Оценивая правление Екатерины II, прежде всего следует сказать, что и внутренняя, и внешняя политика России в целом отвечала потребностям общества. Именно это и обеспечивало внутриполитическую стабильность екатерининского царствования. Как заметил П. А. Вяземский, Екатерина «любила реформы, но постепенные, преобразования, но не крутые. Ломки не любила она. Она была ум светлый и смелый, но положительный», т. е. созидательный. Действительно, подчеркивают многие историки, какие бы последствия ни имели те или иные конкретные мероприятия Екатерины в экономической области, ни одно из них не носило разорительный для населения характер.
Последовательная, без резких колебаний политика императрицы более всего импонировала дворянству и городским состояниям. И это вполне понятно, ведь она даровала дворянству и городам жалованные грамоты, учредив для первых желанное сословное самоуправление, а вторым – расширив их функции. Введенные ею сословные суды, как и органы местного самоуправления, были поставлены под контроль дворянства. Екатерина осуществила административную реформу, укрепившую начала законности в управленческих структурах. Качественно иным стало при Екатерине II народное образование: к концу XVIII столетия в стране насчитывалось 193 народных училища, в которых обучалось около 14 тыс. человек. Конечно, это слишком мало для многомиллионной России, но тем самым было положено начало созданию системы общеобразовательной школы. Всего к началу XIX в. в стране существовало около 500 различных светского характера учебных заведений с 45–48 тыс. учащихся и 66 духовных семинарий и школ с более чем 20 тыс. семинаристов.
Царствование Екатерины II отмечено впечатляющими результатами во внешнеполитической сфере. Во всех своих практических действиях императрица исходила из убеждения, что «истинное величие империи состоит в том, чтобы быть великою и могущественною не в одном только месте, но во всех местах, всюду проявлять силу, деятельность и порядок». Это прямо касалось и проводимого ею внешнеполитического курса страны. Здесь Екатерина II была весьма «неподатливой»: «Дела свои поведет не иначе, как по своему разумению» и никто «на свете не заставит ее поступить иначе, чем как она поступает». Плоды твердой и последовательно проводившейся ею экспансионистской политики «защиты» национальных интересов Российской империи были таковы, что в ее время, как не без гордости говорил граф А. А. Безбородко, ни одна пушка в Европе не могла выстрелить без согласия на то России.
За годы екатерининского правления границы империи на западе и юге в результате разделов Польши и присоединения Крыма существенно расширились. Значительно приросло население страны – с 23,2 млн (по третьей ревизии 1763 г.) до 37,4 млн (по пятой в 1796 г.). Только на отвоеванных у Турции и Польши землях проживало около 7 млн человек. Россия в 60-е гг. стала самой населенной страной в Европе: на ее долю приходилось до 20 % населения всего Европейского континента. Несколько увеличилась и плотность населения – с 1,6 человека на 1 км2 в 1762 г. до 2,3 в 1796 г. (понижала показатели плотности населения Сибирь, где на 1 км2 во второй половине XVIII в. приходилось 0,1 человека).
Что касается этнического состава населения России, то вследствие территориальной экспансии он стал еще более пестрым. При этом в многонациональной империи численность государствообразующей нации неуклонно уменьшалась. Если в 1762 г. русские составляли чуть более 60 %, то в 1795 г. – уже менее 50 %. Вторым по численности народом были украинцы – около 15 и 20 % соответственно. В составе империи, по данным демографа У. И. Брука, насчитывалось до 200 больших и малых народов, различавшихся по языку, религии, быту и культуре.
В. О. Ключевский, характеризуя общее состояние страны в конце правления Екатерины II, писал: «Армия со 162 тыс. человек усилена до 312 тыс., флот, в 1757 г. состоявший из 21 линейного корабля и 6 фрегатов, в 1790 г. считал в своем составе 67 линейных кораблей и 40 фрегатов, сумма государственных доходов с 16 млн руб. поднялась до 69 млн, т. е. увеличилась более чем вчетверо, успехи внешней торговли балтийской – в увеличении ввоза и вывоза с 9 млн до 44 млн руб., черноморской, Екатериной и созданной, – с 390 тыс. в 1776 г. до 1900 тыс. руб. в 1796 г., рост внутреннего оборота обозначился выпуском монеты в 34 года царствования на 148 млн руб., тогда как в 62 предшествовавших года ее выпущено было только на 97 млн». При Екатерине II впервые (1769) появились российские бумажные деньги – ассигнации, что потребовалось для покрытия расходов на войну с Турцией. Правда, весомость финансовых успехов правительства в этот период снижалась из-за растущей эмиссии ассигнаций, один рубль которых в 1796 г. равнялся 68 коп. серебром, а также вследствие того, что треть доходной части бюджета составлял так называемый «питейный сбор» – в царствование Екатерины II этот сбор увеличен почти в 6 раз. Но все-таки сделать бюджет бездефицитным не удалось, и сумма оставленных ею государственных долгов превышала 200 млн руб., что равнялось доходу последних трех с половиной лет царствования.
Приобретенные в Северном Причерноморье и Приазовье территории – целинные плодородные степи, стимулируемые интересами дворянства, осваивались споро, и к концу столетия около одного миллиона человек обрабатывали благодатную пашню, занимались ремеслами и торговлей в городах Николаеве, Херсоне, Екатеринославе, Мариуполе, Севастополе и других, а также обслуживали российские торговые корабли на Черном море. Все это в первую очередь нужно поставить в заслугу Г. А. Потемкину, выдающемуся государственному деятелю.
В XVIII в. Россия сохранила статус аграрной страны. В 1796 г. горожане составляли 2290 тыс. человек, или 6,3 % всего населения. Причем с 1730 г. отмечено увеличение абсолютной численности городского населения при снижении его доли в общем составе населения. В 1780 г. в стране было 543 города, из них малых городов (с населением 5 тыс. человек) – 391, средних (от 5 до 25 тыс. человек) – 146, больших (свыше 25 тыс.) – 6. Основное население страны было сельским, бо́льшую его часть составляли помещичьи крестьяне.
Из-за отсутствия конкретных количественных показателей судить о реальных результатах развития сельского хозяйства затруднительно. Можно лишь констатировать, что надежды, возлагавшиеся на совершенствование методов земледелия и скотоводства посредством пропаганды достижений агрономической науки со страниц «Трудов» Вольного экономического общества, не оправдались. Проведенное ВЭО в 1804–1805 гг. обследование 29 губерний выявило всего 169 новаторов, решившихся на рационализацию в своих хозяйствах. Забегая вперед, заметим, что и накануне реформы 1861 г. лишь около 3 % всех помещиков Европейской части России прибегали к усовершенствованию методов хозяйствования. Остальные предпочитали сохранять традиционные методы. Получаемый с имений доход целиком шел на удовлетворение потребительских нужд душевладельца. Рационализация хозяйства не могла получить широкое распространение в условиях господства крепостного строя, обрекавшего сельского труженика на применение примитивных орудий производства и дедовских способов ведения хозяйства, не требующих дополнительных затрат труда и финансов. Крепостной крестьянин был глух к новшествам, сознавая, что они влекут за собой лишь дальнейший рост повинностей.
В силу этого, как показывает Л. В. Милов, на огромных пространствах российского Нечерноземья, оказывавшего решающее влияние на развитие не только экономики, но и всего российского общества и государства, сельское хозяйство во второй половине XVIII в. было убыточным, своего хлеба во многих уездах хватало лишь на 6–8 месяцев в году. В 80-е гг. расходы средней крестьянской семьи из четырех человек составляли 26 руб. в год, а реальный доход ее не превышал 6–10 руб. Не в последнюю очередь это объяснялось тем, что «сидевшие» на Божьей земле (а не на своей собственной) крестьяне психологически не были готовы, пишет Б. Н. Миронов вслед за французским историком Ф. Броделем, к «трудовым подвигам» и большей частью удовлетворялись минималистскими материальными потребностями. Поэтому приходилось либо жить впроголодь (что случалось нередко), либо промышлять на стороне, вне сферы сельского хозяйства, там, где выгоднее условия труда и выше его оплата. Отсюда развитие различного рода крестьянских промыслов и небывалый рост отходничества: в конце века практически каждый третий взрослый мужчина деревни после окончания сельскохозяйственных работ уходил на заработки.
В свою очередь правительство, понимая необходимость обеспечения жизнедеятельности огромной массы крестьянского населения, посредством законодательства поощряло его вовлечение в торгово-промышленную деятельность. Однако отвлечение значительной части помещичьего крестьянства Нечерноземья в сферу промысловой деятельности, промышленность и торговлю грозило спадом в развитии земледелия. Избежать этого можно было одним путем – внеэкономическим принуждением. Увеличение оброчных и барщинных повинностей в пользу помещика свидетельствовало об ужесточении крепостнического режима. Произволу помещиков способствовала нерегламентированность законом размеров повинностей. Нравственность душевладельца и его материальные запросы также играли немаловажную роль в его отношении к крепостным. Помещичьи крестьяне, отмечал граф Сегюр, «достойны сожаления, потому что их участь зависит от изменчивой судьбы, которая по своему произволу подчиняет их хорошему и дурному владельцу». Но в любом случае помещик, чье благополучие строилось на труде крестьян, не был заинтересован в их разорении и старался поддерживать их платежеспособность.
Вместе с тем не все помещичьи крестьяне находились в бедственном положении. Сегюр, сопровождавший Екатерину во время ее путешествия в Крым в 1787 г., писал, что «внутренние области империи в плодородной местности и под благотворным правлением Екатерины ежегодно обогащались более и более, и потому здесь похвалы Екатерине были искренни; императрицу встречали как мать; народ, который она защищала от злоупотреблений господской власти, выражал восторг свой, внушенный ему единственно чувством признательности».
Что касается крестьян государственных и дворцовых, а также экономических (бывших монастырских), то они жили в большем достатке, чем владельческие крестьяне, пределом мечтаний которых был переход под юрисдикцию казенного ведомства. К тому же они не подвергались тем нравственным унижениям, которые приходилось терпеть помещичьим крестьянам. Даже в последние десятилетия XVIII в. столичные газеты пестрели не вызывавшими осуждения в обществе объявлениями о продаже крепостных крестьян поодиночке и семьями, об отдаче их в услужение на время. В помещичьих имениях наказать крепостного розгами, батогами, плетьми, посадить в цепях и колодках на хлеб и воду было делом обыденным. К таким наказаниям прибегали и военачальник А. В. Суворов, и ученый агроном А. Т. Болотов, и поэт Г. Р. Державин, и писатель и историк князь М. М. Щербатов, и многие другие образованнейшие люди эпохи, становясь, по существу, в один ряд с Салтычихой.
И это являлось нормой . Мало что изменилось и после освобождения дворян от обязательной службы, когда владение крепостными душами потеряло державное и моральное обоснование: дворянин служит царю, крестьяне – помещику, обеспечивая его материальные затраты на царскую службу.
Почему же помещики не выпускали кнут из своих рук? Да по той причине, что «право телесного наказания не только по закону составляло существенную принадлежность крепостного права, но и вследствие существующих понятий того времени считалось совершенно необходимым для поддержания власти и крепостных отношений. Современное той жизни понятие… иначе не признавало власти». Даже многие просвещенные представители XVIII в. воспринимали как само собой разумеющееся существование и принудительного труда, и насилия. Сама же готовность помещичьих крестьян к подчинению только грубой силе, отмечал крупнейший русский историк А. П. Заблоцкий-Десятовский, была следствием отсутствия у них «понятия личности».
Екатерина II, не раз заявлявшая, что «крестьяне те же люди, что и мы», ограничивалась лишь порицанием помещиков за чрезмерную горячность в истязании крестьян, призывая их только к церковному покаянию. В своей продворянской политике императрица была весьма последовательна, облагодетельствовав дворян всеми доступными привилегиями, последней из которых стало предоставление им Жалованной грамотой 1785 г. права собственности и на недра принадлежавших им земель. В сознании и деятельности императрицы просветительские принципы и идеи легко уживались с крепостничеством, мерами по его укреплению. Исследователи объясняют подобную двойственность постоянным страхом императрицы «за судьбу своей короны», ее «опасениями сменить покои роскошного дворца на келью какого-нибудь отдаленного монастыря». Действительно, Екатерина II была хорошо осведомлена об истинном положении помещичьих крестьян, которое, как она не раз писала, «таково критическое», что «бунт всех крепостных деревень воспоследует». Тем не менее предпринять что-либо для его предотвращения и вразумления дворян не решилась, ибо «бунт» дворян, насмерть стоявших за сохранение прав на владение крестьянами, «был для Екатерины опаснее бунта крестьян».
Екатерининская эпоха оставила заметный след в промышленном развитии России. Так, за четыре десятилетия (1760–1800) выплавка чугуна с 3663 тыс. пудов увеличилась до 9908 тыс., или в 2,7 раза. Россия по этому показателю вышла на первое место в мире. За этот же срок число домен выросло с 62 до 111. Рост металлургического производства был вызван возросшим спросом на железо на мировом рынке.
Зарубежный спрос на качественное российское полотно и парусину привел к росту числа парусно-полотняных мануфактур и особенно предприятий в хлопчатобумажной промышленности: если в конце 60-х гг. их было 85 и 7 соответственно, то в 1799 г. уже 318 и 249. Всего к концу XVIII в. в стране насчитывалось 1200 крупных предприятий (в 1767 г. их было 663).
Относительно рабочей силы отметим, что в металлургии применялся почти исключительно принудительный труд. Высока была его доля и в работавшем на казну суконном производстве, где большей частью мануфактур владели дворяне. Наемный труд преобладал в шелковой и хлопчатобумажной промышленности, а также на основанных после 1762 г. парусно-полотняных и суконных купеческих предприятиях.
Рост экономического развития страны отражает и увеличившийся экспорт товаров. Если в 1760 г. общая сумма экспорта составляла 13 886 тыс. руб., то в 1790 г. – 39 643 тыс. Одних лишь промышленных изделий за те же годы было вывезено на 2183 и 5708 тыс. руб. соответственно. Блестящие перспективы сулило открытие постоянной торговли через российские порты Черного моря. Одним из главных экспортных товаров здесь стала пшеница твердых сортов.
Заслуги императрицы в развитии экономики России и просвещении трудно переоценить. Она же свою роль в стремлении достижения «истинного блага» оценивала скромно: «Что бы я ни сделала для России, – это будет только капля в море ». Но вот мнение ее современника – мемуариста А. И. Рибопьера: Екатерина «как женщина и как монархиня… вполне достойна удивления. Славу прекрасного ее царствования не мог затмить ни один из новейших монархов. Чтоб в этом убедиться, стоит только сравнить, чем была Россия в ту минуту, когда она вступила на престол, с тем, чем стала она, когда верховная власть перешла в руки Павла I… Она присоединила к Империи богатейшие области на юге и западе. Как законодательница она начертала мудрые и справедливые законы, очистив наше древнее Уложение от всего устарелого. Она почитала, охраняла и утверждала права всех народов, подчиненных ее власти. Она смягчала нравы и повсюду распространяла просвещение. Вполне православная, она, однако, признала первым догматом полнейшую веротерпимость: все вероисповедания были ею чтимы, и законы, по этому случаю изданные ею, до сих пор в силе». Автор записок упоминает и более частные дела Екатерины II, поражавшие воображение современников и восхищающие потомков: «Красивейшие здания Петербурга ею построены. Эрмитаж с богатейшими его коллекциями, Академия художеств, Банк, гранитные набережные, гранитная облицовка Петропавловской крепости, памятник Петру Великому, решетка Летнего сада и пр. – все это дела рук ee».
Итак, Россия после Петра I, как пишет С. М. Соловьев, «продолжала жить новой жизнью» и «поворота назад быть не могло». Но, естественно, неминуемы были частные отступления от преобразовательного плана из-за отсутствия одной, направляющей все и всех сильной воли, ввиду слабостей государей и корыстных устремлений отдельных персон, когда, как образно заметил В. О. Ключевский, «конюх Бирон, певчий Разумовский, князь Долгорукий, плебей Меншиков, олигарх Волынский – все стремились урвать себе лоскут императорской мантии. Русская корона – после Петра I – была res nullis (ничьей вещью)». Или, как заметил историк Русской церкви А. В. Карташов, после Петра Великого «наступил кризис имперской власти». Самая большая опасность при этом таилась в мученическом положении русского народа относительно «чужих живых народов», что при слабых преемниках Петра Великого грозило утратой самостоятельности страны, в которой чужеземцы заняли высшие государственные должности. Этим было предано забвению постоянное правило Петра I – назначать на высшие военные и гражданские должности только русских, предоставляя иностранцам лишь второстепенные места в управлении государством. Измена этому правилу царя-преобразователя привела к проявлению «самых темных сторон новой жизни», когда, по словам С. М. Соловьева, всюду «чувствовалось иго с Запада, более тяжкое, чем прежнее иго с Востока».
Избавление от этого «ига» пришло при Елизавете Петровне, когда «на высших местах управления снова явились русские люди», когда «воспитывается и приготовляется» целый ряд деятелей государственного масштаба, которые и сделают знаменитым царствование императрицы Екатерины II. По словам Н. М. Карамзина, она «была истинною преемницей величия Петрова и второю образовательницею Новой России. Главное дело сей незабвенной монархини состоит в том, что ею смягчалось самодержавие, не утратив силы своей. Она ласкала так называемых философов XVIII века и пленялась характером древних республиканцев, но хотела повелевать как земной Бог – и повелевала. Петр, насильствуя обычаи народные, имел нужду в средствах жестоких – Екатерина могла обойтись без оных… ибо не требовала от россиян ничего противного их совести и гражданским навыкам, стараясь единственно возвеличить… Отечество или славу свою – победами, законодательством, просвещением». Действительно, именно она закрепила за Россией славу великой мировой державы, у истоков создания которой стоял Петр I. Достижения правления Екатерины II, государственная мудрость правительницы дают основание причислить ее к ряду выдающихся людей России и возвести на один пьедестал с Петром Великим, которого она боготворила. Удивительно, но и один из самых жестких критиков исторического пути России, П. Я. Чаадаев, считал, что царствование Екатерины II «носило столь национальный характер, что, может быть, еще никогда ни один народ не отождествлялся до такой степени со своим правительством, как русский народ в эти годы побед и благоденствия».
В чем же была общность таких выдающихся деятелей, как Петр I и Екатерина II? Прежде всего оба они были «государственниками», для которых роль государства в определении направления развития общества была ведущей. Но если Петр I был озабочен повышением общего уровня развития страны и потому заимствовал у Запада в первую очередь экономические структуры и опыт устройства механизма государственного управления, то Екатерина II внедряла в русское общество свойственную буржуазному (точнее – предбуржуазному) обществу идеологию Просвещения.
Другое отличие от петровских преобразований, отмечаемое современниками, было не менее значимым: Екатерина II «кротко и спокойно закончила то, что Петр Великий принужден был учреждать насильственно» в целях европеизации страны. Там, где Петр для привития России иноземных образцов прибегал к методам устрашения, Екатерина предпочитала силу убеждения, а не всесокрушающую дубину своего кумира. Именно ориентация на методы ненасильственного убеждения обусловила интенсивно протекавший в царствование Екатерины II процесс укрепления гражданского начала как в системе управления, так и в обществе в целом. Ряды чиновничества все заметнее пополнялись штатскими лицами, происходила, как определяют историки, демилитаризация российской системы власти. Если, начиная с Петра I, именно военные, как правило, являлись исполнителями воли монарха и к середине XVIII в. высшие звенья управленческого аппарата почти полностью комплектовались из военных или лиц с богатым опытом военного прошлого, то при Екатерине отчетливо наблюдается приток в администрацию всех уровней лиц гражданского состояния – зримое свидетельство становления цивилизованного общества. Осязаемым показателем последнего было и то, что во второй половине XVIII столетия в России выросло, как образно определил историк и писатель Н. Я. Эйдельман, первое поколение непоротых дворян. Это «новое поколение, воспитанное под влиянием европейским, – заключал А. С. Пушкин, – час от часу более привыкало к выгодам просвещения». Благодаря этому, как справедливо отмечает британский историк-славист Исабель де Мадариага, «элита русского общества наслаждалась впервые появившимся у нее чувством свободы и личного достоинства, а сфера частной жизни, отдельной от государственной службы, расширилась неизмеримо».
В своих мемуарах все объективно оценивающие Екатерину современники единодушно восхищались ее умом, обаянием и талантами. Многие писали, что в ней дивно соединились качества, редко встречаемые в одном лице. С. М. Соловьев вовсе не абсолютизировал личные качества императрицы, когда давал обобщенную характеристику: «…Необыкновенная живость ее счастливой природы, чуткость ко всем вопросам, царственная общительность, стремление изучить каждого человека, исчерпать его умственное содержание, его отношения к известному вопросу, общение с живыми людьми, а не с бумагами, не с официальными докладами только – эти драгоценные качества Екатерины поддерживали ее деятельность, не давали ей ни на минуту упасть духом, и эта-то невозможность ни на минуту сойти нравственно с высоты занятого ею положения и упрочила ее власть; затруднения всегда заставали Екатерину на ее месте, в царственном положении и достойною этого положения, потому затруднения и преодолевались». Глубина и проницательность мысли, необычайное трудолюбие, постоянное стремление к самосовершенствованию – все эти качества, столь важные для политического и государственного деятеля, были присущи Екатерине II.
Современники екатерининского века подчеркивают, что в основе устремлений и действий императрицы была забота о благе государства, путь к которому, в ее представлении, лежал через торжество разумных законов, просвещение общества, воспитание добрых нравов и законопослушание. Главное же средство и надежная гарантия успеха реформаторских начинаний виделись Екатерине в неограниченной самодержавной власти монарха, который всегда, повсюду и во всем направляет общество на верный путь. Именно Екатерина II впервые четко определила «просвещенное» понимание этой основной функции самодержца – направлять не силой, угрозами и чередой наказаний, а убеждением, внедрением в сознание людей необходимости объединения усилий всех сословий в достижении «общего блага», общественного спокойствия, прочной стабильности. При этом она последовательно руководствовалась важнейшим принципом: «Никогда ничего не делать без правил и без причины, не руководствоваться предрассудками, уважать веру, но никак не давать ей влияния на государственные дела, изгонять из Совета все, что отзывается фанатизмом, извлекать наибольшую по возможности выгоду из всякого положения для блага общественного». Достичь последнего невозможно без должного порядка, именно благодаря которому «государство стоит на прочных основаниях и не может пасть».
Многие упрекали Екатерину II в честолюбии, которым она якобы была наделена сверх всякой меры. Как пишет В. О. Ключевский, «сердце Екатерины никогда не ложилось поперек дороги ее честолюбию». Но факты свидетельствуют об обратном. Так, открытие в 1782 г. памятника Петру Великому в Северной столице навело особо ретивых льстецов на мысль о сооружении такового и ей самой. Реакция Екатерины была однозначной: «Я не хочу памятника… с моего ведома, конечно, это не будет исполнено». И в этом не было ни двуличия, ни притворства – при жизни ей не было воздвигнуто ни одного памятника. Стоит напомнить и об отвергнутой Екатериной II в 1780 г. инициативе Сената о «поднесении» ей титула «Великая». (Первый раз она отказалась принять этот титул от депутатов Уложенной комиссии 1767 г., назвав такие намерения «уполномоченных Земли русской» «глупостями».)
Вчитываясь в откровения императрицы, осмысливая ее далеко не ординарные суждения, искренние отзывы современников и сподвижников, приходишь к заключению, что она сумела избежать искушения лестью. Когда же ей приходилось узнавать о себе и своих делах самые разноречивые мнения, она испытывала непоказное недоумение и взывала к своему «духовнику» Гримму: «Послушайте, вы судите обо мне настолько же хорошо, насколько другие худо; кому же верить? Я возьму середину: буду думать, что я занимаю не первое место, но и не последнее в каком бы то ни было из веков». Екатерина II имела право на такое заявление. Пожалуй, можно утверждать, что никогда она не произносила Я без понимания того, что за ней – вся Россия. Когда, например, после заключения мира в Русско-шведской войне 1790 г. Г. А. Потемкин в искреннем порыве поздравил императрицу «с плодом неустрашимой твоей твердости», она без ложной скромности так оценила свое место в этом событии: «…Русская императрица, у которой за спиной 16 тыс. верст, войска, в продолжении целого столетия привыкшие побеждать, полководцы отличаются дарованиями, а офицеры и солдаты – храбростью и верностью, не может без унижения своего достоинства не выказывать «неустрашимой твердости».
Фридрих II, имея в виду и Екатерину II, как-то сказал, что честолюбие и слава суть потаенные пружины поступков и действий государей. К этому надо добавить и стремление Екатерины к самоутверждению в силу особой ее политической судьбы и незаконного восшествия на престол, о чем она, думается, никогда не забывала. Об этом, в частности, говорит ее почти клятвенная запись: «Я желаю и хочу лишь блага той стране, в которую привел меня Господь; Он мне в том свидетель. Слава страны – создает мою славу. Вот мое правило, я буду счастлива, если мои мысли могут тому способствовать».
Особого разговора заслуживает тема фаворитизма. Здесь лишь заметим, что фаворитизм в России мало чем отличался от своих аналогов в других странах с автократическими режимами. Но при Екатерине была и одна существенная особенность: со всеми обласканными императрицей фаворитами она расставалась всегда по-доброму, даже если они в чем-то не оправдывали ее ожидания или даже предавали ее. Когда же они заслуживали похвал, то восторгам не было предела: «Ах, что за светлая голова у этого человека! Он умнее меня, и все, что он ни делал, было глубоко обдумано». Смерть светлейшего князя императрица восприняла как тяжкий удар судьбы. «Вы не можете себе представить, – писала она Гримму, – как я огорчена. Это был человек высокого ума, редкого разума и превосходного сердца: цели его всегда были направлены к великому… Им никто не управлял, но сам он государственный человек: умел дать хороший совет, умел его выполнить… у него был смелый ум, смелая душа, смелое сердце… князь Потемкин был великий человек, который не выполнил и половины того, что был в состоянии сделать… Заменить его невозможно».
Причины расцвета фаворитизма при Екатерине II можно пытаться объяснить слабостью женской натуры. Но надо иметь в виду, что не всегда она сама давала повод для разрыва: с Потемкиным они не могли быть всегда вместе из-за взрывного характера князя, да и дела на Юге страны требовали его постоянного пребывания там. Корсаков был застигнут императрицей в объятиях ее ближайшей подруги – графини Брюс, Ланской умер в зените фавора, Мамонов скрытно от нее завел роман с одной из фрейлин и т. д. С другой стороны, она, по собственному ее признанию, органически не переносила женского общества и отсутствия рядом крепкой мужской руки, мужчины, способного к сопереживанию, к ободряющей поддержке, реальной помощи. Ей нужны были твердая мужская воля, логический мужской ум. Так, когда Потемкин был в Крыму, то в своих письмах из Петербурга «колеблющаяся без поддержки» князя императрица и впрямь пишет, что без него как без рук, и требует скорейшего его возвращения, ибо долгое отсутствие князя вызывает неустройство в государственных делах. Так оно, вероятно, и было на самом деле, но укажем на одно существенное обстоятельство, отмечаемое иностранцами, в разное время побывавшими при дворе и внимательно наблюдавшими за всем, что происходило в окружении императрицы. К примеру, французский волонтер Рожер Дамб уверенно пишет, что императрица сама всегда «точно определяла степень доверия в решении тех или иных дел фаворитами: они увлекали ее за собой в решениях данного дня, но никогда не руководили ею в делах важных». Этот знаток французской истории свидетельствует, что «ни один из ее фаворитов не властвовал над нею в такой мере, в какой метрессы подчинили себе Людовика XIV и Людовика XV». То же удостоверяет и австрийский принц де Линь. Екатерина не допускала вмешательства кого-либо в предначертанный ею ход дел, особенно в сфере внешнеполитических отношений.
Пожалуй, ответ на многие «почему» в рамках темы о фаворитизме при Екатерине II дает известная «Чистосердечная исповедь», написанная ею для Потемкина предположительно в 1774 г. В ней есть такое признание: «… Есть ли б я в участь получила с молода мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась…» В искренности этих слов едва ли уместно сомневаться.
В письме к подруге своей матери госпоже Бьельке она пишет о том же: «…Поистине я бы очень любила своего (мужа. – М. Р .), если бы представлялась к тому возможность и если бы он был так добр, что желал бы этого». Как представляется, нет никаких оснований видеть в образе Екатерины II новую Мессалину. Этому мешает и ее прямо-таки материнское отношение к фаворитам в оставленных ею блестящих их словесных зарисовках.
В целом вся жизнь и деятельность Екатерины II были подчинены замечательной формуле: «последовательность в поступках». Императрица и человек, Екатерина II твердо следовала однажды принятым правилам. Главной отличительной чертой ее 34-летнего царствования была стабильность, хотя, как писал В. О. Ключевский, из них 17 лет борьбы «внешней и внутренней» приходилось «на 17 лет отдыха».
Надо признать, что в последующей истории России венценосные монархи далеко отстояли от Екатерины II в своем понимании особенностей страны, возможностей народа и способов действия. Никто из них не обладал в той же мере стремлением к самоусовершенствованию, никто не был равным ей по уму, оптимизму и трудолюбию. Никому из них не были присущи свойственные Екатерине широта и разнообразие интересов и занятий, умение достигать большого результата в главном. Никто из ее преемников на троне не оставил после себя мемуаров, подобных ее бесценным «Запискам», написанным легким пером и с предельной откровенностью, не говоря уже о том, что Екатерина была и плодовитой сочинительницей ставившихся на сцене придворного театра нравоучительных водевилей, комических опер, занимательных сказок для детей, домашних учебников по истории России для своих внуков. Никто из последующих монархов не обрекал себя на каждодневный каторжный труд по законотворчеству, написанию многотомной истории Российского государства.
Двести с лишним лет назад завершилось правление императрицы, еще при жизни названной Великой. Благодаря ее разумной политике Россия прочно заняла место ведущей державы мира.