Царь Иван Антонович . 5 октября 1740 г. государыне Анне Ивановне за обычной обеденной трапезой сделалось дурно – обострилась и более уже не отпускала мочекаменная болезнь. 17 октября императрица скончалась. Согласно завещанию Анны, императором объявили новорожденного младенца – сына Анны Леопольдовны и Антона-Ульриха Брауншвейгского – Ивана VI Антоновича. Напомним: старшую дочь сводного брата Петра I Ивана Алексеевича, Екатерину, выдали замуж за герцога Мекленбургского Карла Леопольда. От этого брака в 1718 г. у нее родилась дочь Христина, после принятия православия нареченная Анной Леопольдовной. Семейная жизнь Екатерины Ивановны не сложилась.
В 1722 г. вместе с дочерью она вернулась в Россию, где и умерла в 1733 г. С той поры Анна Леопольдовна была на попечении своей тетушки императрицы Анны Ивановны. Со временем для нее был присмотрен жених – принц Антон-Ульрих, о котором Миних не без ехидства отзывался, что «нe знает, рыба он или мясо», на немецкий манер переиначивая известную русскую пословицу. Свадьба состоялась в июле 1739 г., а 24 августа 1740 г. принцесса Анна родила сына, которому судьба и предоставила российскую корону. Как видим, в соперничестве двух ветвей Романовых за трон пока верх взяли потомки царя Ивана Алексеевича.
Наследник определен, но император еще в пеленках. Кому же управлять? Нужен регент, и естественно предположить, что право на регентство принадлежит его матери. Но есть Бирон, которому если не с помощью, то без противодействия знатных лиц – А. М. Черкасского, А. П. Бестужева, Н. Ю. Трубецкого, А. И. Ушакова, А. И. Остермана и Б. Х. Миниха – удалось буквально накануне смерти Анны Ивановны вырвать ее согласие на регентство при императоре-младенце. Умирающая императрица все же, видимо, предвидела возможные трудности. Последним напутственным словом ее своему бессменному фавориту было прирожденно русское «небось» (в значении «авось обойдется»), только не трусь. Бирон, хорошо зная о разобщенности русской знати, о постоянной грызне внутри нее, опасался не особо. Как тут не вспомнить в свое время сказанное А. П. Волынским: «Нам, русским, не надобен хлеб, мы друг друга едим и с того сыты бываем». Свое фактическое управление Российской империей немец хитроумно начал с милостей русским. Еще при Анне Ивановне возвращенному из ссылки А. М. Черкасскому вернули камергерский чин и позволили проживать свободно, где захочет. Издан указ о строгом соблюдении законов и о «суде правом», бескорыстном, равном повсюду и для всех, что говорит о наивности курляндца, так и не проникшегося «русским духом». Но главное – не забыт и трудовой люд. Так, на 1740 г. убавлен размер подати на целых 27 копеек с души. Объявлена смешная борьба с роскошью – предписано носить платья из материи не дороже четырех рублей за аршин. Однако все это не компенсировало оскорбленного национального чувства. Общество еще могло терпеть фаворита-иноземца при живой императрице. Не то теперь – он становится самостоятельным правителем на целых 17 лет! «Россия, – восклицает С. М. Соловьев, – была подарена безнравственному и бездарному иноземцу как цена позорной связи! Этого переносить было нельзя». Попрание национального чувства этим актом первыми осознали гвардейцы Преображенского полка. Наиболее горячие головы из их числа уже готовы были перейти от слов к делу. Поручик-преображенец Петр Ханыков строил и конкретные планы: если «угодно будет» государыне-принцессе, то «учинили бы тревогу барабанным боем… чтоб вся рота пошла со мною, а к тому б пристали и другие солдаты, и мы бы регента и сообщников его, Остермана, Бестужева, князя Никиту Трубецкого, убрали». Но поручика «со товарищи» по доносу своих же, русских, успели арестовать.
Дело облегчилось раздором среди самих немцев. Бирон, а также вернувшийся с турецкой войны никудышный военачальник Миних и хитроумный Остерман ждали случая, чтобы избавиться от соперника (при известной прочности «союза трех» в ту пору едва ли кто мог бы их одолеть). Согласия не было и в брауншвейгской семье, которую регент шантажировал угрозой посадить на трон голштинца Карла Петера Ульриха (будущего царя Петра III). Антон-Ульрих, отец малолетнего царя, угодливо прислушивался к мнению Остермана, а мать младенца была больше расположена к вице-канцлеру Головкину. Остерман, в свою очередь, лавировал между всеми, ибо еще не обозначился явный перевес кого-либо.
Всех беспокоил Миних, человек невероятного честолюбия, готовый на все ради достижения своих целей. Он был опасен и своей личной смелостью, энергией, хваткой военного человека. Тем более что, поддержав Бирона в его претензиях на регентство, он не получил ожидаемую плату – чин генералиссимуса. Эта «несправедливость» дала ему основание тут же перейти на сторону Анны Леопольдовны. События развивались с необыкновенной быстротой: 19 октября обнародован устав о регентстве, а уже 7 ноября Анна Леопольдовна, чувствуя поддержку Миниха, с надрывом плакалась фельдмаршалу: «Вы видите, граф, как регент со мною обходится; я знаю от верных людей, что он думает выслать нас из России. Я готова к этому, я уеду; но употребите все свое влияние над регентом, чтобы, по крайней мере, мне можно было взять с собою сына». Немец Миних дает слово освободить ее от другого немца – тирана. На следующий день Миних заявил о намерении схватить регента и получает ее капризное согласие: «Ну хорошо, только делайте поскорее».
Осуществленный в ночь на 8 ноября 1740 г. переворот отличался необычайной легкостью и в этом смысле был уникальным в истории России. Ему не предшествовали обычные для такого действа тайные сборища, обсуждение планов и пр. Все обстояло просто и буднично. Миних вместе со своими адъютантом, подполковником Х. Г. Манштейном, с 80 гвардейцами спокойно явились к Летнему дворцу, где находился Бирон, и захватили его спящим. Попытка оказать сопротивление не имела успеха – гвардейцы намяли ему бока, заткнули рот платком, связали руки офицерским шарфом, завернули в одеяло и вынесли в караульню, где накинули на него солдатскую шинель и доставили в Зимний дворец. Факт полнейшей неосведомленности близких ко двору лиц подтвердил английский посол Финч: «Здесь никто 8 ноября, ложась в постель, не подозревал, что узнает при пробуждении».
К шести утра трехнедельное регентство Бирона закончилось. Его вместе с семьей сначала повезли в Александро-Невский монастырь, а утром перевели в Шлиссельбург. Вместе с Бироном был взят под стражу и самый ревностный его приверженец из русских – А. П. Бестужев-Рюмин.
9 ноября Анна Леопольдовна объявила себя правительницей, а через два дня последовал указ о наградах. Миних, главная пружина переворота, опять обойден – вместо генералиссимуса стал «лишь» первым министром. Остермана пожаловали в генерал-адмиралы, одновременно сохранив за ним пост кабинет-министра, А. М. Черкасский получил пост великого канцлера и также оставлен в Кабинете, М. Г. Головкин – вице-канцлера и оставлен кабинет-министром. Антон-Ульрих пожалован званием генералиссимуса. Кажется, все внешне довольны, но некоторые уже говорят о новом перевороте. Основания – нескрываемая вражда Миниха и Остермана. Миних понимал, что ни один из вельмож, стоявших наверху, не мог быть ему опасен, кроме одного – «оракула» Остермана, который «привык считать себя первым по способностям и опытности». Попытка оттеснить его от управления делами имела свои последствия. «Оракул» медленно, но верно убеждал правительницу Анну Леопольдовну, и так не питавшую теплых чувств к Миниху, в неспособности последнего управлять страной, отсутствии у него для этого опыта и знаний. К тому же Миних сразу же допустил большой промах, отстранив Остермана от ведения иностранных дел. Наблюдательные чужеземцы заметили эту горячность Миниха: «Должно думать, что Остерман в настоящее время считает себя обесчещенным на весь мир человеком, если не выйдет из этого положения посредством падения фельдмаршала». Падение Миниха не заставило себя ждать. Тем более что он допускал и другие непростительные оплошности, по стойкой нелюбви к государю-родителю постоянно третируя его тем, что не докладывал о делах важных, а только о ничтожных, не признавая этим свое подчиненное положение генералиссимусу. Остерман здесь не упускал случая подогревать неудовольствие принца. Болезнь Миниха облегчила его противникам возможность действовать энергичнее. Иностранные дипломаты в конце 40-х гг. XVIII в. писали в своих донесениях: «Трое самых главных лиц работают против Миниха: Головкин, Остерман и Левенвольд». Особенно Остерман. Он уже не довольствовался своими наставлениями Антону-Ульриху и велел носить себя к правительнице в кресле (интриган страдал жестокой подагрой). Цель ясна – внушить Анне Леопольдовне, что первый министр несведущ в делах внешних и по неопытности может вовлечь страну в большие беды. Это было вовсе не голословно. Внешнеполитическая ориентация Миниха, настоявшего на нейтралитете в предстоящей борьбе за «австрийское наследство», была не по душе брауншвейгской чете, державшей сторону Австрии. Большое неудовольствие в придворных кругах вызывал заключенный под нажимом Миниха в декабре 1740 г. союз с Пруссией. Во внутренних же делах его интересовали только военные аспекты. Остерман добился своего.
B январе 1741 г. указом правительницы первому министру Миниху предписывалось «ведать все, что касается до сухопутной армии» и прочих военных дел, с обязательным обо всем рапортом генералиссимусу Антону-Ульриху. Генерал-адмиралу Остерману, как и прежде, надлежало «ведать все то, что подлежит до иностранных дел и дворов», а также еще и Адмиралтейством и флотом. Все вопросы внутренней политики поручались Черкасскому и Головкину. Уязвленный Миних подал в отставку, уверенный в том, что ее не примут. Правительница поначалу и впрямь в растерянности и говорит, что не может обойтись без советов фельдмаршала. Но Миниху этого мало, и он ставит условие – возвращение в распределении государственных функций к прежнему порядку. Принц Антон-Ульрих, Остерман и Головкин посоветовали принцессе принять «желаемую им отставку». Здесь свою роль могла сыграть и челобитная находившегося под арестом Бирона, в которой он, ссылаясь на свой опыт «сотрудничества» с Минихом, умолял правительницу не доверять первому министру, ибо по своей «великой амбиции» тот способен на новый переворот. Правительница мотивировала принятие отставки иначе: «Он поступает вопреки и собственным моим приказаниям, выдает свои приказы, которые противоречат моим. Долее иметь дело с таким человеком – значит рисковать всем». Все написано со слов Остермана. Сама Анна Леопольдовна пошла на этот неблаговидный поступок с человеком, спасшим ее от Бирона и сделавшим правительницей, скрепя сердце, лишь по женской слабости, уступив настояниям Антона-Ульриха, Остермана и Головкина.
Кто же в результате больше всех выиграл? Опять А. И. Остерман: Миних не у дел, Бирон сослан в Пелым, а он к своим прежним должностям прибавил еще и полного адмирала, вновь, как и при Анне Ивановне, имея всю полноту власти. Но то была, как оказалось, пиррова победа. Оставшись, как Меншиков в свое время, в одиночестве, Остерман приблизил время своего падения. Как и «полудержавному властелину», ему не достало должной государственной мудрости. К тому же, будучи несколько лет прикованным к постели, вице-канцлер постепенно утрачивал прямой контакт с внешним миром, теряя тем самым возможность затевать блестяще удававшиеся ранее интриги. К этому времени, отмечают современники, «он был никем не любим, темен и непонятен».
Падению режима содействовала и сама Анна Леопольдовна, «при некоторой трезвости ума» отличавшаяся «всеми прихотями и недостатками дурно воспитанной женщины». Это – отзыв Фридриха II. Король знал что говорил: Аннушке в молодости сильно доставалось от матери за дикость. Вместе с тем, по свидетельству находившегося на русской службе полковника К. Г. Манштейна, «она была очень хороша собою, прекрасно сложена, стройна, она свободно говорила на нескольких языках». Но что все это значит при отсутствии у нее охоты и способностей к управлению огромной империей? Так считала, кстати, и императрица Анна Ивановна, ее тетка. Даже очень по-доброму относившийся к ней Финч на первый план ставил те же черты ее личности: «Не могу не признать в ней значительных природных способностей, известной проницательности, чрезвычайного добродушия и гуманности, но она была, несомненно, слишком сдержанна по темпераменту; многолюдные собрания ее тяготят, большую часть времени она проводит в апартаментах своей фаворитки Менгден, окруженной родней этой фрейлины».
Беспечная, донельзя ленивая, 23-летняя Анна Леопольдовна большую часть времени проводила в праздных разговорах с Менгден во внутренних покоях, в течение всего дня оставаясь непричесанной и полуодетой. Доверие и любовь Анны Леопольдовны к фрейлине Менгден были столь велики, что она принимала только тех, кого не чуралась фаворитка. В основном это были родственники Менгден и иностранные послы. Если же русским вельможам и удавалось добиться аудиенции, то у несведущей и не обладавшей решимостью правительницы затруднительно было получить требуемую резолюцию – все отсылалось на рассмотрение других.
Таким образом, очередная правительница вовсе не отвечала той роли, которая ей выпала волею случая. В ее оценке историки не расходятся: она «не могла управлять, ей было скучно заниматься делами; но в то же время она не умела и не хотела найти человека опытнее, способнее других, на которого бы могла сложить все бремя дел».
Кратковременное правление Анны Леопольдовны отличалось еще бо́льшим, чем при Анне Ивановне, укреплением положения иностранцев. Они заняли ключевые позиции: Антон-Ульрих – генералиссимус, под его началом все военные дела; президент Коммерц-коллегии – немец Карл Людвиг фон Менгден; обер-гофмаршал – немец Р. Г. Левенвольде; А. К. Шемберг – во главе горного ведомства страны, а все дела направляет и вершит вестфалец Остерман. Падение Бирона общество встретило с восторгом; то, что «ушли» Миниха, тоже не вызвало неудовольствия. Но подкопавшийся под него Остерман уже не мог господствовать над всеми, да и правительница не была расположена к нему из-за того, что он в манифесте о правлении «регента сверстал с великою княгинею», т. е. Анна Леопольдовна должна править на том же основании, что и Бирон. Всем давно очевидно, что «русские не любят Остермана как немца, не любят принца Антона за то же, следовательно, тем более должны быть расположены к Анне Леопольдовне и к графу Головкину, ее главному советнику… Какое выгодное положение для Анны Леопольдовны, если бы она умела пользоваться им!». Ей же недоставало твердости, деятельности и расчета. Между тем повсюду расходятся «худые вести» – будет новый Бирон.
В 1735 г. по требованию Анны Ивановны из Петербурга был отозван саксонский посланник граф Линар. Причина банальна – красивый саксонец вызвал у племянницы императрицы нежное чувство. Теперь Линар опять в Петербурге, и их интимные отношения ни для кого не тайна.
Возможность появления нового Бирона более всего возмущала широкие круги дворянства. Линар к тому же был источником раздоров и в семье. Как отмечает маркиз Шетарди, «правительница со своими фаворитами и фаворитками уничтожает то, что делает генералиссимус с графом Остерманом, а эти отплачивают тем же». В этом «всеобщем непорядке» удивительна беспечность Анны Леопольдовны. До последнего дня не верившая в возможность заговоров, она не позаботилась «приласкать» гвардию. Гвардия оказалась не на стороне правительства, хотя явного недовольства существующим правлением в среде гвардейцев не наблюдалось. Но во власти не было человека, пользовавшегося любовью и уважением войска.
Из сделанного во внутренней политике за трехнедельное регентство Бирона и годичное «царствование» Ивана Антоновича при правительнице Анне Леопольдовне достойно внимания убавление на 17 коп. подушной подати на 1740 г. Изданный Бироном манифест о «суде праведном» остался призывом, обращенным в никуда. Столь же неэффективным оказался именной указ Анны Леопольдовны o борьбе с «вечной» для России проблемой – волокитой, когда и в самом Сенате годами не решались дела по челобитным. Так, по жалобам воинского начальства Сенат пытался найти причину плохого качества отечественного сукна. Создали комиссию, которая усмотрела причину в отсутствии регламента. Вскоре регламент на производство работ составили, но подтверждений об улучшении качества сукон не поступило. Как видим, два правительства занимались мелочными делами. Правда, было и одно серьезное – 31 января 1740 г. именным указом подтвержден указ императрицы Анны Ивановны об отставке военных чинов по выслуге 25 лет, начиная с 20-летнего возраста. Необходимость вмешательства в уже действующее законодательство была вызвана тем, что после окончания войны с Турцией едва ли не все стали проситься в отставку. Поэтому сочли нужным как-то ограничить отток офицерских кадров, нарочно создавая всякие затруднения для исполнения указа. Новый указ снимал эти препоны («дабы шляхетские домы в экономии не упадали») и тем утишал поднявшийся в среде дворянства ропот.