всем этом политическая история эмиграции имеет определенный интерес, ибо помогает лучше разобраться в малоизвестных и достаточно запутанных в современной литературе вопросах отечественной истории первой трети XX в., которая, по словам Н. Устрялова, посвятившего этой эпохе несколько интересных работ, прошла под знаком революции. Вот почему есть необходимость хотя бы вкратце охарактеризовать эту страницу нашего прошлого, акцентируя внимание на ее спорных моментах.
Деятельность политических партий, течений и общественных организаций в эмигрантской среде
С окончанием Гражданской войны и интервенции основные российские антибольшевистские политические партии, общественные организации и течения (кадеты, эсеры, меньшевики, народные социалисты, союзы земств, городов, молодежные объединения сокольства, бойскаутов и др.) перенесли, одни полностью, другие частично, свои штабы и развернули свою деятельность в зарубежье. Но наряду с ними, в эмигрантской среде со временем стали возникать и разворачивать свою работу новые объединения и течения, такие как Республиканско-демократический союз (РДС), Республиканско-демократическое объединение (РДО), сменовеховство, евразийство, младороссы и др. Все прежние и вновь возникшие политические организации, как правило, не занимались отвлеченным политиканством — междоусобной борьбой за кормило государственной власти, поскольку такового за границей у эмигрантов не было.
Данное обстоятельство предопределило явно гипертрофированный «идеологический градус» политической российской эмиграции. В ее среде причудливо сплетались и противоборствовали совершенно различные, порой противоположные направления общественной мысли: заповеди «Православие. Самодержавие. Народность» противостояли разрушившим монархию либерально-демократическим воззрениям «героев февральского действа» 1917 г.; непреклонная решимость белого генералитета продолжить Кубанский и Ледовый (Сибирский) походы сталкивалась со столь же твердым стремлением сменовеховцев пойти в «советскую Каноссу», а евразийцев начать «исход к востоку»; «первозданную» истинность и стерильную чистоту своих марксистских взглядов отстаивали меньшевики и троцкисты; «потерянное поколение» эмигрантских «детей» конфликтовало с «отцами», отметая дореволюционные программы и идеологии и пытаясь обрести свой, «третий», неизведанный еще путь «пореволюционного синтеза».
Это многоцветье идейно-политического спектра российского зарубежья резко контрастировало с ситуацией в СССР, где митинговые дифирамбы и кухонные анафемы «вождю народов» произносились на различных наречиях одного и того же предельно идеологизированного моноязыка. Подобная свобода выражения политических пристрастий, в свою очередь, порождала свободу и, одновременно, серьезную глубину оценок в эмигрантской политической мысли. Соответственно, обобщение и осмысление героического и трагического исторического опыта России первой половины XX столетия было выполнено мыслителями русского зарубежья несравненно глубже и многообразнее, нежели в СССР. Иван Ильин и Николай Устрялов, Петр Струве и Петр Савицкий, Георгий Федотов и Александр Казем-Бек, Павел Милюков и Иван Солоневич, Борис Бахметев и Федор Степун, Юлий Мартов и Александр Керенский — каждый дали свою версию анализа сущности и перспектив российской революции. При этом познание недавнего прошлого органически связывалось с политической деятельностью, потому что великие потрясения 1917 и последующих годов являлись все еще «злобой дня». Однако в эмигрантской историографии и публицистике «злободневность» не была самодовлеющей, она гармонично сочеталась с масштабным историческим анализом, со всесторонней взвешенностью концептуальных трактовок и обобщений.
Такое сочетание делает политическую мысль русского зарубежья не только ценным памятником своего времени, но и достоянием отечественной общественно-политической мысли вообще. Современной исторической науке предстоит еще немало поработать, чтобы взять на вооружение богатейший интеллектуальный потенциал наших зарубежных соотечественников. Вместе с тем важно и то, что российская эмиграция находилась по существу в горниле европейской жизни и испытала на себе едва ли не все идейные веяния Запада тех лет: разнообразные формы немарксистского социализма, фашизм (итальянский и немецкий), солидаризм, теорию и практику масонских движений различной направленности и т.д. Уместно заметить, что научный анализ русско-эмигрантских вариантов названных идеологий был бы существенным дополнением к политическому портрету не только Европы, но и всего мирового сообщества между двумя великими войнами прошлого века.
Что же касается якобы «холостой» результативности политической практики российской эмиграции, то и здесь не все так однозначно. Например, вожди большевистского государства оперативно и остро реагировали на публицистические выступления Н. Устрялова, чьи идеологемы, по мнению некоторых современных исследователей, явились теоретической базой сталинского «национал-большевизма». Те крупномасштабные операции, которые проводили ВЧК и ОГПУ против российских Общевоинского, Торгово-промышленного, Финансового союзов и других эмигрантских организаций, показывают, что последние воспринимались в большевистских верхах совсем не как сборища досужих демагогов, а как реальная политическая сила. Жертвы терактов, совершенных русскими эмигрантами (от советских дипломатов В. Воровского и П. Войкова до президента Франции) — тоже не менее весомое тому подтверждение. Российская эмиграция была если и не первостатейным, то все же действенным фактором реальной политики (как в масштабе нашей страны, так и международном), и иметь о нем объективное и достаточно достоверное представление настоятельно необходимо.
При этом следует обратить внимание на некоторые серьезные изъяны, встречающиеся по данному вопросу не только в современной отечественной, но и западной литературе. Если раньше имела место одна крайность в освещении политической истории русского зарубежья, которая характеризовалась исключительно в негативном ключе — как «клочья разбитого вдребезги», или как «агония белой эмиграции», то и ныне нередко имеют место попытки изобразить ее как что-то малосущественное, не заслуживающее серьезного научного разбора. Так современный западный исследователь М. Раев утверждает, будто политическая жизнь российской эмиграции состояла из бесконечных пререканий, порождаемых использованием непроверенной информации, беспомощностью, озлоблением, тоской по прошлому. Потому, считает исследователь, «распутать сложную и не имевшую практического результата деятельность политических организаций русского зарубежья не представляется... особенно перспективным». Думается, что подобная оценка является чрезмерно категорической и несправедливой.
Не соответствует исторической действительности и сохраняющиеся во многих работах по русскому зарубежью оценки правого и левого лагерей эмиграции, когда позитивные изменения в стратегии и тактике замечаются только внутри левых сил, а правый фланг чаще всего изображается консервативным и статичным. Внимательный анализ документов убеждает в том, что и внутри правого лагеря наблюдался пересмотр политических позиций, как это было на русском зарубежном съезде 1926 г., когда по аграрному вопросу была принята резолюция, в которой подчеркивалось: «Съезд всецело разделяет высказанное мнение Великого князя Николая Николаевича о том, что Земля, которой пользуются крестьяне, не должна быть у них отнята и что взыскивать с крестьян то, что погибло или расхищено во время революции, невозможно». Та же мысль нашла отражение и в обращении зарубежного съезда к русскому народу. «Мы хотим... чтобы земля не отбиралась, — читаем в этом документе, — а принадлежала на правах собственности тому, кто в поте лица своего обрабатывает ее». О динамике, а не о статическом положении внутри правого лагеря эмиграции свидетельствует постепенное усиление в рядах этого лагеря либерально-консервативного течения общественной мысли, которое развивали своими работами такие мыслители, как П. Струве, Н. Тимашев, С. Франк, С. Булгаков и др.
Бесспорно, что в политической жизни российской эмиграции, где присутствовали и противоборствовали совершенно различные политические силы, было немало проблем, были и бесконечные пререкания, было и взаимное озлобление, но, думается нельзя ее сводить только к этим, трудно устранимым из любой сферы человеческой деятельности, отрицательным явлениям. С таким же основанием можно считать, что политическая история отечественной эмиграции — это история бурных дебатов о путях развития России и мирового сообщества, история дерзких мечтаний о новом устройстве мира и стремления их реализовать, что это история героической и одновременно безнадежной борьбы энтузиастов с гигантской государственной машиной, история выдающихся личностей, готовых пожертвовать и жертвовавших за Россию своей жизнью, которые во имя любви к Родине, во имя ее независимости совершали славные подвиги и страшные преступления. Думается, что именно с таких позиций правильнее рассматривать политическую жизнь русского зарубежья, этого крупного и противоречивого феномена.
Роль Русской Православной Церкви в политической жизни российской эмиграции
Картина политической жизни русской эмиграции будет неполной, если обойти вниманием общественную деятельность Русской Православной Церкви в изгнании. Роль конфессионального фактора в общественно-политической жизни русской диаспоры была существенно важной по ряду причин. Во-первых, связь Русской Православной Церкви с властью имела в нашей стране глубокие исторические корни. Во-вторых, основная масса русских беженцев пореволюционной поры являлась православными христианами и потому лишь немногие из общественно-политических образований, действующих в Российской диаспоре не стремились апеллировать в своих программных установках к ценностям отечественного Православия и опереться на его авторитет. И, наконец, первоиерархи наиболее значительной тогда по количеству приходов Церкви в изгнании - Русской Зарубежной (т.е. Карловской) Церкви с самого начала пребывания в рассеянии заняли принципиальную политическую позицию и строго придерживались ей, активно участвуя в политической борьбе в качестве надежного союзника правого лагеря эмиграции.
Высшее церковное управление (ВЦУ) белого юга России было избрано в мае 1919 г. на соборе, состоявшемся в Ставрополе. Позднее вместе с белой армией оно эвакуировалось в Константинополь, где его возглавил митрополит Киевский и Галицкий Антоний (Храповицкий). В конце ноября—начале декабря 1921 г. после его переезда в Сремские Карловцы здесь состоялся I Всезарубежный церковный собор, на котором большинство составляли монархически настроенные делегаты, что и предопределило политизированность его работы. Наибольший общественный резонанс получили призыв Собора молиться за восстановление в России монархии Дома Романовых и обращение к международной Генуэзской конференции за помощью в борьбе с большевиками. Эти документы объективно подвели под удар Православную Церковь в Советской России и вынудили патриарха Тихона осудить Карловацкий Собор и распорядиться прекратить деятельность ВЦУ, передав власть над зарубежными приходами митрополиту Евлагию (Георгиевскому).
В сентябре 1922 г. собор епископов в Карловцах хотя формально исполнил волю Патриарха, распустив ВЦУ, но вместо него создал новый исполнительный орган Управления - Архиерейский Синод Русской Православной Церкви заграницей. Позже Тихон и его преемник не раз заявляли об осуждении антисоветской деятельности зарубежного епископа, но официального запрета на деятельность Синода не накладывали. Определив на I Соборе свою политическую позицию, Русская Зарубежная («Карловацкая») Церковь осталась ей верна в течение всего интересующего нас времени. Сущность ее сводилась к следующим постулатам: а) бескомпромиссная борьба с большевизмом в целях свержения его режима в стране; б) восстановление в России монархии Дома Романовых. Первоиерархи Русской Зарубежной Церкви активно участвовали во всех крупных политических мероприятиях антибольшевистсткой части эмиграции, идеологически наиболее близко стоящей к Высшему монархическому Совету как политическому центру ее.
Когда в 1927 г. митрополит Сергий (Старогородский), являвшийся местоблюстителем скончавшегося Патриарха Тихона, выступил с Декларацией о лояльности Православной Церкви по отношению к Советской власти, Архиерейский Собор Зарубежной Церкви отверг ее, что означало фактический разрыв отношений между Патриаршей Церковью и Зарубежной («Карловацкой»). А через три года колебаний метрополит Антоний специальным посланием призвал всех мирян русского зарубежья признать Великого князя Кирилла Владимировича законным императором. Вместе с Синодом Зарубежной Церкви он вел непримиримую борьбу против всевозможных ересей. Постоянным объектом обличения со стороны Русской Православной Зарубежной Церкви являлось масонство, в котором она видела страшную разрушительную силу.
После ухода в 1963 г. в мир иной владыки Антония позиция Зарубежной Церкви не изменилась, его преемником был назначен митрополит Анастасий (Грибановский), который признал права Великого князя Владимира Кирилловича на российский престол и вслед за своим предшественником продолжил активную борьбу с большевизмом. На II Всезарубежном Соборе в 1938 г. он предпринял попытку сплотить правые политические организации и группировки вокруг Архиерейского Синода, но реальных результатов не достиг.
В церковной жизни зарубежья продолжались как и в политической деятельности эмиграции расколы. Еще в 1926 г. возник конфликт Архиерейского Синода с главой Западно-Европейской епархии митрополитом Евлогием и митрополитом Северо-Американской епархии Платоном (Рождественским), конфликт, отражающий стремление этих обширных и влиятельных объединений к большей автономии и, вероятно, в их нежелании следовать курсу митрополита Антония. В конце концов конфликт привел к отпадению обеих епархий от Зарубежной Церкви: первая из них во главе с владыкой Евлогием перешла в 1931 г. под юрисдикцию Константинопольского Патриаршества, а митрополит Платон стал главой автономной независимой Американской Православной Церкви. И тот, и другой архиереи придерживались принципиально аполитичной позиции, хотя и отказались признать Декларацию 1927 г. Часть приходов зарубежья, которая с Декларацией согласилась, стала подчиняться Москве — их главой являлся митрополит Литовский Елевферий (Богоявленский). «Карловацкая» Зарубежная Церковь осталась на воинствующих позициях, в которых была своя правда, но гипертрофированный и явно прямолинейный антикоммунизм, который в годы Второй мировой и Великой Отечественной войн направил ее по ложному пути, приведшему эту Церковь к контактам с нацистами и их пособниками-власовцами. Это сползание «карловацкого» духовенства на антинациональные позиции подрывало влияние Зарубежной Русской Церкви среди мирян, вело к углублению раскола между Русской Православной Церковью, подчинявшейся Московскому Патриаршеству и Зарубежной, возглавляемой Архиерейским Синодом, размежеванию, которое начало постепенно преодолеваться только в послесоветскую пору, но еще предстоит изжить до конца.
Усиление кризисных явлений среди эмигрантской интеллигенции
В интересующее нас послевоенное время преодолевать тенденцию к расколу в духовно-церковной жизни эмиграции мешали распри партийно-идеологического порядка, имевшие место в среде эмигрантской интеллигенции. Наиболее рельефно они проявились в верхах либерально-демократического лагеря российской эмиграции. Быстрее всего распался трудно и в течение нескольких лет создаваемый межпартийно-политический Республиканско-демократический союз. В декабре 1928 г. Центральное бюро союза сообщило, что вследствие разногласий по вопросам политической тактики между образующимися союз сторонами — «Крестьянской Россией - Трудовой крестьянской партией (эмигрантской организацией, созданной на ее пражском съезде в 1927 г. — Ред.), с одной стороны, и республиканско-демократической группой кадетской партии — с другой, ЦБ союза на заседании 19 ноября 1928 г. постановило «считать союз с 1 января 1929 г. прекратившим свое существование».
Затем стала разваливаться и сама многострадальная трудовая крестьянская партия, за создание которой долго ратовали правые эсеры. В 1930 г. ряды этой организации покинула группа эмигрантской молодежи, недовольной тем, что их объединение превратилось в сугубо партийно-сектантское. А через несколько лет, весной 1934 г. вышли из состава и руководства шестеро основателей ТКП во главе с председателем ее ЦК А. Аргуновым, которые обвиняли пражский партийный центр в идеологических и тактических шатаниях, а также в насаждении диктатуры ее лидера - Сергея Маслова. Вслед за центром раскол распространился и на региональные организации зарубежной ТКП. В ответ на решение ЦК ТКП о лишении своего уполномоченного этих прерогатив и признания недействительным соглашения, заключенного между дальневосточной группой партии, крестьянско-казачьим объединением и местной группой сибиряков-областников, Харбинский комитет ТКП сложил полномочия и группа объявила себя автономной, действующей независимо от ЦК.
Не лучше обстояли дела и в большинстве других партий российской эмиграции. Хорошо информированный в данном отношении А. Аргунов писал, что «весьма небольшие по численному составу, они (т.е. партии российских эмигрантов. — Ред.) ослаблены еще внутренними перегруппировками и, в общем, являют собой одни только штабы действовавших в России армий». Еще более пессимистично оценил тенденции, наметившиеся в 1930-х годах в партийной среде русской эмиграции С. Маслов. «Роль политической эмиграции, — писал он, — систематически слабеет. Эмиграция законсервировалась в том виде, в каком она ушла из России.., не хочет замечать нового облика в современной России ... и напрасно отрицает ее достижения, осуществляемые русским населением обычно помимо и вопреки власти, не замечает и не дает правильного анализа и мировых событий» (Последние новости, 1934, 4 апреля).
В дальнейшем в условиях нарастания угрозы Второй мировой войны кризисные явления ощутимее всего давали о себе знать в рядах левого лагеря эмиграции: «Будем откровенны до конца, — с горечью признавала бывшая внефракционная социал-демократка Е. Кускова, — насколько обширен и полон “боевой” энергии реставрационно-фашисткий фланг современной русской эмиграции, настолько же слаб и расколот лагерь демократический» (Наше слово, 1936, № 6, с. 10). Вот только напрасно она противопоставляла положение внутри правого лагеря, несправедливо характеризуя его как реставрационно-фашистский, тогда как состояние и этого фланга было не лучше, чем у либералов и демократов.
В состоянии раскола и глубоких идейных разногласий встретили все партийно-политические объединения российских эмигрантов и Вторую мировую войну.