Предисловие
В XX век Россия вступила на гребне волны собственного резкого промышленного подъема, создавшего прочную основу для будущего индустриального развития. Однако исторические процессы, проходившие в нашей стране как социуме с низким совокупным прибавочным продуктом, привели к тому, что промышленное развитие в конце XIX — начале XX в. было лишено системности. Это обусловило пробелы этого развития, прежде всего в области более совершенных технологий. Необходимо учитывать и другие обстоятельства. Фундаментальные социально-политические буржуазные реформы, начавшиеся 19 февраля 1861 г., сохранили первенствующее положение за консервативным дворянством. Сняв путы крепостничества, реформы утяжелили положение крестьянства выкупными платежами и системой земельных отрезков. Суровый климат и низкое плодородие почв резко ограничивали возможность расширения производства в индивидуальном крестьянском хозяйстве, даже в наиболее зажиточной его части. Данная ситуация резко осложняла усвоение передовых технологий аграрного производства, хотя элементы этих технологий в ряде районов страны получали развитие.
В целом же в российском социуме земля по-прежнему цепко удерживала в своих объятиях гигантское большинство населения страны, обеспечивавшее общество, помимо собственного простого воспроизводства, лишь минимальным объемом совокупного прибавочного продукта.
Товарный рынок зерна был в существенной своей части итогом суровой экономии жизненных средств огромной частью крестьянского населения. Поэтому, несмотря на бурное развитие промышленности в начале XX в., Россия оставалась, по сути, аграрной страной. Подобная ситуация прежде всего существенно снижала возможность образования полномасштабного рынка рабочей силы для промышленности. Соответственно этому только минимальным мог быть и был формирующийся слой так называемой рабочей аристократии — специалистов-мастеров высочайшей квалификации. Следовательно, исходная база для широкого и динамичного развития производства технически и технологически сложной продукции оставалась сравнительно узкой. Промышленность развивалась главным образом за счет общего в экономике страны роста объема рабочего времени, а это резко ограничивало возможность инновационных прорывов. Русско-японская война 1904—1905 гг. впервые обнаружила, в частности, вопиющую техническую отсталость русского флота. В еще большей мере общая промышленно-техническая отсталость обнаружилась в Первой мировой войне. Россию в эти годы выручали активнейшее руководство военной экономикой со стороны государства и казенная оборонная промышленность, в большинстве случаев далекая от проблем критериев капиталистической прибыли, но, так или иначе, решавшая вопросы выживания страны.
В начале XX в. в противоречивой динамике развития страны по пути модернизации государство рискнуло решить одну из наиболее жгучих проблем эпохи — аграрную. Речь идет о судьбе крестьянской общины — одном из двух главнейших исторически сложившихся механизмов компенсации макроущерба страны от суровых условий природы и климата. Теоретически ликвидация архаической крестьянской общины как механизма, не отвечавшего уже запросам времени, была, несомненно, мерой прогрессивной. Но ликвидация ее при сохранении крупного помещичьего землевладения, да к тому же в исторически кратчайшие сроки, была нереальной, ибо большие массы крестьян ежегодно боролись за свое выживание и община как инструмент выживания оставалась для них необходимой «здесь и сейчас».
Таким образом, историческая ситуация в России конца XIX — начала XX века в значительной мере в своей объективной сущности сводилась к поискам новых механизмов, компенсирующих ущерб социально-экономическому развитию страны от суровых условий природы и климата. Естественно-исторический путь реального развития капитализма в стране, опутанной опосредованными следствиями этих условий, на том историческом этапе, как показали последующие события, эту столь острую проблему не решал.
Немаловажную роль в этом противоречивом развитии сыграла географическая близость Европейской России к высокоразвитым странам Западной Европы. Наряду с многовековым огромным и прогрессивным влиянием на российский социум западноевропейской цивилизации эта близость, как говорилось в предшествующих частях нашего курса, будоражила существенную часть русского общества, особенно болезненно воспринимавшую тот разительный контраст чудовищной отсталости быта и экономики России и высокоразвитой цивилизации Запада, до которого, казалось бы, рукой подать. Драматизм названной ситуации на протяжении многих десятков лет создавал в общественных настроениях определенных слоев социума остро напряженную обстановку и кардинальным образом влиял на развитие и борьбу русской общественной мысли, распространение леворадикальных идей преобразования общества. Русские мыслители и политические деятели в конце XIX — начале XX в. вели поиск реальных путей, способствующих избавлению страны от бедственного положения огромной массы крестьянства и рабочего люда, от хронической низкой урожайности, от дремучей отсталости простого народа, бездорожья, слабого развития основной массы городов и т.п. Существеннейший прогресс в развитии пореформенной жизни явно не мог ликвидировать многовековой пласт исторически объективных наслоений архаичности в стране, со времен падения ордынского ига ведущей отчаянную борьбу за выживание. Отсюда проистекало основательное влияние в интеллигентной разночинной среде марксистских и иных, в отдаленной перспективе едва ли не утопических, идей революционного преобразования страны, поскольку марксизм, давая метод анализа политэкономии раннего капитализма, никогда не имел готовых рецептов технологии построения нового общества. Нельзя не упомянуть о поиске выхода из сложившейся ситуации либеральной буржуазией, представители которой в предпринимательских кругах испытывали немало трудностей в борьбе с консервативным чиновным правопорядком. Наконец, важнейшим фактором развития России в первые без малого два десятилетия XX в. стал рост стачечного движения рабочих масс, перераставший в революционные взрывы.
Конечным итогом разнообразных исканий и борений различных слоев российского общества стали, как известно, три русские революции и победа радикальных левых идей.
На волне подъема народных масс, воодушевленных идеями светлого будущего, новая власть, установившаяся в 1917 г., проделала огромную работу по строительству многих тысяч предприятий, создав десятки новых отраслей промышленности. Миллионы безграмотных людей из города и деревни сели за школьные парты. В стране была ликвидирована неграмотность, созданы инженерно-технические кадры, эффективно развивалась наука. Отчаянными усилиями создавалась оборонная промышленность. В конечном итоге советская власть совершила в феноменально короткие сроки модернизацию страны, сделав гигантский скачок в развитии промышленности и превратив страну в индустриальную державу. Вместе с тем и новая власть имела довольно туманные представления о многовековых особенностях русского земледелия, низких производственных возможностях крестьянского хозяйства, о том, что российский кулак — нормальный, по европейским меркам, хозяйственный крестьянин. Непонимание этой специфики внесло в историю страны немало драматизма в виде резких и стремительных реформ села. Ставя задачу создания современной промышленности, Советское государство, укрупняя производственные аграрные структуры, одновременно угнетало личный интерес земледельца, что в этой области хозяйства недопустимо, ибо труд крестьянина всегда был не только физическим трудом, но и трудом умственным. Как и во многих странах мира, советская власть кардинально перекачала материальные и людские ресурсы деревни на строительство заводов и фабрик. Прогресс был достигнут дорогой ценой. Больше того, удерживая население деревни в историческом центре страны, власти в 30-х гг. XX в. прибегли к мерам старинного прикрепления крестьян к земле. Мера далеко не лучшая, но на избранном новой властью пути альтернатив, видимо, не существовало. В предгрозовой обстановке 1920—1930-х гг. все это могло выглядеть как чрезвычайная мера. И вслед за этим советский народ, не потеряв веры в новую власть, выдержал величайшую по жестокости и жертвам Великую Отечественную войну. Однако и после войны, подняв истощенные колхозы и совхозы, государство так и не смогло добиться в аграрном производстве гармонии личного и общественного интереса.
В 1930—1960-е гг. в СССР успешно решались вопросы развития тяжелой и легкой промышленности, транспорта, добычи нефти, газа, угля, рудного сырья и т.д. Страна овладела атомной энергией, первой в мире вышла в космос. Но, несмотря на большие средства, вкладываемые в сельское хозяйство, государство так и не ликвидировало отставание деревни с сохранявшимся в ней бытом XIX — начала XX в. Недаром, когда правительство разрешило выдачу паспортов колхозникам, в последующие годы плотность населения в Нечерноземной полосе почти уравнялась с плотностью населения на Камчатке. Многовековое бремя аграрной проблемы России требовало гораздо более кардинальных решений.
Разумеется, неимоверные усилия народных масс, их нравственный подъем были вложены в строительство Советского Союза и его небывалого могущества. Люди, свершившие революцию и одержавшие победу в величайшей войне с фашизмом, жили неодолимой жаждой созидания. Однако политическая культура народа, мечтавшего о построении свободного и справедливого общества, оказалась несоизмеримой с поставленными задачами. Новая идеология, проникая в массы и воодушевляя их, нередко обретала чудовищно вульгаризированные формы, вызывавшие к жизни стереотипы сознания средневековых бунтов с их животным гневом к социальным врагам. В стране, идущей по неизведанному пути, постоянно возникала социальная напряженность и кризисные ситуации, сопровождавшиеся острыми столкновениями на властном Олимпе, репрессиями победителей в отношении побежденных, беззастенчивым использованием грубого принуждения и насилия как средства строительства новой жизни. Советскому обществу, достигшему относительного благополучия, так и не удалось отладить систему самоуправления и действенного контроля «низов» над «верхами», без эффективной работы которой оно оказалось беззащитным перед диктатурой партийных вождей и всевластием партийно-государственной элиты.
Реформы начала 90-х годов XX в. положили начало глубочайшим социальным и политическим изменениям, проводившимся в стиле «шоковой терапии», от которой понесли огромные потери все слои населения. Нигде в мире революции не приводили к такому масштабному уничтожению материальной основы промышленности и сельского хозяйства, как в нашей стране. Создана была прямая угроза существованию крестьянства, что в столь обширной по территории и слабо заселенной стране представляется весьма опасным. Политика государства в последние пять-семь лет дает надежду на выход России из этого кризиса.
Академик РАН А. В. МИЛОВ
РАЗДЕЛ I
Российская империя на рубеже XIX—XX вв. оставалась крупнейшей державой мира, простираясь на тысячи километров с запада на восток и с севера на юг. Протяженность границ составляла почти 70 тыс. км, из них около 50 тыс. приходилось на долю океанов и внешних морей. Разнообразие географических зон и их естественных ресурсов создавали объективные предпосылки для процветания страны, но природно-климатические факторы обусловили существенные трудности в ее экономическом и социально-политическом развитии. На первое место следует поставить повсеместную суровость климата. Как отмечали авторы конца XIX в., «везде в России бывают зимою морозы, нигде температура самого холодного месяца не выше 7°». Даже для европейской части характерны длительные зимы с замерзанием рек и снежным покровом. Области с теплым климатом здесь сравнительно невелики (Крым, побережье Черного моря, Закавказье) в противоположность огромным территориям Севера Европейской России, отличающимся суровыми природными условиями. Пространства с очень холодными температурами абсолютно преобладают в Сибири и на Дальнем Востоке. Резкая континентальность климата присуща большей части Средней Азии и Степного края (Уральская, Семипалатинская, Акмолинская и Тургайская области). Долгая и холодная зима на российских пространствах дополняется весенними (до начала июня) и осенними заморозками, дождливыми ненастьями летом и осенью, беспощадными засухами в южных и юго-восточных районах страны. Такая экстремальность природно-климатических условий большей части территории России, особенно ее исторического центра, приводила к необычайно короткому рабочему сезону в земледелии, что резко ограничивало возможности его интенсификации и удорожало производство сельхозпродукции, прежде всего зерна. Этот же фактор, укорачивая сроки пастбищного содержания скота, заготовки кормов, выращивания технических, теплолюбивых культур, сдерживал развитие животноводства, огородничества и садоводства. Короткий рабочий сезон в аграрном производстве увеличивал потребность в трудовых ресурсах, удерживая массу населения в деревне. Природно-климатический фактор, деформируя экономику аграрного сектора, был помехой и в развитии российской промышленности, ее транспортной инфраструктуры, непомерно увеличивая расходы на обогрев производственных помещений и транспортных средств, траты наемного работника на теплую одежду, обувь, содержание теплого жилья. Практически повсеместно летними месяцами ограничивались сроки строительных работ, рыбного и многих горнодобывающих промыслов, а также речного и морского судоходства из-за длительного ледяного покрова большинства рек и морей. Поскольку теплые моря в Европейской России были внутренними и по их границам располагались другие государства, то развитие внешней торговли сдерживалось внешнеполитическими факторами. На Дальнем Востоке использование теплых морских пространств, имеющих выходы в Тихий океан, затруднялось их удаленностью от производящих центров страны и слабым экономическим развитием восточных регионов.
Суровость климата в сочетании с распространенностью болот, труднопроходимых лесов, высоких горных хребтов, сухих степей, пустынь и полупустынь привели к малой заселенности большей части территории России. По переписи населения 1897 г., в России (без Финляндии) проживало свыше 126 млн человек, а плотность населения составляла всего около 7 человек на 1 кв. версту. Ее увеличение к 1914 г. до 9 человек нельзя считать значительным. Огромная часть страны в конце XIX — начале XX в. оставалась почти безлюдной. В Сибири и на Дальнем Востоке проживало в 1897 г. в среднем 0,5 человека на 1 кв. версту, и даже после активно проводимой правительством переселенческой политики плотность населения в регионе увеличилась к 1914 г. только до 0,9 человека.
Показательна с точки зрения исторических особенностей России и ее природно-климатических условий динамика плотности населения в европейской части страны. В 1897 г. средняя плотность в этом наиболее заселенном районе, включая Польшу, превышала общеимперский уровень в 3 раза, в 1914 г. — почти в 4. Для Европейской России (при средней плотности чуть более 33 человек на 1 кв. версту) оставалось характерным и в начале XX в. уменьшение плотности населения с запада на восток и от торгово-промышленного центра страны, каковым оставалась Москва, к северным и южным окраинам. Довольно равномерным распределением населения отличался Литовско-Белорусский регион, в 6 губерниях которого в 1914 г. оно колебалось от 80 до 100 человек на 1 кв. версту. Понижение этого показателя заметно в прибалтийских губерниях: Лифляндская — около 44, Курляндская — 34 и Эстляндская — 29 человек на 1 кв. версту. В северо-западных губерниях отмечается резкий разброс показателей на небольшой территории: от 80 человек в Петербургской, 37 — в
Псковской, до 16 человек в Новгородской. В Поволжье преобладали губернии со средними значениями признака — 44—51 человек на 1 кв. версту, понижаясь в Самарской до 28 и Астраханской до 6 человек, что было вызвано неосвоенностью здесь степей и полупустынь. Оставались слабо заселенными обширные территории уральских губерний. Очень низкая плотность населения (от 5 до 0,7 человека на 1 кв. версту) отличала Север Европейской России. Среди губерний Центрально-промышленного района (ЦПР) только резко выделявшаяся своей площадью Костромская не достигала среднего показателя европейской части. Владимирская, Нижегородская, Тверская, Ярославская губернии превышали рубеж в 40 человек на 1 кв. версту; Калужская, Тульская, Рязанская на южной периферии района имели более высокие значения: 54, 63, 75 человек. Особо выделялась Московская губерния — свыше 120 человек на 1 кв. версту. Губернии Среднечерноземной области (СЧО) имели плотность населения от 56 до 70 человек. Еще выше она была в Юго-Западном районе и Бессарабии (62—68 человек на 1 кв. версту), поднимаясь в Полтавской губернии до 86,5, а в Киевской и Подольской губерниях соответственно до 107 и 110 человек. Новороссия, Северный Кавказ и в 1914 г. оставались слабо заселенными. Только в Екатеринославской и Херсонской губерниях показатель плотности был выше 60 человек на 1 кв. версту. Итак, достаточной заселенностью, помимо ряда западных губерний, отличался основной исторический центр России (губернии ЦПР, СЧО и Юго-Западного региона), осваивавшийся на протяжении веков.
По средней плотности населения на всей территории страны и по размерам этого показателя в большинстве регионов империи, за исключением Царства Польского, Россия в начале XX в. уступала другим государствам. В 1913 г. она составляла в Великобритании 182 человека на 1 кв. км, Германии — 124, Австрии — 97, Франции — 74 человека, что свидетельствует о высоком социально-экономическом развитии этих стран. Однако нельзя забывать, что хозяйственное освоение огромных территорий, лежащих в зонах, крайне неблагоприятных для проживания человека, и последующее поддержание достигнутого уровня развития даже на рубеже XX—XXI вв. требуют колоссальных энергетических расходов, которыми Россия да и другие страны мира не располагали в начале XX в. Не случайно большинство колоний европейских государств находилось в зонах теплого и жаркого климата. В России и освоение южных земель из-за наличия там пустынь и полупустынь требовало проведения ирригационных работ, сопряженных с большими финансовыми затратами и привлечением значительных людских резервов.
Неблагоприятные природно-климатические факторы сдерживали выявление и разработку полезных ископаемых. На рубеже XIX—XX вв. в перечень существенных запасов страны включались залежи каменного и бурого угля (Урал, Донбасс, Домбровский и Подмосковный бассейны), горючих сланцев (Эстляндия, Поволжье), торфа (ЦПР), нефти (Апшерон, Терская и Закаспийская области). Были известны запасы каменного угля на Печоре, в Кузбассе, Караганде, нефти — на Севере европейской части, Сахалине, в Предуралье. О них в официальных отчетах сообщалось: «мало исследованы и не разрабатываются». О рудных залежах писалось: «В Сибири месторождения меди в общем довольно мало изучены, так как разведок на этот металл производилось мало». Или: «Что касается цинка, олова и ртути, то эти металлы встречаются у нас сравнительно в небольшом количестве». Когда в Первую мировую войну обнаружилось отсутствие данных о запасах руд, топлива, стратегического сырья (вольфрам, молибден, серный колчедан, сера, свинец, селитра), создали Комиссию естественных производительных сил России (КЕПС), активно действовавшую и после 1917 г.
Помимо сложных климатических условий, Россия страдала от недостатка плодородных почв. Значительная часть европейской территории страны находилась в полярно-тундровой зоне и области сухих степей, полупустынь и пустынь. Около половины ее площади занимали дерново-подзолистые почвы, а черноземные всего около 100 млн десятин, располагавшиеся в краях, где часто были жестокие засухи. Их повторение в течение 2—3 лет сводило к нулю нечеловеческие усилия земледельца. Лёссовая зона в Туркестане могла давать высокие урожаи, но только при крупных финансовых вложениях на орошение и рациональную обработку. В 1908—1912 гг. соотношение производительной, включая лесные насаждения, и непроизводительной площади (т. е. такой, на которой при тогдашнем уровне производства ничто не могло произрастать) в России составляло 28% и 72%, а в европейской части (без Финляндии) — 54% и 46%. В большинстве стран Европы показатель производительной площади превышал уровень 80%, за исключением Норвегии (28%). Правда, доля производительной площади в США составляла 22%, а в Канаде — всего около 3%. Однако благоприятный климат, обеспечивавший долготу сельскохозяйственного года, плодородие используемых земель, высокий уровень их обработки позволяли этим странам быть удачливыми конкурентами русскому хлебному экспорту, поставляя на европейский рынок в больших объемах дешевое и высококачественное зерно.
Огромные пространства создавали определенные сложности в организации государственного управления страной, в налаживании хозяйственных связей между ее отдельными частями. Эти проблемы, сопряженные с развитием транспорта, средств связи и требовавшие больших финансовых затрат, обусловили активную роль Российского государства в их разрешении. Начиная с эпохи петровских преобразований историческое развитие России происходило не без влияния примера и опыта западноевропейской цивилизации. Особенно это проявлялось в наиболее общих закономерностях социально-экономической эволюции страны, формировании ее промышленной основы. В середине XIX в. в ряде европейских государств, а также США утвердился новый социально-экономический уклад, именовавшийся современниками и последующей литературной традицией как капиталистический, или буржуазный. Капитализм стал определять основное направление исторического процесса Европы, а благодаря формированию колониальной системы — и всего мира. Эволюция стран, вступивших на путь капиталистического развития позже, происходила под воздействием мирового капитализма и специфики, исторически присущей их общественным структурам. Особенности существования русского социума, обусловленные природно-климатическими факторами, не только сохранялись в конце XIX — начале XX в. в виде определенных следствий предыдущего развития, но действовали как реальные факторы даже в условиях капиталистической эволюции пореформенной России. Это, в частности, проявлялось в сохранившейся особой роли государства в социально-экономическом развитии страны, которое по-прежнему должно было заботиться не только о создании всеобщих условий производства, но осуществлять известную «опеку» над сложившимся при его участии промышленным комплексом, содействовать его технологическому развитию, равно как и противодействовать всякому «оскудению» в аграрной и индустриальной сфере экономики. Государство принимало на себя обязанности в формировании системы подготовки инженерно-технических кадров для индустрии и специалистов для сельского хозяйства, содействовало распространению технических и агрономических знаний, оказывало поддержку в развитии традиционных отраслей народного хозяйства и создании новых производств.
Глава 1
В середине 1880-х гг. в стране завершился промышленный переворот, показателем чего стало экономическое господство в российской индустрии крупных фабрик, базирующихся на применении паровых двигателей. Однако в российской промышленности и в эти годы, и позднее существовали производства, где превалировал ручной труд и мануфактурные формы организации производства. В России с ее огромными, мало заселенными пространствами сохранялись целые районы, где господствовал патриархальный уклад и не было развитых форм промышленного труда, а только их начальные ростки в виде домашней промышленности. В начале XX в. в большей или меньшей степени сосуществование различных укладов было характерно и для других стран мира, включая Европу. Наиболее значительным отличием России от группы капиталистически развитых государств являлась «спрессованность» во времени отдельных этапов капиталистической эволюции. В Западной Европе и Северной Америке переход к индустриальному обществу совершался постепенно, в условиях более длительного существования эпохи свободной конкуренции. Итогом индустриализации к концу XIX в. в Великобритании, Франции, Германии, Нидерландах, США стало возникновение сложной производственно-отраслевой структуры промышленности, включавшей развитую металлургию, машиностроение и такие их производства, как сталелитейное и станкостроение. Промышленность и городское хозяйство этих стран на рубеже веков активно переходили на электроэнергию. Здесь имелись развитые системы кредитных учреждений, транспорта, связи, страхования, организации торговли, произошла существенная капитализация аграрного сектора.
В 1880—1890 -е гг. в развитии мирового капитализма начинают обозначаться новые тенденции, которые современниками и последующими исследователями определяются как переход к империализму, или эпохе финансового капитала. Среди первых трудов по изучению нового явления мирового капитализма были работы английского экономиста и пацифиста Дж. Гобсона «Империализм» (1902) и австрийского социал-демократа Р. Гильфердинга «Финансовый капитал» (1910). Рассмотрение этих проблем с позиций революционного марксизма содержалось в работе лидера российских большевиков В. И. Ульянова (Ленина) «Империализм как высшая стадия капитализма» (1917). Выделенные им экономические признаки во многом совпадают с идеями других авторов. Экономическая сущность имперализма выражалась в установлении господства монополий и финансового капитала, в преимущественном вывозе капитала по сравнению с вывозом товаров, в начавшемся разделе мира международными трестами и завершении дележа территории земли крупнейшими капиталистическими странами. С точки зрения исторического развития России в начале XX в. следует заметить, что империализм есть лишь надстройка над капитализмом, что он не перестраивает капитализм снизу доверху, что «устранить обмена, рынка, конкуренций, кризисов и т. д. империализм не может». Особенностью индустриальных преобразований в России на рубеже XIX—XX вв., помимо их осуществления уже на стадии мирового империализма, была значительная роль государства в этих процессах, что характерно для всех стран, проводящих модернизацию позже, по примеру и опыту других. Но нельзя преувеличивать эти явления и говорить о преобладании в России «насаждения промышленности сверху», поскольку в основе ее индустриализации лежали общие законы развития общества.
В последнее десятилетие XIX в. и в начале XX столетия аграрный сектор в России оставался наиболее крупной сферой занятости населения (более 75%) и выступал основным системообразующим фактором ее экономического районирования. На долю сельского хозяйства в структуре народного дохода за 1913 г. приходилось 54%, а в структуре народного богатства страны в 1914 г. оно составляло в совокупности с лесоводством, рыболовством и охотой 35%. В России в 1890-е гг. продолжалось вызванное отменой крепостничества развитие капитализма, что обусловило достаточно стабильный рост аграрного производства, хотя внешние факторы этому не благоприятствовали. Начавшийся с конца 1870-х гг. мировой, точнее, европейский аграрный кризис стал следствием увеличения ввоза зерна в импортирующие государства Европы из США, Канады, Аргентины, Австралии. Это привело к падению цен на хлеб за 20 лет примерно вдвое и негативно отразилось на российском экспорте зерна. Его рост, бывший в пореформенную эпоху постоянным, в 1890-х гг. приостановился, хотя объем среднегодового вывоза оставался высоким — 444 млн пудов. При этом пшеницы вывозилось около 2/5 ее чистого сбора, ячменя — около трети. Уменьшение доходов от хлебного экспорта снижало инвестиции в сельскохозяйственное производство, что замедляло рост земледелия в производящих районах страны по сравнению с предшествующим периодом. Как обычно, не была благосклонна к русскому земледельцу природа. Урожайность хлебов в пореформенную эпоху резко колебалась по отдельным годам в зависимости от погодных условий. Регулярно повторявшиеся засухи приводили к неурожаю и голоду. Особенно жестокая засуха 1891 г. в большей части губерний Среднего Черноземья и восточных степных районов затронула территорию с населением 35—40 млн человек, где от голода и болезней умерло около 600 тыс. жителей.
Для сельскохозяйственного производства России рубежа веков характерна положительная динамика его основных показателей. Происходивший в пореформенные годы процесс капитализации аграрного строя ускорил в конце XIX в. освоение новых территорий, прежде всего окраинных. Однако на протяжении всего рассматриваемого периода характер, специализацию, формы землевладения и землепользования сельского хозяйства страны определяла ее европейская часть, заселенная преимущественна русскими. В начале XX в. структура сельского хозяйства России включала зерновое производство, льноводство, картофелеводство, производство специальных культур (конопля, сахарная свекла, подсолнечник, рапс, табак и пр.), хлопководство, огородничество и садоводство, виноградарство, птицеводство, животноводство, скотоводство.
Зерновое производство, остававшееся главной отраслью сельского хозяйства, сосредотачивалось в историческом центре страны, где около 9/10 всех посевов было под зерновыми. В 1890-х гг. их площадь наиболее значительно увеличилась в Заволжье, Нижнем Поволжье, Южном Приуралье, Причерноморье и Предкавказье (Северный Кавказ) как за счет освоения целинных земель, так и за счет вытеснения залежной системы полеводства трехпольем. Расширению посевов содействовала постройка в этих районах железных дорог (Оренбург — Самара, Уральск — Саратов, Александров Гай — Саратов, Тихорецк — Новороссийск, Ставрополь — Екатеринодар, Тихорецк — Царицын), обеспечивших вывоз хлеба по Волге и через порты на Черном и Каспийском морях. В начале XX в. прирост зерновых площадей в центре Европейской России относительно окраинных территорий существенно снижается. За 1901—1913 гг. в 62 губерниях России, включая Сибирь и Степной край, но без Польши, Закавказья, Дальнего Востока и Туркестана, площади под посевами увеличились почти на 16%, а во всей европейской части — только на 8%. Основной прирост приходится на южные районы (Предкавказье — 36%, Степной край — свыше 72%) и Сибирь, где посевные площади увеличились в 3 раза. В ЦПР земли переводились под пастбища и сенокосы, а посевы зерновых стабильно сокращались.
По производству зерна Россия занимала первое место в мире, оставаясь в начале XX в. основной хлебопроизводящей страной. На ее долю приходилось 25% мирового сбора пшеницы, 53% — ржи, около 38% — ячменя, свыше 26% — овса. На рубеже XIX— XX вв. средняя урожайность зерновых увеличилась с 34 до 44 пудов с десятины (7 ц). В 1900—1915 гг. урожайность в среднем увеличилась на 10% за счет использования усовершенствованных орудий обработки почвы, машин при уборке зерна, улучшения севооборота. Урожаи ржи на помещичьих полях поднялись в эти годы до 70 пудов с десятины (11 ц), на крестьянских — до 59 пудов (9,4 ц); пшеницы соответственно до 57 пудов (9 ц) и до 50 пудов (8 ц). Урожайность хлебов была выше на тех помещичьих землях, которые обрабатывались за их счет (около 10% общей посевной площади). Более половины пашни помещики сдавали крестьянам в аренду, и урожаи на этих землях были ниже, чем на надельных. Однако урожайность в России оставалась существенно ниже, чем в основных западноевропейских странах, достигнув там в эти годы 25—30 ц с га.
Начало столетия отмечено стабильным ростом среднегодовых сборов хлебов: в 1900 г. — 3,5 млрд пудов; в 1908—1912 гг. — 4,5 млрд и в 1913 г. — 5,6 млрд пудов. Высокий прирост (на 40%) 1913 г. по отношению к предыдущему показателю во многом объясняется благоприятными климатическими условиями года, позволившими собрать очень высокий урожай. Не так значителен был прирост традиционных зерновых, распространенных в старых производящих районах. Прирост озимой ржи в 1913 г. к 1908—1912 гг. составил всего 10%, а к 1912 г. — даже понизился на 6%. Сопоставление данных о сборах хлебов с увеличением площади посевов в новых зернопроизводящих районах свидетельствует, что главным фактором прироста продукции оставался экстенсивный метод ведения хозяйства.
Исчисления роста урожайности по 50 губерниям Европейской России за 1901—1915 гг. с учетом большого числа крестьянских хозяйств свидетельствует о значительном повышении урожайности по частновладельческим землям (на 18—22%), особенно в сравнении с предреформенной эпохой. Даже в нечерноземной Ярославской губернии она увеличилась с сам-2,5 до сам-5,7, составив 68 пудов с десятины. Однако такой рост урожайности в начале XX в. во многом был обусловлен сравнительно благоприятными погодными условиями, когда недороды 1901—1903 гг., 1911 и 1914 гг. восполнялись небывалыми урожаями 1912, 1913, 1915 гг. Неурожаи этих лет прежде всего обрушились на зернопроизводящие губернии Среднего и Нижнего Поволжья, Южного Приуралья, что в отдельных случаях снизило урожайность в них к предреформенному уровню. В итоге по всему Средне-Волжскому району урожайность на крестьянских землях выросла за 15 лет лишь на 6%. Отрицательные последствия неурожайных лет отмечены и в Оренбургской губернии, где в 1911 г. собрали всего по 4 пуда с десятины, тогда как на семена требовалось 12 пудов. В регионах, отдаленных от воздействия засух Поволжья, например Нечерноземье, неблагоприятные погодные условия сказались слабее, и постепенное повышение урожайности здесь было более стабильным.
Хотя к началу XX в. произошли значительные изменения в зерновом производстве, увеличившие сборы хлебов, но достигнутый уровень, по существу, мог обеспечить земледельцу только минимум питания и простого воспроизводства. Расчеты доли чистого сбора зерна и картофеля в переводе на зерно по 51 губернии Европейской России дают весьма скромную цифру — 23,3 пуда на душу обоего пола, которая повторяется и при расчете на 93 губернии Российской империи. Для сравнения: в Германии в 1901—1910 гг. сбор зерновых с учетом картофеля в переводе на зерно составлял свыше 157 пудов с десятины, в 1911 г. — 140 пудов, в 1913 г. — 186 пудов, в 1914 г. — 162 пуда. Если же учесть экспорт зерна из России, который накануне Первой мировой войны колебался в пределах 9—12% валового сбора и составлял примерно 4 пуда на человека, и вычесть также долю картофеля, то на душу среднестатистического жителя империи придется всего 19,3 пуда. Добавление картофеля, который стал выручать крестьянина в начале XX в., поднимет этот показатель до 22,5 пуда. Таким образом, товарный рынок внутри страны и экспорт зерна росли за счет суровой экономии потребления в крестьянском хозяйстве. Все это создавало ситуацию, когда основная масса населения должна была оставаться на земле, обеспечивая пропитание общества и одновременно существенно сдерживая развитие городов, промышленности, торговли, транспорта и т. д.
На рубеже XIX—XX вв. товарность зернового производства продолжала возрастать. При этом спрос на хлеб увеличивался на внутреннем рынке даже быстрее, чем его экспорт. В 1908—1913 гг. из среднего сбора хлеба всего на рынок ежегодно шло около 1,5 млрд пудов, т. е. 30%. Основными покупателями зерна выступали нечерноземные губернии (свыше 500 млн пудов в год), среди которых столичные превратились в исключительно потребительские. Формирование районов торгового земледелия в начале XX в. делается более динамичным под влиянием общественного разделения труда, развития капиталистического уклада в целом, роста цен на мировых рынках. К 1914 г. основными поставщиками товарного хлеба стали Среднее и Нижнее Поволжье, Предкавказье, Новороссия, Южное Приуралье. На них приходилось более половины продаваемого в стране хлеба. В Азиатской России сложились два зернопроизводящих района — в Западной Сибири и Степном крае. В 1913 г. они производили 25% всех хлебов. Однако зауральский хлеб, учитывая интер--есы помещиков центра России, не был допущен на внутренний рынок страны введением С. Ю. Витте челябинского тарифного «перелома», а направлялся через Архангельск на экспорт.
Увеличившаяся товарность зернового производства отразилась на росте в стране фабрично-заводского мукомолья, имевшего к 1908 г. самый большой удельный вес в структуре пищевой промышленности: 56% всех предприятий отрасли; 74% стоимости их производства; 84% мощности энергетического оборудования; 82% рабочих. 2200 фабричных мельниц, существуя в море разбросанных по всей России небольших мельниц (около 136 тыс.), перерабатывали более 51% всего зерна, в основном закупленного, и отправляли муку на местные рынки в разные концы страны, за границу. Большинство предприятий промышленного мукомолья, вырабатывавших 90% российской муки, концентрировалось в 20 губерниях империи. В их число входили промышленно развитые, но незернопроизводящие губернии. На одном из первых мест стояла Нижегородская губерния, на долю всего 8 мельниц которой приходилось около 9% общей суммы производства муки. Это было характерно и для Ярославской, Симбирской, Пермской губерний, ввозивших зерно из других регионов. В формировании рынков муки участвовала Томская губерния, сосредоточившая 70% западносибирского ее производства.
В большинстве европейских губерний посевы зерновых продолжали играть заметную роль в местном земледелии. Привозной хлеб в них был добавлением к своему. В начале XX в. Черноземный центр сохранил свою зерновую специализацию, но его роль в хлебном балансе страны уменьшилась, как и роль Среднего Поволжья. Развитие зернового производства в черноземных украинских губерниях при высокой плотности населения не давало излишков.
Разведение льна, самой старинной специальной культуры на Руси, было особенно распространено в Ярославской, Тверской, Смоленской, Псковской губерниях и прилегающих уездах Вологодской, Новгородской, Московской, Владимирской, Костромской, Нижегородской. Лен использовался для изготовления масла и выделки тканей. Он производился и перерабатывался исключительно в крестьянском хозяйстве. Из волокна, остававшегося внутри страны, на прядильные фабрики поступало лишь 16,5%, а остальное перерабатывалось крестьянами-льноводами. «Крестьянский» характер льноводства, сложности выращивания этой культуры с поздними сроками ее сева предопределили длительное существование рутинных приемов возделывания льна и не менее примитивные способы льнообработки (стлание на росу по траве или его вымачивание). Хотя общая площадь посевов льна в России превышала все европейские в 11 раз, а сбор был в 10 раз больше, чем в Европе (без Бельгии), показатель урожайности российского льна (34 пуда с десятины) значительно уступал среднеевропейскому (около 45 пудов с десятины). На этом уровне урожайность была только в Минской (47 пудов) и Гродненской (41 пуд) губерниях. Средняя урожайность в основных льноводческих губерниях не достигала даже 30 пудов с десятины.
Картофелеводство к концу XIX в. получило значительное распространение в России. Его чистые сборы за 1880—1890 гг. возросли в 2,5 раза. Хотя посевы картофеля стабильно расширялись, но достигли в 51 губернии Европейской России в 1911—1915 гг. только 4% площади зерновых. С начала века к 1910—1915 гг. средний сбор картофеля увеличился в Европейской России на 33%. Распространению картофеля способствовало его активное включение в состав крестьянской пищи при недостатке хлеба. Товарный характер картофелеводство приобретает в Прибалтике, Белоруссии, ряде черноземных (Волынской, Черниговской, Тамбовской) и нечерноземных губерний. Его продукция используется для откорма свиней и в винокурении.
С конца XIX в. наиболее значительным районом разведения сахарной свеклы были юго-западные и центральные губернии (Киевская, Подольская, Харьковская, Курская и др.). Площадь под сахарной свекловицей с 1895 по 1913 г. возросла вдвое, но составила только 15% посевов картофеля. Однако за счет повышения сахаристости свеклы вывод сахара из свеклы увеличился в 2 раза.
Животноводство, т. е. специализированное содержание скота в противоположность так называемому навозному животноводству, развивается в России только в пореформенную эпоху. К концу XIX в. общее количество крупного рогатого скота, свиней, овец, коз, лошадей, верблюдов, оленей составляло приблизительно 134 млн голов, из которых 81% приходился на Европейскую Россию. Однако общее число скота в этом регионе в начале века неуклонно сокращалось. Только за 1911—1913 гг. оно уменьшилось на 15 млн голов, что привело к росту ввоза в страну 68 тыс. голов живого скота на сумму около 4 млн руб. и продуктов животноводства — свыше 182 млн руб. Содержание крупного рогатого скота на мясо распространилось в губерниях Черноземного центра и Малороссии.
Молочное животноводство в начале XX в. было представлено в центре, на севере и западе Нечерноземной полосы России. Благодаря специализации в разведении улучшенных пород крупного рогатого скота и условиям его содержания сравнительно высокие показатели отличали молочное животноводство в Ярославской губернии, смежных с ней уездах Костромской, Вологодской, Тверской губерний и особенно в Холмогорском уезде Архангельской губернии. Развитие молочного хозяйства обусловило рост отечественного сыроварения и маслоделия как домашнего, так и фабрично-заводского производств. Продукция российского маслоделия в значительном количестве поступала на экспорт. В 1913 г. по сравнению с 1901 г. объем вывоза масла из России вырос в 2 раза. Больших успехов в начале XX в. маслоделие достигло в Сибири. Сибирское соленое масло, востребованное на внутреннем рынке, шло также на экспорт, в частности в Англию.
В XX в. свиноводство, которого как отрасли хозяйства в XIX в. в России не существовало, получает развитие в регионах товарного картофелеводства, чему способствовал и привоз породистых английских свиней.
В начале века повсеместно сохранялось содержание овец для удовлетворения потребностей крестьянской семьи в мясе, шерсти и овчинах. Товарное овцеводство, связанное с получением шерсти для фабрично-заводских предприятий, с развитием усовершенствованных промышленных способов выделки овчины было распространено в губерниях Средне-Волжского, Южного и Юго-Восточного регионов и Туркестане. В Астраханской губернии развивается пастбищное скотоводство мясного направления.
Первые успехи отечественного птицеводства в 1880-е гг. повлекли экспорт птицеводческой продукции (живая и битая домашняя птица, яйцо, пух и перо). К 1913 г. он специализировался. Основным продуктом стало яйцо, вывозившееся почти на 90 тыс. руб.
Распространение наемного труда и рост применения машин на всех стадиях аграрного производства являются важнейшими признаками капитализации сельского хозяйства. Число наемных рабочих в этом секторе российской экономики к началу XX в. увеличилось с 3,5 до 4,5 млн человек. В большинстве европейских губерний наемный труд применялся в части хозяйств русского дворянства и зажиточного крестьянства, а главным образом — в крупных южных экономиях и прибалтийских владениях немецких баронов. Ряды сельских рабочих в Прибалтике пополнялись из местного населения, а в южных степных районах зернового производства, на свеклосахарных плантациях — выходцами из среднечерноземных и юго-западных губерний.
Материально-техническое оснащение сельскохозяйственного производства в России оставалось на очень низком уровне. Отмеченный к середине 1890-х гг. по сравнению с 1870-ми гг. более чем в 3,5 раза рост потребления машин и усовершенствованных орудий не мог изменить ситуацию, так как его стартовая позиция была минимальна. Кроме того, он охватывал ничтожное число хозяйств, прежде всего помещичьих. Принимая во внимание роль природно-климатического фактора, обусловившего кратковременность рабочего сезона, очевидно, что ограниченное использование машин и усовершенствованных орудий в сельском хозяйстве снижало уровень культуры аграрного производства, делая его малоэффективным. В одном из официальных документов, относящемся к 1910 г., нарисована такая безрадостная картина: «Наше сельское хозяйство вообще, а в особенности на крестьянских землях, занимающих в одной Европейской России до 75% всех сельскохозяйственных угодий, ведется несовершенно. Плохая обработка земли, незначительное распространение усовершенствованных сельскохозяйственных орудий, недостаточное удобрение почвы, исключительно зерновое, большей частью по трехпольной системе, хозяйство являются до сих пор характерными признаками земледельческого промысла... В зависимости от сего состоящая под культурой площадь используется у нас слабо, урожайность полевых растений крайне низка, непостоянна, скотоводство поставлено плохо, а переработка продуктов сельского хозяйства развита недостаточно. При этом урожайность на крестьянских землях даже по сравнению с невысокими урожаями на владельческих экономиях менее в среднем почти на 20%. В отношении производительности и культурности сельского хозяйства Россия, несмотря на свои природные богатства, далеко отстала от других стран».
В период 1906—1913 гг. за счет роста внутреннего сельскохозяйственного машиностроения, интенсивного ввоза машин из-за рубежа стоимость наличного парка машин и орудий увеличилась в аграрном производстве в 2,3 раза. Главными их потребителями оставались помещичьи хозяйства и хуторские хозяйства зажиточных крестьян. Однако значительная масса крестьян в русской деревне не перешла даже на плужную обработку земли. Доля хозяйств, не имевших плугов, равнялась в 1917 г. 32%. Основными орудиями крестьянина-земледельца оставались соха, деревянная борона, серп, коса, цеп. Это подтверждают данные обследования использования сельскохозяйственных машин и орудий в 1910 г. Всего по империи доля усовершенствованных орудий вспашки составляла около 34% на каждые 100 орудий, соответственно понижаясь в 50 губерниях Европейской России до 32%, в Сибири — до 30%, в Средней Азии и Степном крае — до 26% и повышаясь на Кавказе за счет областей Северного Кавказа до 53%. Средний показатель по Европейской России отражает недостаточность употребления сельскохозяйственных машин в числе хозяйств этого региона: 1 сеялка приходилась на 67 хозяйств, 1 жатка — на 25, а 1 молотилка — на 32. Велико было и количество пахотной земли, приходящееся на 1 единицу техники. По указанным машинам он соответственно составлял 432 десятины, 160 и 200 десятин. Иную картину можно было наблюдать на Кавказе, где 75% пахотной земли числилось за Северным Кавказом. В этом регионе на 1 сеялку приходилось 27 хозяйств, на 1 жатку — 9, на 1 молотилку — 23. В большем объеме использовались здесь машины при севе и сборе урожая: на 1 сеялку — 216 десятин, на 1 жатку — 73, на 1 молотилку — 182 десятины. Применение в России новейших сельскохозяйственных машин, к которым в начале века относились трактора, было просто ничтожным — в 1913 г. их насчитывалось всего 152. В итоге повышение плодородия почвы путем более тщательной обработки земли оказывалось недоступно большинству производителей. Помимо очень малого числа машин и усовершенствованных орудий по обработке земли и сбору урожая, в аграрном производстве существовала большая разница в их распределении между крестьянскими и частновладельческими хозяйствами, а также регионами. Поражает общее количество сох (более 6 млн!), которые продолжали, по данным 1910 г., использоваться в крестьянском хозяйстве Европейской России (без Прибалтики, Польши и Закавказья), и в 1,5 раза меньшее количество плугов в этих же хозяйствах. Даже абсолютные значения показателей свидетельствуют, что во всей Нечерноземной зоне, занимавшей в указанной части Европейской России 59% площади, количество плугов и практически всех остальных сельскохозяйственных машин было меньше, чем в Новороссии, на долю которой приходилось только 8% площади. Обеспеченность Южного района (13% территории) сельскохозяйственными машинами была выше по сравнению со всей черноземной полосой, особенно в группе частновладельческих хозяйств. Значительная часть машин и орудий, которые использовались в крестьянском хозяйстве, производилась в деревенских кустарных мастерских.
Внесение органических удобрений было распространено в основном в хозяйствах, использовавших наемный труд и машины. В зерновом производстве на 1 десятину в 1910 г. вносилось только 0,4 пуда искусственных удобрений. В других странах этот показатель в среднем был на уровне 2—3 пуда, а иногда и выше: Германия — около 9, Голландия — 10, Бельгия — 21 пуд. Расширению использования подобных удобрений препятствовало слабое развитие их производства в России. В итоге применение искусственных удобрений охватывало всего 2,5—3% посевных площадей, на которых, главным образом, выращивалась сахарная свекла.
Общая динамика сельскохозяйственного производства и его капитализация в последние десятилетия XIX — начале XX в. могут быть оценены как значительные, особенно учитывая минимальность временного этапа и темп прироста показателей, но все-таки эти изменения были недостаточными, а главное — не столь радикальными. Наиболее наглядно это выразилось в отсутствии коренного перелома в крестьянском хозяйстве как основном производителе и сохранении весьма низких результатов аграрного производства в расчете на душу населения и на десятину пашни. Накануне Первой мировой войны средний урожай пшеницы с десятины составлял в России — 55 пудов, тогда как в Австрии — 89, в Германии — 157, в Бельгии — 168 пудов. По урожайности ржи — соответственно 56, 92, 127, 147 пудов. По оценке специалистов, русская корова давала в среднем продукции на 28 руб., тогда как американская — на 94 руб., а швейцарская — на 150 руб.
Дворянское землевладение. Владельцами основного земельного фонда России, включенного в сельскохозяйственное производство, оставались дворяне. По данным земельной переписи 1905 г., им с учетом офицерства и чиновничества принадлежало в 47 губерниях европейской части свыше 105 тыс. владений общей площадью почти 50 млн десятин, что составляло 53% всей частной земельной собственности. Доля земли, которой владело около 500 тыс. крестьян, равнялась 14%. Подобная монополия никак не стимулировала интенсификацию производства в дворянских имениях. Получаемые помещиками средства от непроизводительных доходов в основном не вкладывались в сельское хозяйство, а проживались. Даже в случае разорения дворянин сохранял массу привилегий в виде льготных условий залогов, продления сроков платежей по долгам и при продаже имений. Если поместье продавалось представителю дворянского сословия, то цена понижалась, а при его покупке лицами других сословий — повышалась, что обеспечивало в начале XX в. рост сумм от продаж имений. За счет увеличения цен на землю помещики даже при сокращении объемов продаваемой земли продолжали получать высокие доходы. Рост цен влиял и на повышение стоимости земли, оставшейся в руках дворянства. В 1877 г. ее основной массив в Европейской России оценивался в 1,5 млн руб., а в 1905 г. при уменьшении общего количества земли — в 4,5 млн руб. Несмотря на значительный объем продажи дворянской земли к 1915 г. (свыше 7 млн десятин), в распоряжении помещиков оставалось около 40 млн десятин, или 44% всей частновладельческой земли. Наиболее значительно удельный вес дворянского землевладения уменьшился в Южном, украинском Левобережном, Центрально-промышленном районах и губерниях северо-запада.
Для поддержки помещичьего землевладения были учреждены государственные Дворянский земельный и для продажи крестьянам государственной и помещичьей земли Крестьянский поземельный банки. Последний обеспечивал помещикам продажу их земель по завышенным ценам, а Дворянский оказывал им на самых льготных условиях разнообразную финансовую поддержку. В 1901—1915 гг. помещики получили под залог земель в Дворянском и частных банках свыше 700 млн руб. ссуд (за вычетом погашения). При значительной распродаже помещичьей земли ее переход в руки крестьянства был не так велик — увеличение крестьянского землевладения заметно только в Южном и украинском Левобережном районах. Мобилизация земли в пользу крестьянства затронула десятую часть помещичьей собственности, главным образом владельцев средних и мелких имений. Одновременно шел рост крупных латифундий и увеличивался их удельный вес в общей площади частного землевладения.
Большинство дворян эксплуатировали свои земли путем сдачи их в денежную, испольную и отработочную аренду. Общий доход помещиков за 1907—1913 гг. от продажи, залога и аренды земли оценивался приблизительно в 3,3 млрд руб. Значительная часть этой колоссальной суммы, как и прежде, проживалась «в столицах и заграницах». Немалая доля капиталов превратилась в закладные листы земельных банков, ценные бумаги акционерных компаний, облигации государственных займов и т. п. Стремясь к высоким прибылям, дворянство обращалось не к интенсификации и развитию аграрного производства, а к реализации своего монопольного права на крупные земельные владения, что проявилось в росте доходов помещиков от сдачи земли в аренду, от продажи лесов и других угодий, от залога в кредитных учреждениях. На 1 января 1915 г. в залоге было свыше 80% помещичьей земли. Дворянская монополия на землю выступала одним из основных факторов, тормозивших формирование в России единого макромеханизма движения цен в пространстве действия закона стоимости. В начале XX в. сложились или были близки к завершению единые товарные рынки на продукцию земледелия, рабочую силу, на такие средства производства, как сельскохозяйственные орудия и машины, живая тягловая сила. Однако земельный рынок не развивался, что стало серьезной преградой на пути формирования единого аграрного капиталистического рынка и утверждения развитых форм аграрного капитализма.
В 1916 г. в стране насчитывалось свыше 76 тыс. частновладельческих хозяйств. При этом группа, составляющая 8,5% хозяйств, засевала 4 млн десятин, или 55% общей площади земли. 3% хозяйств с размером земли более 500 десятин засевали свыше 2 млн десятин, или 34% общей площади. Капиталистически организованное помещичье хозяйство шло впереди крестьянского по материально-техническому оснащению, уровню агротехники, производительности земли и, следовательно, ее доходности. Однако число таких хозяйств было невелико, учитывая, что в первую группу входили хозяйства, земли которых сдавались в аренду или возделывались крестьянским трудом и инвентарем за взятые вперед деньги, ссуды хлебом, за потравы и пр. В итоге из 5 млрд пудов хлеба, произведенного в 1913 г., на долю помещичьего хозяйства приходилось всего 600 млн пудов, или 12%. Но существование больших внеземледельческих доходов позволяло помещикам значительную часть своего хлеба (до 47% валового сбора) вывозить на продажу. Показатель товарности помещичьего хозяйства выглядит более весомым, если учесть переработку на рынок сельскохозяйственной продукции на мельницах, сахарных и винокуренных предприятиях в дворянских имениях.
Крестьянское хозяйство в России в начале XX в. существовало на надельной и частновладельческой земле. На долю первой в 1905 г. в 47 губерниях европейской части приходилось более 136 млн десятин, которые распределялись между крестьянскими общинами (73%), казаками (11%), подворными владельцами (15%) или не были распределены (около 1%). Часть земли, бывшей в хозяйственном обороте, находилась в личной собственности крестьян, казаков, колонистов (10% от надельной), принадлежала крестьянским обществам и товариществам (8% от надельной). Имелось существенное различие обеспеченности землей отдельных владельцев в зависимости от типов личной и надельной собственности. Наиболее низкие показатели были характерны для владельцев подворной собственности (7,5 десятины), а самые высокие (211 десятин) — для членов крестьянских обществ. Соответственно высоким уровнем отличались земельные наделы казаков (53 десятины) и личное землевладение объединенной группы крестьян, казаков и колонистов (27 десятин). Средний размер владения крестьянина-общинника составлял 11 десятин, что было в 43 раза меньше (!) среднего дворянского владения (471 десятина). Развитие крестьянского хозяйства в начале XX в. стимулировалось ростом потребительского спроса и цен на сельскохозяйственную продукцию на мировом и внутреннем рынке. Столыпинская земельная реформа, проводившаяся с 1906 г., дала импульс повышению уровня производства и товарности хуторов. Развитию крестьянского хозяйства способствовали отмена в начале XX в. выкупных платежей и снятие недоимок.
Модернизации уклада жизни русской деревни и поддержанию сельскохозяйственного производства содействовало распространение кооперации. За 1900—1915 гг. число сельских кооперативов увеличилось почти в 18 раз и приблизилось к 24 тыс. Среди них 51% составляли кредитные и ссудо-сберегательные товарищества. Низкая доходность крестьянского хозяйства предопределяла незначительность экономической мощи и влияния русской кооперации. Если кредитные товарищества в России выдали в 1913 г. в среднем на одного члена 42 руб. ссуд, то в Германии в 1910 г. — 634 руб.
Крестьянское хозяйство в начале XX в. оставалось основным кормильцем страны. Его роль в земледельческом производстве по мере развития капитализма возрастала. Из общего объема валового сбора зерна в 5 млрд пудов на долю крестьянского хозяйства приходилось 4,4 млрд. Почти половина этой массы (1,9 млрд пудов) производилась в зажиточных хозяйствах, товарность которых составляла 34%, а в населении деревни не превышала 15—20%. На долю середняцких и бедняцких хозяйств приходилось более половины валового сбора при весьма низкой их товарности — около 15%. Оставаясь технически слабо вооруженным, агротехнически малоразвитым, базируясь на ручном труде и живой тягловой силе, хозяйство русского крестьянина, естественно, в большей степени подвергалось воздействию неблагоприятных погодных условий и всякого рода трагических событий (пожар, падеж скота, болезнь и смерть кормильца). Не случайно и в XX в. обязательными вопросами анкет земских обследований оставались: «причины разорения хозяйства, постоянного или временного нищенства».
Помещичье и крестьянское хозяйства на рубеже XIX—XX вв. значительно капитализировались, но эволюция каждого из них не была завершена. Шла острая борьба между двумя путями развития аграрного капитализма — «прусским» и «американским». Первый характеризуется установлением в системе аграрного строя господства крупного, помещичьего по своему происхождению, землевладения. Оно базируется на применении в производстве машин, наемного труда и отличается достаточно высоким уровнем агрокультуры и организации ведения хозяйства, что обеспечивает его высокую товарность и господство на рынке. Такой тип хозяйства был представлен в Прибалтийском, Литовско-Белорусском и Юго-Западном регионах. Классический «американский» тип подразумевает существование работающего на рынок фермера, имеющего землю в частной собственности и ведущего хозяйство с применением машин и наемного труда. Ему лишь отчасти соответствовало хозяйство русского крестьянина в Новороссии и Сибири. Юг России и Предкавказье, интенсивно осваиваясь выходцами из великорусских и малороссийских губерний, имели особенности в составе населения и социальной структуре хозяйства. Кроме Бессарабии, здесь практически отсутствовало помещичье землевладение. Для Ставрополья и Черноморской губернии было характерно крестьянское население, а Кубанской, Терской, Донской областей — казачье, хотя непрекращавшийся в начале XX в. приток переселенцев («иногородних») изменял сословный статус земледельцев этого края. Крестьянский тип социальной аграрной структуры был распространен также в Восточном и Юго-Восточном регионах (без Пермской и Уфимской губерний) и на Севере Европейской России. В остальных европейских губерниях страны существовал смешанный тип, т. е. помещичье-крестьянский. Таким образом, на основной территории исторического центра России развитие аграрного капитализма шло под воздействием помещичьего хозяйства, хотя здесь и существовала крестьянская разновидность эволюции.
Российское дворянство в начале XX в., ратуя за «прусский путь» и получая в этом всестороннюю экономическую и политическую поддержку самодержавия, опорой которого оно было, не смогло до конца реализовать свои устремления. В то же время, имея огромный земельный фонд и часто используя его для получения ростовщических доходов, дворянство сдерживало общий процесс капиталистической эволюции сельского хозяйства. Русское крестьянство, страдая от малоземелья и обремененности своего хозяйства многочисленными налогами и податями, испытывая разнообразные проявления своего сословного бесправия, боролось за получение земли для обеспечения достатка семьи и расширения производства, за отмену чрезмерного налогового бремени и уравнение своих прав с другими сословиями. Факторами, поддерживающими развитие этой линии, были высокая доля крестьянских хозяйств в общем хлебном балансе страны, а также усиливавшееся в начале XX в. и радикализировавшееся крестьянское движение за землю и социальные права. Реальное существование в аграрном секторе России двух, альтернативных путей капиталистической эволюции и социально-политической борьбы в обществе за победу одного из них были одной из острейших коллизий исторического развития страны в начале XX в., вызвавшей революционные взрывы 1905 и 1917 гг.
Аграрная специализация окраин Российской империи стала результатом вовлечения их сельского хозяйства в общую систему экономики страны с целью производства продукции, необходимой для русской промышленности или внутреннего потребительского рынка. Облик сельского хозяйства Сибири определило отсутствие помещичьего землевладения и наличие достаточно плодородных свободных земель по южной границе края. В первые пореформенные десятилетия переселение в Сибирь было не очень значительным — до 12 тыс. человек в год. Все изменила постройка Транссибирской железнодорожной магистрали. Со второй половины 1890 г. ежегодное число переселенцев составляет более 100 тыс., превышая естественный прирост. Особенно притягательными для крестьян из-за благоприятных для земледелия природно-климатических условий стали территории Алтайского края и вокруг Новониколаевска (Новосибирск). Помимо зернового производства, в Сибири получило развитие товарное животноводство.
В Прибалтике помещичье хозяйство было представлено крупными имениями немецких баронов со сложившейся к началу XX в. капиталистической организацией производства. Они отличались технической оснащенностью, широким использованием наемного труда, многопольным севооборотом, развитием мелиорационных работ на заболоченных почвах. Регион специализировался в картофелеводстве, свиноводстве, молочном животноводстве, маслоделии и винокурении. Большая часть земли крестьянских хуторов была сосредоточена в руках так называемых серых баронов, владевших участками по 30—50 га, машинами, лошадьми, крупным рогатым скотом (по 20 и более голов). В этих хозяйствах широко использовался труд батраков. Значительное число эстонских и латышских крестьян, не имея возможности окультурить свои небольшие заболоченные участки, попадало в зависимость от «серых баронов» и пролетаризировалось.
Специализация аграрного производства Закавказья и Средней Азии определялась их теплым климатом. Зерновое производство в Закавказье, включавшее посевы кукурузы, пшеницы, ячменя, а также риса (в Азербайджане и немного в Армении), было мало продуктивным, поэтому хлеб ввозился из Предкавказья и Нижнего Поволжья. Скотоводство в регионе было представлено овцеводством (в Азербайджане в значительной мере кочевым). Товарный характер имели шелководство, активно развивавшееся в Азербайджане, и табаководство (Западная Грузия, Азербайджан). Виноградарство и садоводство исстари базировались на крестьянских землях. С конца XIX в. винодельческое производство развивается в помещичьих имениях и, как правило, на капиталистических началах. Наибольших успехов оно достигло на землях удельного ведомства, скупившего в 1880—1890 гг. ряд крупных имений грузинской знати. За 1906—1914 гг. на 51% увеличились площади зерновых в Туркестане. В Ферганской и Самаркандской областях распространяется садоводство. Однако основной культурой в Туркестане был хлопчатник, посевы которого в 1913 г. составляли 82% общеимперских (остальные — в Закавказье). Сбор хлопка-сырца в регионе вырос с 18 млн пудов в 1907 г. до 29 млн в 1914 г., но перспективы среднеазиатского хлопководства, сосредоточенного в мелких хозяйствах, оценивались современниками пессимистически из-за отсутствия усовершенствований в обработке земли и водопользования, а также хищнического ведения хозяйства.
Специализация сельского хозяйства на окраинах происходила благодаря развитию русского капитализма «вширь» — в поисках новых источников сырья для промышленных производств, сосредоточенных в центре империи, в частности хлопчатобумажного, шелкового, табачного, кондитерского, коньячного и др. Одновременно здесь создавались предприятия по первичной переработке местного сырья с использованием дешевой рабочей силы. Процесс развития аграрного капитализма на южных и восточных окраинах империи, как и в центре, был осложнен сохранением привилегий местных феодалов, в руках которых сосредотачивались основные земельные владения, что сделало эти регионы дополнительным источником роста социальной напряженности в стране.
Итак, несмотря на ускорившееся развитие сельскохозяйственного сектора, Россия и в начале XX в. имела слабый потенциал аграрного производства и по-прежнему оставалась обществом с минимальным совокупным прибавочным продуктом.