Помимо извечного стремления человека к красоте и духовному совершенству в основе культурных достижений ХIV—XV вв. лежали актуальные религиозно-политические идеи. В ту эпоху культура была неотделима от религии, а религия — от политики. Суровая действительность — княжеские усобицы, набеги татар, голод, эпидемии, пожары — воспринималась как проявление Божьего гнева, утолить который можно было только на путях искреннего раскаяния и праведной жизни. Христианское благочестие в его самых строгих, крайних формах стало императивом поведения многих выдающихся людей той эпохи.
«Монастырское возрождение». Под этим названием понимают возникшее в середине ХIV в. широкое движение по основанию новых монастырей и перестройке всего уклада монашеской жизни. У истоков его стояли митрополит Алексей и преподобный Сергий Радонежский. Однако наряду и одновременно с ними в различных районах Северо-Восточной Руси действовали в этом направлении игумены Дионисий Суздальский и Стефан Махрищский, Иоанн Высокопетровский и Дмитрий Прилуцкий. Вопрос о том, в какой степени это движение было связано с влиянием Византии, является дискуссионным.
Новые монастыри, как правило, устраивались на принципах общежительного устава. Он требовал от иноков строгого аскетизма, равенства при распределении материальных благ и отказа от частной собственности. По сути это было возвращение к раннехристианским идеалам монашества как полного отречения от мира во имя служения Богу. На Руси эти идеалы «общего жития» сильно обветшали со времен их первого ревнителя преподобного Феодосия Печерского.
Монастыри нового типа (киновии) возникали как в городах, так и в сельской местности. Проснувшийся энтузиазм монашеского подвига ставил целью не только спасения души самого инока, но и спасение людей от гнева Божьего. «Молитвами иноков мир спасается», — гласило общеизвестное положение христианского учения. Настоящий инок — праведник, живущий по уставам «правды Божьей». Появление праведников — добрый знак, предвещавший милость Божью к той земле, в которой они «просияли».
Уроки иноческого благочестия давались не в форме публичного назидания, застывшего в текстах поучений, а личным примером, беседой с глазу на глаз, безмолвной проповедью исполненного долга. Не случайно «великий старец» Сергий Радонежский не оставил потомкам ни строчки своих поучений. Равным образом нет и текста устава, по которому жил основанный им Троицкий монастырь.
При всем том монастырь святого Сергия стал своего рода монашеской академией, из которой вышли десятки подвижников, основателей новых монастырей. Среди учеников и собеседников преподобного Сергия едва ли не вся духовная элита той эпохи: Кирилл Белозерский и Мефодий Пешношский, Стефан Пермский и Федор Симоновский, Андроник Спасский и Савва Звенигородский, Никон Радонежский и Афанасий Высоцкий.
Следующее поколение подвижников — ученики учеников — действовало уже в первой половине и середине XV в. Это Пафнутий Боровский и Савватий Соловецкий, Паисий Ярославов и Мартиниан Белозерский, Григорий Пелынемский и Паисий Галичский.
.. Сообщество монахов-подвижников, так или иначе принимавших участие в обновлении иноческой жизни, в церковной традиции называют Святой Русью.
Феномен Святой Руси во многом объяснялся правильным сочетанием двух великих идей восточнохристианского монашества — киновии и отшельничества. Уходя в глухие леса и безлюдные места для достижения полного «безмолвия» (молитвенного погружения в горний мир), монахи-пустынники со временем приобретали известность своей святостью. К ним приходили соратники и ученики, желавшие подвизаться рядом со знаменитым «старцем». Следуя заветам Сергия Радонежского, он не прогонял пришельцев, а, жертвуя собственным безмолвием, начинал создавать монашескую общину. В условиях первоначальной бедности и суровой борьбы с природой, эта община неизбежно становилась киновией.
Устроив монастырь, старец часто оставлял его и вновь уходил в поисках желанного безмолвия.
Энергия, бесстрашие и бескорыстие деятелей русского «монастырского возрождения» напоминает энтузиазм первых христианских общин.
Архитектура. Общий ритм развития общества, а также специфика восприятия мира в ту или иную эпоху наиболее отчетливо проявляются в архитектурных образах. Строительство храма влечет за собой заказы на живопись, книги, предметы художественного ремесла и таким образом является «двигателем» культурного процесса.
Каменные храмы XIV — первой половины XV в., сохранившиеся до наших дней, — большая редкость. Деревянные церкви той эпохи не сохранились вообще. Виною всему — время и пожары, погромы чужеземцев и варварство соотечественников.
А между тем первоначальная картина была совсем иной. В те тревожные времена Бога вспоминали часто и церквей строили много. Крупнейшими строительными проектами эпохи были каменные кремли и их храмовые ансамбли. Первым в этом ряду следует назвать строительство в московском Кремле во времена Ивана Калиты. Всего за семь лет (1326—1333) в Кремле было выстроено пятъ каменных храмов, а в 1339 г. заново отстроена и сама деревянная крепость. При сыновьях Ивана Калиты эти храмы были украшены росписями и оснащены богатой утварью. Для звонницы мастер Борис Римлянин отлил колокола.
Храмы Ивана Калиты были небольшими по размерам и не отличались прочностью. К концу XV в. они сильно обветшали и были заменены на новые. Об их внешнем виде и отделке сведений почти нет.
Новый всплеск каменного строительства в Москве произошел в эпоху Куликовской битвы. В это время были возведены каменные храмы в московском Кремле и Симоновом монастыре, в коломенском кремле, в Бобреневом и Голутвином монастырях под Коломной, в серпуховском Высоцком монастыре. От этих построек до нас дошли лишь остатки фундаментов.
Самые ранние каменные храмы XIV—первой половины XV в., сохранившиеся до наших дней, относятся ко времени Василия I. Это собор Успения на Городке в Звенигороде (1400) и собор Саввино-Сторожевского монастыря близ Звенигорода (1405), а также Троицкий собор в Троице-Сергиевом монастыре (1423).
Вместе со Спасским собором в Андрониковом монастыре в Москве (1427) они составляют группу так называемых «раннемосковских» храмов. Все они принадлежат к типу одноглавых четырехстолпных храмов, верхняя часть которых оформлена несколькими ярусами «закомар» и «кокошников».
Подобно своим владимиро-суздальским предшественникам раннемосковские храмы сложены из белого камня. Однако общий настрой архитектурного образа здесь совершенно иной. На смену гармонической уравновешенности объемов и цветущей сложности форм приходят суровая простота и приглушенный драматизм, свойственный монашескому восприятию мира.
Все токи равны перед Богом. И потому в раннемосковских храмах отсутствуют хоры, на которых прежде размещалась знать.
В период московской династической смуты (1425—1453) каменное строительство вновь затихает. Редкие храмы этого периода не сохранились до наших дней.
При несомненном первенстве Москвы определенные успехи в каменном строительстве имелись и в других княжествах. В 70-е годы ХIV в. началась большая перестройка нижегородского кремля и строительство там каменных храмов. Этот проект был связан с московско-нижегородским союзом и началом совместной войны с Ордой. Однако последовавшие затем драматические события — разгром Нижнего Новгорода татарами (1377, 1378) и нашествие Тохтамыша (1382) приостановили эти планы. Вхождение Нижнего Новгорода в состав Московского княжества и вовсе их похоронило.
Новые укрепления и каменные соборы строились в XIV — первой половине XV в. в Твери и ее «пригородах». Единственным уцелевшим свидетелем этого строительства служит храм Рождества Богородицы в древнем городке Вертязин (ныне село Городня на Волге).
Строительство храмов в Великом Новгороде и Пскове не носило «волнообразного» характера, а, напротив, отличалось размеренностью. Здесь возведение небольшого каменного храма разбогатевшим купцом или сообществом «уличан» было обычным, повседневным делом. Приземистые, сложенные из грубо отесанных плит местного камня-известняка, стянутых кое-где кирпичной кладкой, новгородские и псковские храмы отличаются необычайной пластичностью. Медленно вырастая из земли и словно питаясь ее соками, они неуклонно тянутся вверх. Вертикальной динамике здания способствует высокий подклет, где местные купцы обычно хранили свои товары.
Внутри храма сумрачно и тесно. Толстые стены, короткие массивные столбы, нависающие над западной стеной балконы-хоры — всё это превращает интерьер храма в подобие огромной пещеры. Но сверху, из узких окон в стенах и барабане купола, падают яркие полосы света, похожие на огненные мечи архангелов.
Псковские храмы имеют некоторые местные особенности. Однако в целом это повторения того же новгородского типа.
Наружное убранство новгородско-псковских храмов весьма лаконично и состоит из декоративных поясков в виде поставленных или положенных под углом к плоскости стены кирпичей. Часто в кладку стены храма помещали каменный крест с памятной надписью. С трех сторон храма обычно шла деревянная галерея на столбах, а ко входам вели высокие деревянные лестницы. Рядом с храмом или прямо на нем устраивалась небольшая звонница, колокола которой созывали прихожан к обедне.
Живопись. Русская живопись XIV — первой половины XV в. дошла до нас в виде случайно уцелевших фрагментов. Но среди этих фрагментов — бесценные произведения Андрея Рублева и Феофана Грека.
Биографии этих великих мастеров известны лишь в самых общих чертах. Андрей Рублев родился около 1360 г. и умер не позднее 1430 г. В своем творчестве он соединил византийскую традицию с наследием ростово-суздальской школы. Тонкая одухотворенность, которой проникнуты образы рублевской «Троицы», перекликается с учением преподобного Сергия Радонежского. Помимо «Троицы» к достоверным произведениям Андрея Рублева можно отнести фрагменты росписей Успенского собора во Владимире (1410) и так называемый «Звенигородский чин» — три иконы из Звенигорода, входившие в древний иконостас собора Успения на Городке. Лучшая из них — Звенигородский Спас — представляет во многом новаторскую и впечатляющую трактовку главного христианского образа.
Известно также, что Андрей Рублев участвовал в создании стенописей и иконостаса Благовещенского собора московского Кремля (1405). В конце жизни он был монахом московского Спасо-Андроникова монастыря, руководителем большой артели живописцев.
Великий византиец Феофан Грек у себя на родине был известным мастером, имевшим широкий круг заказчиков. Подобно многим знаменитым художникам Средневековья, он любил путешествовать. Поэтому Феофан Грек принял приглашение приехать в Новгород для выполнения росписи церкви Спаса на Ильине улице. Эта роспись, выполненная в 1378 г., частично сохранилась до наших дней. Вместе с немногими иконами (Богоматерь Донская, «Преображение» из Переславля Залесского, фрагменты иконостаса Благовещенского собора московского Кремля) — это всё, что осталось от некогда богатого наследия мастера.
Живопись Феофана Грека отмечена внутренним динамизмом, суровой патетикой образов. В ней ощутимо влияние исихазма — религиозно-мистического течения, распространившегося в Византии в середине ХIV в. Используя короткие белые мазки («движки»), Феофан Грек воспроизводит чудесное сияние, «Фаворский свет», который стремились увидеть исихасты в результате долгой и сосредоточенной молитвы.
Интересные росписи неизвестных художников сохранялись в новгородских храмах XIV — первой половины XV в. Это росписи церкви Федора Стратилата, Спаса на Ковалёве, Успения на Волотовом поле. Последние две были почти полностью уничтожены во время оккупации Новгорода немцами в годы Великой Отечественной войны. Уникальные росписи 1313 г. сохранились в соборе Снетогорского монастыря во Пскове.
Литература. Круг чтения древнерусского человека состоял главным образом из переведенных с греческого текстов, среди которых первенствовали Евангелие, Апостол, Псалтирь, творения святых отцов и жития святых. В монастырях усиленно штудировали переводы древних подвижников — Иоанна Лествичника, Ефрема Сирина, Исаака Сирина, аввы Дорофея. Оригинальные сочинения русских авторов составляли лишь очень небольшую часть тогдашних библиотек. Но даже и эти оригинальные труды при ближайшем рассмотрении оказывались не вполне оригинальными.
Общей чертой всех жанров древнерусской литературы является широкое использование образов Священного писания, скрытых и явных цитат из «отцов церкви». В литературе, как и в жизни, процесс познания смысла реального события обычно сводился к поиску соответствующей аналогии, праобраза из ветхозаветной или новозаветной истории. Можно сказать, что Библия — а точнее, те ее сюжеты и части, которые были широко известны благодаря богослужению — служила канвой, по которой вышивали свои сочинения древнерусские книжники. Только с учетом этих обстоятельств можно правильно оценить достоинства того или иного литературного произведения ХIV — первой половины XV вв.
Русскую литературу этого периода можно разделить на несколько основных жанров. Первый и самый распространенный из них — летописи. Каждая из них представляет сложнейшую головоломку для исследователей. Споры о происхождении, времени возникновения и составе той или иной летописи начались со времен Н.М. Карамзина и продолжаются до наших дней.
Ежегодные записи текущих событий время от времени сменялись составлением летописного свода, который обобщал, сводил воедино данные нескольких летописей. Свод обычно составлялся по случаю какого-нибудь важного события: постройки собора или основания монастыря, кончины светского или духовного правителя.
В летописях часто заметна тенденциозность летописца, который смотрел на мир «со своей колокольни». Однако не следует преувеличивать степень этой тенденциозности. Помимо желания угодить своему заказчику у летописца были и другие, более возвышенные мотивы. Ведение летописи было для него своего рода священнодействием, отысканием путей промысла Божьего. Летописец ощущал огромную религиозную ответственность за добросовестное исполнение своего дела и не позволял себе откровенной лжи.
Важнейшие события эпохи — тверское восстание 1327 г., первые победы над Ордой, нашествие Тохтамыша и Едигея, ослепление Василия Темного, падение Царьграда — служили темой для обширных летописных повестей. Включенные в текст летописей, они могли существовать и как отдельные произведения в составе разного рода рукописных сборников.
Сквозная тема, проходящая через все летописные повести ХIV — первой половины XV в., — борьба против гнетущей власти Орды. И если поначалу она понималась как стойкость в религиозных вопросах, то со временем она перерастает в отрицание законности власти Орды над Русью. Духовный подъем эпохи Куликовской битвы ярко отразился в литературе. Свидетельствами этого духовного подъема стали памятники Куликовского цикла — Летописная повесть о событиях 1380 г, «Задонщина» и «Сказание о Мамаевом побоище».
Всплеск религиозного энтузиазма, характерный для этой эпохи, сопровождался расцветом агиографии. На смену житийным повестям о гибели в Орде тверских князей приходят жития иного рода. В них подвиг святого носит уже чисто аскетический характер.
Мощный импульс развитию московской книжности вообще и агиографии в частности дал митрополит Киприан (1381—1382, 1390—1406). Болгарин по происхождению, воспитанник афонских монастырей, он был одним из самых образованных людей своего времени. На Руси он много занимался литературными трудами и в частности написал житие первого московского святого митрополита Петра.
Признанным мастером церковной риторики был монах Троице-Сергиева монастыря Епифаний Премудрый. Младший современник преподобного Сергия, он около 1417 г. написал его житие, ставшее классикой отечественной агиографии. Другое большое произведение Епифания Премудрого — житие Стефана Пермского, бесстрашного миссионера, обратившего в христианство лесные народы в бассейне реки Вычегды.
В середине XV в. дело Епифания продолжил приглашенный в Москву с Афона ученый монах Пахомий Серб. Он переписывал старые и составлял новые жития в стиле «плетения словес», характерном для византийской и южнославянской агиографии той поры.
Наиболее ценные рукописные книги снабжались красочными миниатюрами. Таковы, например, Сийское Евангелие (1340-е гг.) и Киевская Псалтирь (1397 г.)
О высоком уровне развития художественного ремесла в данный период свидетельствуют такие замечательные по отделке вещи как оклад Евангелия Семена Гордого (1340-е гг.), кадило игумена Никона Радонежского (1420-е гг.), шитый покров с изображением преподобного Сергия Радонежского (1420-е гг), рогатина тверского князя Бориса Александровича (середина XV в.).
