Выдающимся деятелем Просвещения в России был Николай Иванович Новиков (1744–1818).
Сын среднепоместного дворянина, Н. И. Новиков, в молодые годы не сумевший получить хорошее образование (был отчислен из гимназии при Московском университете «за леность и нехождение в классы»), в последующем блестяще восполнил этот пробел самообразованием. Недолго служил в Измайловском полку, затем был письмоводителем в Комиссии по составлению Уложения. В 1769 г., откликаясь на призыв Екатерины II, начавшей в том же году выпускать журнал «Всякая всячина», организует издание сатирических журналов, принесших ему славу и известность: «Трутень» (1769–1770), «Живописец» (1772–1773) и «Кошелек» (1774).
И здесь выяснилось, что обычно трезво оценивающая ситуацию императрица, но неудачно попытавшаяся печатным словом повлиять на общественное сознание после провала затеи с Уложенной комиссией 1767 г., вновь ошиблась в оценке состояния общества – в нем уже есть личности со своим взглядом и на самодержавную форму правления, и даже на саму «северную Семирамиду».
О социально-политической ориентации первого журнала Н. И. Новикова говорили его название – под «трутнем» подразумевался помещик, благоденствующий на чужом труде, и взятый из притчи Сумарокова эпиграф: «Они работают, а вы их труд ядите» . Именно потому помещик-крепостник явился главным объектом сатиры журнала. Но не только. Н. И. Новиков считал своим долгом кроме бичевания «жестокосердия» помещиков вскрывать и взяточничество судейских чинов, с обозначением конкретных лиц. Так, в «Трутне» появляется множество сатирических портретов (Змеяна, Недоума, Безрассудова), легко узнаваемых читающей публикой. Надо уточнить, что и екатерининская «Всякая всячина» борется с такими человеческими пороками, как жестокое обращение с крепостными, казнокрадство, взяточничество, но иными способами: добродушной веселой сатирой, осмеянием общечеловеческих слабостей, призывая проявлять при этом человеколюбие, кротость и снисхождение, ибо слабости свойственны человеческой природе от рождения. Тем самым вместо обличения и бичевания живых носителей пороков следовал призыв «смеяться над пороками других и любоваться собою», насаждать «добрый вкус и здравое рассуждение». Однако обществу уже недостаточна сатира в «улыбчивом духе».
Позиция «Трутня» иная: «По моему мнению, больше человеколюбив тот, кто исправляет пороки, нежели тот, кто оным нисходит, им, сказать по-русски, – потакает». Если «улыбчивая сатира» Екатерины отличалась безликостью и была ориентирована на человечество вообще, то «Трутень», а затем «Живописец» и «Кошелек» не останавливались перед тем, чтобы называть и конкретных объектов критики, в том числе «придворных господ, знатных бояр, дам, судей именитых, и вообще всех» (так упрекали журнал официозные его критики). Действительно, в одном из выпусков «Трутня» появляется сатирический портрет издателя «Всякой всячины», закамуфлированный под именем «прабабки». Нелицеприятный разбор публикуемых во «Всякой всячине» материалов ясно свидетельствовал, что «пожилая дама» не знает русского языка, но «так похвалами избалована, что теперь и то почитает за преступление, если кто ее не похвалит». Читающей публике не составило труда в намеками обозначенном лице узнать Екатерину. Всем хотелось знать, чем все это кончится, и тираж «Трутня» поднялся с 626 почти до 1240 экземпляров. В сентябре 1769 г. Новиков решается и на откровенное пародирование некоего «коронованного автора», представляя его как «неограниченного самодержца». Терпение Екатерины на пределе, она ужесточает цензуру – запрещено затрагивать особо острые темы. Она уже не отвечает (как прежде) литературным оппонентам «Всякой всячины», вскоре и вовсе окончившей свою короткую жизнь (всего вышло 150 номеров).
В 1770 г. из-за цензурных ограничений тематики публикаций тираж «Трутня» упал до 750 экземпляров, а затем он был закрыт властями. Новый сатирический журнал Новикова «Живописец» продолжил критику крепостничества и защиту крестьян. Причем теперь в журнале особым рефреном стала звучать идея, что «крестьяне такие же люди, как и дворяне». Обостренное внимание читателей привлекли «Отрывок путешествия» и «Письма уездного дворянина к его сыну» (позднейшее их название – «Письма к Фалалею»), в которых прямо утверждалось, что мораль дворян покоится на их убеждении, что крестьяне для того и существуют, чтобы «без отдыху» работать на них и безропотно сносить все обиды (автором последнего большинство исследователей считают Д. И. Фонвизина). Первое же произведение, по существу, является «непосредственным предшественником» радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву». Здесь «путешественник» тоже останавливался «во всяком почти селе и деревне» и встречал «бедность и рабство повсюду»; он «не пропускал ни одного селения», выясняя «причины бедности крестьян», и «всегда находил, что помещики сами тому были виной», что помещики свою любовь и добродетель «изъявляют больше собакам и лошадям, а не человекам».
«Живописца» постигла судьба «Трутня» – журнал был закрыт. Екатерина как бы запамятовала, что еще совсем недавно в своем журнале пыталась убедить «невежественное» ее окружение в том же: крестьяне «такие же люди, как мы». Тем самым, потерпев поражение в журнальной полемике о направленности сатиры – против абстрактных носителей пороков или их живых, узнаваемых персон, – Екатерина пожертвовала самой сатирой, запретив ее. Но было уже поздно – джинн выпущен ею самой из бутылки, и с обличающей сатирой новиковских журналов успели ознакомиться многие. Особо обратим внимание на то, что при всем критическом отношении к екатерининской «Всякой всячине» ясно одно – без нее не было бы ни «Трутня», ни других изданий, вложивших свою лепту в складывание общественного мнения, пока еще робко осуждающего крепостнические порядки. Не будем забывать, что и новиковские выступления направлены не против системы в целом.
В своем пожелании «поселянам» на новый, 1770 г. он писал в «Трутне»: «Я желаю, чтобы ваши помещики были ваши отцы, а вы их дети. Желаю вам сил телесных, здравия и трудолюбия. Имея сие, вы будете счастливы. А счастье ваше руководствует ко благосостоянию всего государства». Новиков, как и другие деятели российского Просвещения, был смел и уверен в критике существовавших реалий, но в определении способов построения нового общества находился в плену ложного представления о возможности установления справедливых порядков посредством хороших законов и убеждения господ в безнравственности сохранения рабства и деспотизма. Вера в возможность «перевоспитания» такова, что Новиков не выступал за волевую отмену крепостного права и изменение политической системы. Он прямо не оспаривал права дворян владеть крепостными, а пытался убедить их в том, что последние – «такие же люди, как и дворяне», поэтому должны к ним соответственно относиться. Маленький штрих, хорошо характеризующий сознание даже и самых просвещенных людей, каким был Новиков: в редактируемых им «Московских ведомостях» регулярно помещаются объявления о продаже крепостных людей.
После закрытия журналов главной сферой приложения сил для Новикова стало издательское дело. В 1779 г. он переезжает из Петербурга в Москву, где берет в аренду на 10 лет университетскую типографию и создает «типографскую компанию», ставшую впоследствии прибыльной. Неслыханное для той поры явление.
Новиков широко издает отечественные и переводные книги по самой разнообразной тематике – художественную литературу, труды по экономике и географии, буквари, учебники, словари, сочинения по истории. Среди последних особо следует отметить «Древнюю российскую вивлиофику». Он печатает 12-томное сочинение И. И. Голикова «Деяния императора Петра Великого», труды Феофана Прокоповича, Г. Ф. Миллера, также труды Д. Дидро, Ж. Ж. Руссо, Г. Э. Лессинга и др. Представление о масштабах издательской деятельности Новикова дают подсчеты литературоведа Г. Макогоненко: из 2685 книг, изданных в 1781–1790 гг., на долю типографии Новикова пришлось 748, или 28 %. Кроме того, он издает первый в России философский журнал «Утренний свет», газеты «С.-Петербургские ученые ведомости» и «Московские ведомости», первый детский журнал «Детское чтение» и др. Все это позволило С. Н. Глинке оставить о нем и его издательской деятельности лестную оценку: «Умный, деятельный, предприимчивый… далеко опередивший свой век… двигал вслед за собою общество и приучал мыслить». Чрезвычайно высоко ценил просветительскую работу Новикова и В. О. Ключевский: «Новиков, создавший в Москве настоящий центр русского просвещения, способствовал этому важному историческому процессу (формированию общественности. – М. Р. ), как способствовал росту самосознания широких кругов людей, никогда до этого не державших книги в руках, которым он привил любовь к наукам, к знанию, к политике, страсть к настоящему систематическому чтению». Действительно, издаваемые Новиковым книги доходили и до самой глубинки страны, оказывая влияние на складывание новых для российского общества представлений, взглядов. Новиков сумел организовать книжную торговлю в 16 городах России, открыл в Москве библиотеку-читальню, школы для разночинцев, а за счет получаемых доходов – аптеку для малоимущих.
В 1792 г., на пике своей деятельности, Н. И. Новиков был арестован и заключен в Шлиссельбургскую крепость. Допросы важного узника вел главный «кнутобоец» С. И. Шешковский – обер-секретарь Тайной экспедиции. Приговор суров: «Заслуживает тягчайшей и нещадной казни». Но «просвещенная» императрица распорядилась иначе: «Запереть на 15 лет в Шлиссельбургскую крепость для принесения покаяния».
Все недоумевают – в чем причина наказания гордости нации, полного разорения блестяще отлаженного книгоиздательского дела и публичного сожжения почти 19 тысяч уже напечатанных книг? Исчерпывающего ответа на этот вопрос нет и поныне. Да, Новиков – масон, член полутайной просветительской организации, и в его изданиях 80-х гг. сильно сказывалось влияние масонства (большинство сожженных книг – «масонского» содержания). Но он рядовой член организации и не занимает в ней руководящей должности, да и сама организация не представляет опасности для режима. Историки склоняются к мнению, что императрица организовала гонения на масонов за их тайную поддержку ее сына Павла как главного претендента на незаконно занятый ею трон. Новиков с его известностью мог быть тем, через которого устанавливались какие-то связи с засидевшимся в цесаревичах 38-летним Павлом. Сказалась, видимо, и давняя личная неприязнь, враждебность императрицы к Новикову, оставшаяся с времен публичного поражения ее «Всякой всячины». Современник событий, пастор Виганд, служивший в Московском университете, писал, что «императрица Новикова лично ненавидела». Вероятно, все это в совокупности определило судьбу Николая Ивановича, да и время удобное – в 1791 г. умер покровительствовавший Новикову Г. А. Потемкин. Не зря же чуть ранее Екатерина поделилась с московским губернатором, что «всегда успевала управляться с турками, шведами и поляками, но, к удивлению, не может сладить с армейским поручиком» (чин Новикова).
Поворот к отказу от политики «просвещенного абсолютизма» обозначился еще ранее, после прочтения книги А. Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», доставленной Екатерине 25 июня 1790 г.
Гнев императрицы был неподдельным, она в ярости забыла о своем недавнем утверждении, что нельзя наказывать людей за убеждения, за несовпадающие с ее собственными взглядами суждения, и была готова применить самые суровые меры к автору. Екатерина не понимала, что творение Радищева есть следствие распространения в России идей Просвещения, начатого по ее же инициативе.
Александр Николаевич Радищев (1749–1802) родился в Москве, в семье владельца тысяч крепостных. Детство провел в саратовском имении отца. Человеческие качества Радищевых лучше всего характеризует тот факт, что во время восстания Пугачева крестьяне их не выдали, спрятав по своим дворам.
Радищев вначале обучался в Пажеском корпусе, а в 1766 г. в числе 12 одаренных детей направлен был на учебу в Лейпцигский университет, где все свободное время отдавал изучению работ французских просветителей – по философии, политэкономии, праву, литературе. Что им двигало при этом, мы точно не знаем, но приведем пушкинское замечание: «Беспокойное любопытство более, нежели жажда познаний, была отличительная черта его ума». После возвращения на Родину в 1771 г. Радищев – протоколист Сената, военный прокурор. В 1775 г. выходит в отставку в чине секунд-майора, и спустя два года он уже на гражданской службе – сначала помощник управляющего, а затем управляющий таможни в Петербурге.
В годы службы в Коммерц-коллегии у Радищева сложились прочные дружеские отношения с президентом коллегии графом А. Р. Воронцовым. Его лично знала и отличала среди других и Екатерина. «Следуя обыкновенному ходу вещей, – пишет А. С. Пушкин, – Радищев должен был достигнуть одной из первых степеней государственных. Но судьба готовила ему иное». Его судьбой стала написанная и изданная им самим книга. Она была набрана в его домашней типографии, специально заведенной для этого случая.
К этому времени Радищев, по словам Пушкина, был уже «уважаем в обществе как сочинитель». Им в 1773 г. опубликован перевод книги социал-утописта XVIII в. аббата Мабли «Размышления о греческой истории», в комментариях к которой содержался прошедший мимо внимания цензуры и властей прямой выпад против самодержавия: «Самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние». Не вызвали официальной реакции, да и отклика читающей публики его сочинения «Письмо жительствующему в Тобольск» (1782) и «Житие Федора Васильевича Ушакова» (1789), хотя в них, по отзыву Е. Р. Дашковой, имелись «выражения и мысли, опасные по тому времени». Радищеву сошла с рук написанная им ода «Вольность» (1783), рефрен которой – неизбежное падение «самодержавства».
В мае 1790 г. тиражом 650 (или 640) экземпляров выходит в свет главная книга А. Н. Радищева (без указания автора). Она одобрена цензурой, видимо не вникшей в содержание какого-то там «Путешествия», весьма распространенного в ту пору жанра. Автор дарит 5 экземпляров книги друзьям, а 25 отдает книготорговцу Зотову для реализации. Успех неожиданный – все они раскуплены. Вероятно, привлекал и взятый из поэмы Тредиаковского интригующий и непонятный для непосвященных эпиграф – «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй », – образно символизирующий крепостное право. Книга быстро дошла до Екатерины II. Ее реакция однозначно негативная, о чем мы узнаем из трех бесстрастных дневниковых записей ее статс-секретаря А. В. Храповицкого. 26 июня: «Говорено о книге «Путешествие из Петербурга до Москвы». Тут рассевание заразы французской: отвращение от начальства; автор мартинист; я прочла 30 страниц, посылали за Рылеевым (полицмейстер. – М. Р. ). Открывается подозрение на Радищева». 2 июля: «Продолжают писать примечания на книгу Радищева, а он, сказывают, препоручен Шешковскому и сидит в крепости». 7 июля: «Примечания на книгу Радищева посланы к Шешковскому. Сказывать изволила, что он бунтовщик хуже Пугачева, показав мне, что в конце хвалит он Франклина как начинщика и себя таким же представляет. Говорено с жаром и чувствительностью».
Радищева арестовали 30 июня 1790 г. Недолгое следствие – и 24 июля Уголовная палата приговорила его к смертной казни.
В начале августа следует царский указ: «Александр Радищев оказался в преступлении противу присяги его и должности подданного изданием книги… наполненной самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный, умаляющими должное ко властям уважение, стремящимися к тому, чтобы произвести в народе негодование противу начальников и начальства, и, наконец, оскорбительными и неистовыми изражениями противу сана и власти царской… повелеваем… сослать его в Сибирь, в Илимский острог на десятилетнее безысходное пребывание».
После смерти Екатерины Радищев определен в ссылку в Калугу и лишь в 1801 г. амнистирован Александром I. Ему разрешено вернуться в Петербург, поступить на государственную службу, чем он и воспользовался. Однако 11 сентября 1802 г. Радищев принимает смертельную дозу яда. Тайна трагического шага похоронена вместе с ним.
Трагична и судьба книги: после ареста Радищева его слуга сжег весь тираж, уцелело не более 20 экземпляров (к настоящему времени в российских библиотеках сохранилось около 15 экземпляров). Но книга имела широкое хождение в обществе в рукописных копиях (на 1985 г. выявлено 96 списков).
Чем же так встревожила «просвещенную» императрицу книга Радищева, что она определила его автора как «бунтовщика хуже Пугачева»? Частичный ответ на вопрос содержится в приведенном выше указе Екатерины II. Но в радищевском наследии все еще многое остается не до конца проясненным. Подтверждением тому служат время от времени возобновляющиеся споры о том, был ли он первым в России революционером, последовательно призывавшим к восстанию против самодержавия, или же он – либерал, совмещавший революционные взгляды с идеями «просвещенного абсолютизма». Есть мнение об отсутствии вообще в «Путешествии из Петербурга в Москву» «прямых призывов к революционному свержению самодержавия и ликвидации крепостнических порядков», «призывов к революционным преобразованиям». С последним утверждением едва ли есть смысл полемизировать. До недавнего времени наиболее распространенное представление о Радищеве как о «первом русском революционере» явно завышено.
Историческое значение «Путешествия из Петербурга в Москву», пожалуй, состоит в том, что в нем впервые прозвучало острокритическое против самодержавия слово, спустя 35 лет, в ряду с другими факторами, вызвавшее дело. Причем особо следует отметить, хотя Радищев и убежден, что изложенное им вовсе «не мечта», его знание российской действительности, интуиция дают ему основание отодвинуть осуществление «не мечты» на далекое завтра: «…взор проникает густую завесу времени, от очей наших будущее скрывающую; я зрю сквозь целое столетие!» (глава «Городня»).
Исследователи задаются вопросом, для чего написал свою главную книгу «мелкий чиновник, человек безо всякой власти, безо всякой опоры», для чего он «дерзает вооружиться противу общего порядка, противу самодержавия, противу Екатерины!» (А. С. Пушкин). К сожалению, в поисках ответа на этот вопрос большинство историков доверяются (без тени сомнения) сказанному Радищевым на допросах: написал книгу из желания «быть известну между авторами», «писал, гоняясь за пустою славою прослыть писателем» и т. п. Но ведь это он говорил Шешковскому, при встречах с которым даже Г. А. Потемкин вместо здравствования с издевкой спрашивал: «Все кнутобойничаешь?»
А вот что сказал А. Н. Радищев потомкам и будущим исследователям его жизни и творчества (едва ли думая об этом) в своем стихотворении, написанном перед самой отправкой в Илимский острог, когда мало или вовсе нет надежд на возвращение:
Ты хочешь знать: кто я? Что я? Куда я еду? –
Я тот же, что и был, и буду весь мой век:
Не скот, не дерево, не раб, но человек!
Дорогу проложить, где не бывало следу,
Для борзых смельчаков и в прозе, и в стихах,
Чувствительным сердцам и истине я в страх
В острог Илимский еду.
Чтобы «дорогу проложить, где не бывало следу» – кажется, точнее не скажешь, и нет никаких оснований сомневаться в искренности человека, по словам А. С. Пушкина, «действующего с удивительным самоотвержением и с какой-то рыцарской совестливостью».
Распространение просветительских идей в России привело к появлению других отечественных мыслителей. Среди них сын украинского казака, ученик и последователь М. В. Ломоносова Яков Павлович Козельский (ок. 1728 – ок. 1794), автор «Философских предложений». После окончания университета при Петербургской академии наук он преподавал математику и механику в Артиллерийской и Инженерной школах, активно участвовал в переводе статей из «Энциклопедии» Дидро и Д’Аламбера. В написанных им «Философских предложениях» (1768) Козельский резко протестовал против представления дворянского общества о крестьянах как о низшей («подлой») породе людей. Разделяя постулаты естественного права, он считал всех людей равными по природе. В значительной мере опережая время, Козельский звал к ценностям буржуазного общества – к утверждению мелкой частной собственности, ограниченной личным трудом, которая позволила бы всем людям быть равными между собой, не «утесняя других».
Глубоким мыслителем екатерининской эпохи был происходивший из мещан г. Нежина профессор юриспруденции Московского университета Семен Ефимович Десницкий (ок. 1740–1789), своими трудами положивший начало исторической школе права в России.
В 1768 г. он подал в Комиссию по составлению нового Уложения проект государственного преобразования России, в котором осуждал крепостной строй, тормозивший, по его убеждению, экономическое развитие страны, и доказывал необходимость его изменения мерами, проводимыми сверху, – учреждением выборного Сената как высшего судебного и законодательного органа, введением бессословного и гласного суда с институтом присяжных заседателей и независимой адвокатурой. Был последователен в критике безотрадного положения крепостных крестьян и подчеркивал, что земля должна принадлежать тем, кто ее обрабатывает. В целом Десницкий – сторонник превращения абсолютизма в конституционную монархию.
Алексей Яковлевич Поленов (1738–1816) учился в гимназии при Петербургской АН, затем в академическом университете, в 1762 г. был направлен в Страсбург и Геттинген для совершенствования знаний в области истории и права. Это он (см. гл. 11, § 6) представил на конкурс ВЭО свое сочинение «О крепостном состоянии крестьян в России». Поленов открыто писал о том, что крепостничество приводит к разорению народа, неконтролируемо эксплуатируя его труд и бессовестно похищая результаты его. Отмечая, что «угнетение не только вредно для общества, но и опасно», он в обоснование крамольного тезиса ссылается на народные восстания, вызванные непосильным гнетом.
Выдающимся представителем консервативного направления общественно-политической мысли России 60–70-х гг. XVIII в. был князь Михаил Михайлович Щербатов, всю свою сознательную жизнь отстаивавший исключительные привилегии и права дворянства как опоры государства. Очевидец и участник многих событий, он блестяще представил их в мемуарах «О повреждении нравов в России», писавшихся «в стол». В этом труде нашли отражение его оппозиционные настроения – ярого защитника корпоративных интересов дворянства. Особую тревогу у него как у помещика вызывало кризисное, на его взгляд, положение сельского хозяйства страны, и критику здесь он ведет сугубо с позиций физиократов. Основываясь на достаточно сомнительных оценках эффективности труда земледельца, Щербатов приходит к неутешительному заключению о чрезвычайно низкой «товарности» (валовой сбор минус потребное количество зерна на нормальное питание) зерновых и неизбежности голода даже «в случае хотя бы незначительного недорода». Мрачные видения дворянского публициста вызваны в первую очередь неприятием правительством мер по развитию торговли и промышленности, неизбежно вызывавшим отток крестьянских рук из сферы земледелия. Ясно отсюда, почему в полемике по поводу «либеральных идей» эпохи, когда центральным становился вопрос об освобождении крестьян от крепостной зависимости, Щербатов страстно отстаивал необходимость ее сохранения. При острой нехватке рабочих рук не только в земледельческом производстве, при низкой производительности и тяжелых условиях крестьянского труда освобождение крестьян, считал мемуарист, приведет к разорению дворянства, полному запустению центра страны и краху сельского хозяйства – основы государственного благополучия; нарисованная им картина предопределяет его общий вывод: «Оставим лучше крестьян в России в том состоянии, в котором они пребывают в течение нескольких столетий». Недовольство Щербатова действиями правительства идет столь далеко, что он обвиняет в деспотизме и государыню, но только за игнорирование олигархических поползновений родовитого дворянства.
Обрушиваясь на «худородных» дворянских выскочек и фаворитов, «незнающих и мало совести имеющих», именно в них он видит виновников неэффективной деятельности всех звеньев государственного аппарата. Особый гнев Щербатова вызывал установленный петровской Табелью о рангах порядок получения дворянства купцами и «подрядчиками», в его глазах – достойных виселицы грабителей казны. Но и это не все. Если получившие дворянские звания купцы и «подрядчики» отличались «пронырством и корыстолюбием», то дворяне-разночинцы – само лицемерие, лесть, подлость. Язвительность Щербатов во всем блеске демонстрирует при обличении нравов. Он неудержим в попытках объяснить неприемлемые для него явления жизни едва ли не всеобщим «повреждением нравов». Достается всем российским самодержцам, особенно «славолюбивой» и «любострастной» Екатерине II, главный грех которой в том, что имела множество любовников, каждый из которых, «хотя уже и коротко их время было, каким-нибудь пороком за взятые миллионы одолжил Россию».
Мемуары Щербатова были опубликованы только в середине XIX в. и не имели реального влияния на умы его современников.